- Можно не сразу, - легко согласился папа. - Мы попросим, чтоб нам сбили по коктейльчику. С вишенкой.
Мы покончили с шашлыками и пересели на высокие табуретки бара. Глядя, как бармен смешивает нам "шампань-коблер", папа вдруг спросил:
- Скажите, вы не скучаете по вашему Еревану?
- Я не из Еревана, - ответил бармен. - Я из Нахичевани. Почему скучать? Я оттуда никуда не уехал.
- Как это? - спросил я довольно глупо.
- Я могу завтра туда поехать. Значит, я там живу.
- Видишь! - сказал мне папа, подняв палец. - В этом вся суть.
Все же и после коктейльчиков, которых мы заказали по два, ноги не очень-то нас несли к желтому флигелю бывшей усадьбы Огаревых, которая высится над крутым лесистым спуском к Москве-реке и куда, как гласит история, Герцен присылал своего слугу с записками к другу. По дороге я спросил у папы:
- А что по этому поводу посоветовала мама?
- Мама? Ничего не посоветовала. Мама сказала: "Я не желаю участвовать во всем этом дерьме".
- Так и выразилась?
- Кажется, даже немножко резче.
И вот мы пришли и сели перед большим столом, за которым - вполоборота к нам и глядя в окно - сидел массивный майор в светло-серой рубашке и темно-сером галстуке, лет за сорок, с длинными залысинами, с пухлым лицом, с заплывшими глазками, - то ли монгольский божок, то ли Будда, толи кот сибирский, где-то потерявший свои усы. Окно было настежь распахнуто, но забрано решеткой из толстых прутьев, расходящихся веером из нижнего угла. На лужайке перед окном четверо младших чинов дрессировали своих собак огромных черноспинных и черномордых тварей, с пегими лапищами и нежно-бежевыми пушистыми животами, - учили их, как правильно нюхать тряпку и совершать круг, перед тем как рвануться по следу. Майор, развалясь на стуле, держа одну руку в кармане, а другую на столе, внимательно наблюдал за учениями, но, кажется, так же внимательно слушал, что ему втолковывал папа, потому что один раз, к месту, перебил недовольно:
- Как это вы говорите - "вне закона"? Закон на всех распространяется одинаково. По крайней мере, у нас в районе. Ну, продолжайте.
Раза два он взглянул на папу с видимым интересом, но и с неуловимой усмешкой, как смотрит чистопородный "ариец", русско-татарских кровей, на пожилого еврея. Похоже, мы скрасили ему дежурство всей этой фантасмагорией. Но я ждал, когда нас все-таки попросят за дверь.
- Однако это еще не все, - вдруг сказал папа. - Вы бы послушали, какие анекдоты они рассказывают друг другу! Разумеется, низкопробные и, я бы сказал, с очень нехорошим политическим душком.
Боже мой, это говорил мой папа, который во всю свою жизнь ни на кого не донес, ни разу - даже когда следовало - ни на кого не пожаловался!
- Скажу вам прямо - махрово антисоветские.
Майор повернулся к нам и налег жирной грудью на стол. Опора власти горела желанием послушать хороший махровый анекдотец с нехорошим политическим душком.
- А ну, ну! Поглядим, что за дым.
- Про нашу милицию, - сказал папа. - Но мне бы не хотелось здесь…
- Про милицию? - В глазках майора зажглось что-то зелененькое, как у кота, когда он смотрит на птичку. - Ничего, давайте. А где ж их еще рассказывать?
- Значит, один - такой. Подходит пьяный к милиционеру: "Дай ушко, я тебе политический анекдот расскажу". Тот говорит ему: "Ты что, не видишь, что я - милиционер?" - "Это ничего, - говорит пьяный, - я тебе три раза расскажу". Вот в таком духе.
- Та-ак, - сказал майор. - А еще какой? Вы же сказали: "анекдоты", а только один рассказали.
- Второй - совсем дурацкий. И порочит нашу милицию совершенно зря.
- Они все дурацкие, - сказал майор. - И все порочат. Выкладывайте.
- Опять же пьяный, - сказал папа, - идет по улице и орет: "Але, але! Говорит "Голос Америки" из Вашингтона". Подходит милиционер: "А ну, замолчи сейчас же!" А пьяный - не унимается: "Але, але…" - ну и так далее. Тогда милиционер его окунает в лужу…
- Как это? - спросил майор. - С головой?
- Разумеется. Чтобы пресечь эти выкрики. Но пьяный - не захлебывается, а продолжает из-под воды: "Але… хварыть… хлас… мерк… с Ваш… хтона…" Тогда милиционер садится перед ним на корточки и кричит: "У! У! У!"
- Это ж он глушилку изображает! - догадался майор.
- Я же говорю - никакого отношения к милиции.
Майор закрыл глаза, словно чтоб погасить в них зеленое злое мерцание, и - после долгой выдержки - медленно их открыл.
- Вот что скажу, товарищ Городинский. У вас никого в квартире быть не должно. Этому писателю нашему наружное наблюдение не полагается.
Папа взглянул на меня с торжеством, однако и сам удивился:
- Вы точно знаете?
- Точно, - сказал майор. - Все, что я говорю, всегда точно. Нас бы тогда предупредили. Я бы, по крайней мере, знал. Поэтому ваше предположение, что они бандиты, обоснованно.
