После прогона Гога сказал исполнителям, что в конце тяжелейшего сезона люди проявили себя с лучшей стороны, и у многих возникла перспектива хороших актерских работ.
Названные возликовали.
- Правда, это будет спектакль для эстетов, - не преминул добавить он.
- Таких много, - жарко вмешалась Дина Шварц, - таких очень много, мне уже все звонят и спрашивают о премьере!..
- Но мы, Большой драматический театр, - продолжал Георгий Александрович, как бы не замечая Дининой вставки, - имеем на это полное право, тем более что "Роза и Крест" пойдет на малой сцене…
Когда воодушевленные перспективой актеры ушли, он дал несколько советов, например: обозначить музыкой бой во время сцены "Майские календы", а к любовному дуэту Капеллана и Алисы предложил добавить легкую пантомиму в стиле Ватто.
Что касается артиста Р., то ему он посоветовал взять внешнюю характерность "в направлении Ричарда Третьего"…
- Он же урод, - сказал Гога, и Р. в который раз поразился его чуткости.
"Уродство" Бертрана он если не играл, то имел в виду. Правда, Р. не думал "в направлении Ричарда", а оглянулся на Квазимодо, потому что Бертран француз и простолюдин, с трудом выбившийся в рыцари, и, вероятно, в прогоне позволил себе дать на это подсознательный намек. Но Гога с шаманской проницательностью тайное намерение подхватил и тут же предложил развить его до внешней характерности.
Здесь таилась опасность, которой ни он, ни Р. еще не понимали: тонкой поэтической ткани Блока не могли подойти внешние приемы, уместные в романтической мелодраме Гюго или шекспировской трагедии…
Но Р. был восхищен его фантастической чуткостью к актерской природе, мгновенной реакцией на ее тайный сигнал, и, пусть в этом случае ошибочным, но покоряющим ощущением масштабной формы.
По поводу Гали Волковой (Изоры) дело обстояло хуже: она не показалась Мастеру необходимой для театра героиней. И хотя до Р. доходило заранее, что Гогу активно подбивают заменить "чужую" "своей", это его, мягко говоря, огорчило.
- Понимаете, Володя, - сказал Гога в нос и почему-то обиженно, - в ней нет явной сексуальности. - такого аргумента Р. не ожидал и не нашелся с ответом. И потом, этически непонятно, почему главную роль играет актриса не из нашего театра…
- Но вы же решили: Волкова - "в порядке дебюта".
- Да, я помню, - сказал Гога, - но это не меняет дела…
Тогда Р. разволновался и пошел ва-банк:
- В таких случаях Товстоногов задает вопрос: "Ваше предложение?.." Я обращаю его к вам, Георгий Александрович!
И стал смотреть на него в упор.
Гога засопел и стал не спеша доставать новую сигарету. Потом вынул зажигалку и закурил. Потом спрятал зажигалку и подвинул поближе пепельницу.
Р. ждал, не отводя от него взгляда. Молчание затягивалось, и Дина стала ему помогать.
- Может быть, А.? - неуверенно спросила она.
Мастер отрицательно покачал головой.
- А если В.? - снова нашлась Дина.
Он только поморщился.
- Ну, тогда - Б., - убежденно сказала она.
- Нет, она здесь не подходит, - отвел третью кандидатуру Гога.
Очевидно, он сам успел перебрать наши возможности, и они его не устроили. Теперь, после прогона, он лучше представлял, какая здесь нужна героиня, и если Гале, по его мнению, недоставало сексуальности, то названным Диной - чего-то другого. А чего-то другого у Гали как раз хватало.
Нам вообще крупно повезло в том, что Мастер не взялся читать "Розу и Крест" до прогона и проглотил блоковскую драму вместе с театральной упаковкой. "Незнакомку" и "Балаганчик" он прочел перед самым запуском и тут же его отменил. Правда, тогда не было речи о блоковском юбилее, а теперь маячил юбилей…
Подумав еще мгновение, Гога резко повернулся к Дине и так же обиженно, как мне, сказал:
- В Б. нет настоящего драматизма!..
Теперь было ясно, откуда ветер дует…
Тогда я сказал:
- Георгий Александрович! Вы лучше меня понимаете, что значат пятнадцать репетиций в ноябре. На них упадет вся постановочная работа: бои, свет, музыка, костюмы… Дай Бог, чтобы я как-то довел этих актеров, а начинать от печки с новой героиней - завал!..
- Я вас понимаю, - сказал он мягко и все-таки упрямо, - поэтому не требую немедленной замены. Пожалуйста, подумайте и скажите мне после премьеры, кого вы собираетесь ввести.
