А она ему отвечает: "Нет, мой Христо, не тебе теперь, а мне уж надо твои руки целовать и господином тебя называть. Ты теперь мне глава, душенька мой... Пожалей ты меня..." А тот уж не слышит ничего, бежит за попом...
А Смарагда от радости тут же к нам прибежала и все моей жене рассказала, вот так, как я тебе говорю.
Я сижу, слушаю соседа и думаю: "Постойте, анафемский вам час, Афродита и брат мой! Теперь сам паша пошел, разведут все-таки вас. Никифор Акостандудаки человек сильный и богатый! Разведет дочь, и с деньгами, все-таки, жених ей найдется".
И говорю соседу, как будто жалея их: "Не развели бы их!" А сосед отвечает: "Это, конечно, возможно". Он ушел, а я остался один опять в большой тоске. Все было противно, точно я сам был проклятый какой-нибудь. И даже стыдился по-прежнему на людей смотреть, которые к доктору в дом приходили.
Однако раз доктора не было дома, я из своей комнаты слышу - в приемной докторша с кем-то громко разговаривает и как будто спорит. Подошел я к двери, поглядел в щель и вижу, кто-то сидит задом к дверям на кресле; вижу только, что хорошо одет по-критски, в тонком, коричневом сукне, вижу высокую феску и красный кушак. Как будто Никифор, а наверное не могу сказать. Когда я подумал, что это Никифор, мне очень захотелось войти туда, помириться с ним и попросить у него прощения. Докторша говорит: "Это все благополучно кончится". А мужчина отвечает ей (и тут я узнал голос Никифора): "Хотел бы я и сам хоть этого разбойника младшего видеть и спросить его что-нибудь, но боюсь взглянуть на него". Я тотчас вошел, поклонился ему и говорю: "Кир-Никифо-ре, простите мне во имя Божие. Умоляю вас! Я много виноват пред вами, и я через это уже был много наказан".
Так я сказал, но Никифор тотчас же вскочил с кресла; лицо стало багровое, глаза ужасные, и он закричал: "Убийца! Злодей! Оскорбил ты меня... Меня! меня... Рот вязать... Дитя несмышленое и злое... За мое гостеприимство!.." Докторша говорит ему: "Успокойтесь! Спросите его, он всю правду скажет вам... Я вам говорила, и муж мой объяснял вам всю правду. Успокойтесь". Я стою перед ним сложа руки, опустив глаза в землю, и повторяю:
"Простите мне, кир-Никифоре!" Он с минуту тоже постоял предо мной и глядел на меня с великим гневом и молчал; потом вдруг махнул рукой и закричал: "Нет! Нет! Я этого не могу им простить... Будь они прокляты, анафемы! Не могу, не могу!.." Закрылся руками и ушел. А я говорю докторше:
- Нет, кира моя, пока этот человек мне не простит, и сам Бог не простит мне...
XX
Пока я жил у доктора, Халиль-паша кончал все дела свои в наших Сфакиотских горах. Люди, которые были при нем, рассказывали, как он был весел и доволен, что перессорил христиан друг с другом. Эти жалобы горожан на сфакиотов были ему великою радостью! "Христианам же, мирным торговцам, в угоду он на сфакиотских клефтов этих походом идет". Вот причина хорошая! Так он был весел, что над своим драгоманом, над этим бедным Миха-лаки, смеялся и пугал его.
Говорят люди, он все спрашивал его:
- Господин Узун-Тома, как твое здоровье?
- Хорошо! паша-эффендим! прекрасно!
А паша ему: "Я очень рад, что тебе прекрасно! Погоди, еще лучше будет! Сфакиоты и в древней Элладе вашей славились, как стрелки первые в свете. Тут каждый камень и каждый куст не то, что у нас внизу камень и куст. Тут человек за каждым кустом и за камнем".
А Узун-Тома: "Долг мой, эффенди, долг!.. Где вы, там и я должен за счастие и блаженство считать быть с вами!"
А паша ему: "Хорошо! Погоди, погоди! Ваши греки хуже черногорцев. Я все думаю, чтобы с тобой не случилось того, что с одним другом моим, полковником... Ему на войне черногорцы нос отрубили... И тебе отрубят, увидишь..." Тот все свое: "Долг, мой эффенди, долг!.. Что делать!" И дрожит.
Так пугал Халиль-паша своего драгомана. Но сам он был спокоен и знал, что делал. Я говорил, что он был умнее и хитрее нас! Увы!
Он все устроил, все приготовил и все сделал скоро и неожиданно.
Как только Никифор Акостандудаки принес ему жалобу на нас, он сказал ему: "Ты бы нашел себе и других людей, которые бы тебя поддержали; больше будет жалоб, больше наказания. Только не медли".
Никифор в гневе на нас великом тотчас набрал много людей; одни тоже были обижены сфакиотами, а другие предательствовали в угоду Никифору и другим богатым людям.
Паша слушал их, слушал и вдруг приказал выступить войску небольшими отрядами в наши горы. И никто не знал сначала, зачем идут и куда пошли войска. Сам же с небольшою стражей вслед за ними выехал, потом обогнал пехоту и поехал смело вперед с одною этою стражей и чиновниками.