Он отодвинулся вместе со стулом, вытянул до живота ящик стола, достал блокнот, из красного пластмассового стаканчика вытащил заточенный карандаш.
- Это называется "оперативный блокнот". Вы мне тут нарисуйте вашу квартиру. Чтоб я все понял, где что находится. - Он повернулся опять к окну. - Митрофанов!
- А? - Митрофанов и его пес обернулись одновременно. Должно быть, пес себя тоже считал Митрофановым.
- Поди сюда, "А"…
- С собакой?
- Как хошь. Можно с собакой, можно без собаки.
Они все же подошли вместе. Пес, положив лапы на подоконник, просунул меж прутьев шумно дышащую пасть. От них обоих в маленькой комнате вполовину уменьшилось света.
- К собаке у меня претензий нету, - сказал майор. - А есть у меня претензии к участковому Туголукову. Как это, понимаешь, у нас не прописанные живут свыше недели, а нам про это ничего не известно? Вот в этой квартире. Он показал пальцем на блокнот, где уже появились передняя и санузел. Пес тоже поглядел и беспокойно взвизгнул. - И мало, что без прописки живут, так еще анекдоты про милицию сочиняют.
- Я не сказал "сочиняют", - возразил папа.
- Это уж мне известно, кто их там сочиняет и зачем. Ты только послушай, Митрофанов!
Папе пришлось, не прерывая занятия, пересказать оба анекдота Митрофанову с его псом. Первый прошел для Митрофанова бесследно, а после второго он было реготнул, показав нам хорошие деревенские зубы с крепкими деснами, но был осечен грозным взглядом майора.
- Как ты считаешь, Митрофанов, это выпады против нас? Или же мне показалось?
- Выпады, - сказал Митрофанов. - И злостные.
- Это я и хотел от тебя услышать. А ты - смеешься.
Пес взглянул на хозяина удивленно, затем, склонив голову набок, принялся разглядывать меня и папу умнейшими ореховыми глазами. Мне показалось, он все же не до конца нам поверил.
- Я сейчас обедать пойду, - объявил майор. - Тут эти должны приехать с задержания, Кумов с Золотаревым. Им сегодня еще работка найдется небольшая, так что пусть подождут, я лично дам инструктаж.
- Устали, поди, Кумов с Золотаревым. Понервничали.
- С чего бы там нервничать? Володьку Боже-Мой брали.
- Уже он опять освободился? - спросил Митрофанов.
- Уже ему снова садиться пора, - ответил майор. - Свыше недели погулял.
- Не отстреливался?
- В этот раз нет. А забаррикадировался в доме и грозится горло себе перерезать.
- Не перережет, - сказал Митрофанов.
- Раз грозится, - сказал майор, - значит, не перережет. Ну, иди, тренируй дальше.
Пес, взглянув на хозяина вопросительно - принять ли это за команду, с видимым сожалением убрал свои лапы с подоконника и потащился за Митрофановым на лужайку.
Папа вычертил план изящными быстрыми касаниями карандаша, так ровно и точно, как и подобало старому проектировщику плавильных агрегатов для цветного литья. Он даже проставил размеры в миллиметрах. Майор поглядел на него с уважением и стал вникать:
- Так. Эта панель у вас сплошная. А вот эта дверь - к себе открывается или от себя? Ручка - справа или же слева?
Убей меня Бог, чтоб я все это помнил. Но папа отвечал уверенно:
- От себя, ручка - справа.
- Хорошо, - майор даже повеселел. - Теперь учтите. Оно, конечно, следовало бы удалить лишних людей из зоны операции, тем более - пожилых, со всякими там функциональными расстройствами, поскольку возможна перестрелка. Но с точки зрения оперативной - лучше, чтоб эти люди оставались в квартире.
- Станьте, пожалуйста, на оперативную точку зрения, - сказал папа, бледнея, нетвердо.
- Я понимаю, вы люди… скажем, робкие. Но я попрошу вас - усильтесь.
- Мы усилимся, - обещал папа. - Можете на нас всецело рассчитывать.
- Тогда - где вам лучше укрыться. Бетонную панель пуля не пробивает, но не исключаются рикошеты. Иногда - двойные и тройные. Вот в этом уголочке, он показал на плане, - опасность наименьшая.
- У нас тут как раз стоит диванчик.
- И прекрасно, что стоит. Хозяйка пускай приляжет, как будто ей нездоровится, а вы возле нее посидите. И будете вести громкий разговор. Я бы его определил как "бурный". Но не скандальный, это тоже привлечет внимание нежелательное. Вы, скажем, с ней поспорьте на литературные темы. Или, скажем, про последний спектакль по телевизору.
- Телевизора у нас нет принципиально, - сказал папа. - Но это неважно, повод у нас найдется поспорить. Скажите, а ему? - Папа кивнул на меня. Ему, наверно, не обязательно участвовать в нашем бурном споре, лучше погулять во дворе?
- Спорить ему не нужно, - сказал майор, не глядя в мою сторону. - Ему лучше помолчать. И открыть двери как можно бесшумно. Ровно в семнадцать тридцать.
- Все двери? - спросил я, ощущая, с какой стороны у меня сердце.