Да, судьба премьеры была счастливо решена, но он настаивал на своем и не задумался о судьбе Гали. Ей предоставлялось право мучиться ролью все лето, искать и донашивать ее до ноября, с болью и радостью рожать на премьере, и все для того, чтобы тут же расстаться с долгожданным ребенком и отдать его в чужие руки…
Я сам испытал все это, когда прямо на генеральной он отнял у меня принца Гарри, а теперь вот велит подвергнуть вивисекции Галю, лучшую мою ученицу и первую актрису пушкинской студии. А то, что она, понимая меня с полуслова, помогла сегодня решить судьбу спектакля, будет спасать его в ноябре и тем самым выручает театр, это для него что-нибудь значит? А то, что отказ от Гали равносилен моему предательству, это он понимает?..
Ситуация была типовой: гроссмейстер видел партию наперед до самой победы, и пешечные жертвы его не заботили…
Я сидел перед ним и Диной, опустив голову, и чувствовал, что заплатить за спектакль такой ценой едва ли сумею…
И все же, стоило сейчас "упереться рогом", и я подвергну опасности все дело, в том числе и Галю Волкову. А если дело пойдет насмарку из-за моей прямолинейной настырности, это будет предательством по отношению к Блоку, себе и всем остальным…
"Пора становиться гибким, - говорил я себе, - пора быть хитрым. Следует довести до "сдачи", а там придут блоковеды и Галю Волкову, может быть, защитят". Что им придется защищать меня, я не предполагал. "И вообще, - думал я, - утро вечера мудренее". Сколько у нас времени до ноября, и как может вырасти в роли актриса! Может, ее и защищать не придется? Ну что мне стоит обещать Гоге "подумать"?
Но так как он видел, что я уже вовсю думаю, сидя перед ним в позе "Мыслителя" на шатучей табуретке, я этого слова все-таки избежал…
Перед самым выпуском Гога появился в зале, но не один, а с выводком каких-то стажеров, и стало ясно, что он станет не только помогать играющему режиссеру Р., но и давать гостям "смелые уроки".
Так и вышло: едва началась репетиция, Мастер тотчас ее остановил и попросил артиста Р., то есть блоковского Бертрана, перейти с правой стороны сцены на левую и сесть на табурет не спиной к залу, как было прежде, а лицом. Таким решительным жестом было достигнуто общее впечатление о том, что собравшиеся станут очевидцами полной сценической перестройки.
В своей обычной манере Р. открыл было рот, чтобы задать Мастеру знаменитый вопрос "Зачем?", но вовремя спохватился, сообразив, что лучше публично не подставляться, а озаботиться оценками и накоплениями. Хотя "копить" первый монолог Бертрана, сидя к публике спиной, было гораздо удобнее, и Р. к этому удобству уже привык.
Следующее предложение Мастера выглядело более логично.
- Володя, - сказал он, - я бы на вашем месте дал монолог Бертрана гораздо медленнее… Вы все знаете, а я ничего…
Это был его конек: он всегда был вместе с публикой и старался ничего на будущее не знать, чтобы избежать умозрительности.
И тут было о чем поспорить, потому что он ни при каких обстоятельствах не мог оказаться на моем месте, так как ему никогда не пришло бы в голову ставить пьесу Блока. Несмотря на юбилей.
Однако Р. удержался от спора и тут.
- Я попробую, Георгий Александрович, - благоразумно сказал он.
И попробовал…
Выходило хуже, потому что искусственное "торможение" вносило разлад в его внутреннюю жизнь и создавало впечатление излишнего груза на телеге. Но Гоге понравилось, что его предложение безоговорочно принято, и он сказал:
- Вот видите!.. Совсем другое дело!..
И засопел.
И закурил.
Так обнаружилась опасность строительства "совсем другого дела" на костях уже построенного, но Р. решил сегодня стерпеть все, а в остальные дни взять реванш.
Это была ошибка, но она казалась выходом из положения…
И как только Р. уступил лидерство, взволнованные "единомышленники" один за другим стали его "сдавать", на всякую Гогину подсказку отвечая восклицаниями вроде: "Да, да, конечно, Г. А., именно так я и думал!" (артист А.), "Ах, вот оно что-о!.. Тогда - понятно!.." (артистка Б.); или "Я понимаю вас, Г. А.!" (артист В.) и так далее. При этом часть исполнителей случайно забывала достигнутые ранее с Р. договоренности…
- По-моему, получается! - бодро сказал Гога растерянному Р., уходя на перерыв, но после перерыва сильно заскучал, так как действие в Замке графа Арчимбаута, с его бытовыми заботами и понятными интригами, закончилось и начались большие, наполненные символами и загадками диалоги Бертрана и Гаэтана.
Собравшись изо всех сил и дослушав второй акт до конца, Гога сказал Рецептеру и Заблудовскому:
- Вы хорошо читаете стихи, но все это очень длинно и скучно!.. По-моему, нужно оставить только два мэста: когда Бертран говорит о своем прошлом и узнавание… этого…
- Странника, - подсказал Изиль.
- Да! А все остальное - выбросить, выбросить бэс-пощадно!.. Поверьте мне, Володя, будет гораздо лучше!..