Разнеслась везде весть: "Паша в Сфакию пошел!"
У нас к восстанию были не приготовлены. Люди побежали из жилищ своих. Только немногие оставались дома; однако везде оставляли продовольствия для войска обильно; нарочно, чтобы покорность свою показать. Такой ужас напал на людей, что не понимали, что им делать теперь.
Халиль-паша везде, где останавливался и где видел хоть немногих людей, был с ними очень милостив. И посылал тех людей, которых видел, сказать другим: "Паша не войной идет, а только городские люди, и христиане, и турки, все жалуются на нестерпимые разбои ваши. Вот и Никифорову дочку силой у отца увезли из дома. Выдайте мне вот тех и тех людей; приведите сами. Вы ведь подданные султана верные и послушные". Тогда старшинам и капитанам было делать нечего. Стали они брать людей и
привозили их к паше. Иные скрылись, а иные нет. Иные сами к нему явились, чтобы краю не было чрез них худа.
Паша никого из них строго не наказал. У него хорошая политика, анафемский час его! Ему нужно было показать только, что есть дорога в Сфакию для умного человека.
Пришли поклониться ему все капитаны. И Коста Ам-пелас. С ними же и брат мой Христо и товарищи его приехали. И Афродиту самое Халиль-паша приказал привезти к себе. Привезли и ее вместе с братом; они уже были обвенчаны. Но брата, в угоду паше, привезли связанного; а она свободная ехала. Говорят, она упала в ноги капитанам и просила мужа не связывать. Но Христо сказал: "Пусть свяжут. Все-таки я был не прав!"
Когда их привезли к паше, паша узнал, что они уже обвенчаны, он очень удивился и велел пригласить ее. Афродита поклонилась, стала у дверей и заплакала. Паша ужасно стал жалеть ее и сказал ей: "Сядь, сядь. Не бойся, моя дочь. Я защитить тебя, а не вредить тебе пришел".
О деле он у нее и не спрашивал сначала; а стал спрашивать, долго ли она в Сире была, чему училась, по-французски знает ли. И когда она сказала, что не знает, паша говорит: "И не надо, дочь моя, и не надо! мне нравится, что ты так хорошо по-гречески говоришь. У вас свой язык лучше всех!"
Потом, когда она успокоилась и стала смелее, паша сказал ей: "Не бойся, мы этих негодяев-мальчишек накажем и тебя к отцу возвратим. И брак твой ни во что сочтется, потому что он насилие... деспот-эффенди сейчас же разведет тебя. Так желал и отец твой Он тебя с нетерпением ждет. И я обещал ему, что сейчас же тебя отправлю. Ты желаешь к отцу?"
Афродита говорит: "желаю!"
Паша хотел уже отпустить ее и приказал старику-драгоману смотреть за ней и чтобы Смарагда наша была при ней. Но Афродита поклонилась и сказала ему со слезами: "Я вас прошу, паша мой, я умоляю вас, будьте так благо-утробны, чтобы моего мужа не наказывали. Потому, что я
во всем согласилась с ним". Паша даже встал, говорят, с места от удивления. "Вы разве любите этого негодяя?" - спрашивает. Она говорит: "Да! я его люблю, потому что он мне муж!"
Паша говорит: "Это любопытно!", и велел ввести моего брата.
Когда же брата ввели, и он поклонился паше и стал около нее рядом у дверей, паша осмотрел его всего и сказал только: "а!" и поглядел, говорят, на всех своих с улыбкой и еще сказал: "а? господин Узун-Тома! что ты об этом скажешь?"
- Как вы прикажете! - кинулся тот к нему. Паша все улыбается: "я у тебя спрашиваю!", тогда Узун-Тома: "имеет она основание, паша господин, имеет основание!.."
- Вот и я то же думаю, - говорит паша, - что она имеет основание...
А Узун-Тома все кланяется: "молодость, физическая вещь, эффендим! физическая вещь!", а паша ему еще: "ведь и у тебя есть дочка молодая... а если она убежит так?.."
- Нет, - говорит Узун-Тома, - пока вы будете главный здесь, подобные беспорядки не повторятся. Вы в страх и трепет привели уже одним мановением вашим весь остров сей!..
Тогда паша приказал Афродиту везти все-таки к отцу; а брату Христо сказал: "я тебя велю развязать, но ты тоже должен в город ехать, и там разберем ваше дело".
Капитаны, которые были в гневе на брата за все это, говорили паше: "Прикажите в цепи самые тяжелые его заковать! он уйдет".
Но паша сказал: "Нет, пусть так с молодой женой вместе едет в город. Вот она ему цепь. Он ее не оставит. Мы теперь с вами поговорим".
Да! вот тут он начал о том, зачем приехал. И начал речь о податях, и о порядках, и о покорности, чтоб и они были так же, как другие люди острова нашего.
Люди наши смирились и начали сбирать деньги... и собрали, а паша поехал домой...
Аргиро задумывается. - А потом?.. Как же ты увидался с братом и с Афродитой, и что вы друг другу сказали, когда увидались?
Я ни. - Потом... молчит и вздыхает - оставим теперь это все, моя голубка, скучно мне что-то.
Аргиро уходит в дом заниматься хозяйством.