Коммунистическое учение, воплощенное в России и иных странах (Китай, северная часть Кореи, Вьетнам, Камбоджа, Монголия, страны Восточной и Юго-Восточной Европы, Куба, Афганистан) навсегда связано с теми преступлениями, которые были совершены с опорой на него, и для которых это учение служило обоснованием и исходным импульсом. Из общественно-политического учения, которому место в истории идей (на подобие Государства Платона или Утопии Томаса Мора), коммунизм превратился в идеологию человеконенавистнических репрессивных тоталитарных режимов. До последних дней коммунистической государственности в России, то есть до 1991 г., "научный коммунизм" оставался её непререкаемой основой. И сейчас по всему миру партии и режимы, именующие себя коммунистическими, продолжают исповедовать учение Маркса, Энгельса и Ленина, и потому являются последовательными врагами национальной культуры, исторической традиции, установленного правопорядка, родовых и семейных устоев, достоинства и свободы человеческой личности, алкания Правды, веры в Бога и любви к Отечеству. Природа коммунизма изначально была и остается насильственно агрессивной, методы распространения - бесчеловечными и террористическими.
В России, стране глубоко пострадавшей от воплощенного в жизнь коммунистического учения и заставившей страдать от него иные народы не место топонимам содержащим слова "коммунизм", "коммунистический", "коммуна" и производные от них, а также слово "марксизм" и производные от него. Между тем, топонимы, несущие эти имена, многочисленны в РФ и странах ближнего зарубежья. Одна из высочайших гор мира носит название "пик Коммунизма" (Таджикистан, Памир). "Коммунистические" улицы, переулки, площади и даже тупики имеются во многих городах и поселках. Так, в Москве имеются Большая и Малая Коммунистические улицы близ Андроникова монастыря в Таганской управе (бывшие Большая и Малая Алексеевские) и, соединяющий их, Коммунистический переулок. В этой же управе Москвы есть и Марксистская улица и Марксистский переулок (бывшая Пустая улица и Семеновский переулок) и станция метро "Марксистская" под ними. Коммунистическая улица есть даже в новом районе Южное Бутово, по соседству с Бутовским полигоном, где в 1937–1940 гг. коммунисты убили около 40 тыс. человек.
Маяковский
Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930), в отличие от Демьяна Бедного, действительно был наделен большим поэтическим даром. Но талант Пастернака или Ахматовой ничуть не меньше, однако в советской топонимике был увековечен именно Маяковский. Причина тому - отнюдь не мастерство стихосложения, а содержание его творчества.
Историческая, тысячелетняя Россия вызывала у Маяковского только отталкивание: "Я не твой, снеговая уродина" ("России", 1916). Неудивительно, что после некоторых колебаний, он отказался защищать родину во время войны с Германией. "Идти на фронт не хочу. Притворился чертежником" (автобиография "Я сам", 1922–1928). Обеспечив свою безопасность (работа чертежника давала "бронь"), поэт гневно обличал "буржуазных обывателей": "Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?!" ("Вам!", 1915).
Маяковский с восторгом приветствовал разрушение исторической России и расправу с ее многовековой государственной символикой: "Смерть двуглавому! Шеищи глав рубите наотмашь! Чтоб больше не ожил" ("Революция", 1917). Сразу после захвата власти большевиками он отдал им свой талант: "Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось" ("Я сам"). Патриотизм Маяковского ("я землю эту люблю", "пою мое отечество" и т. д.) распространяется только на коммунистическое государство. Его "отечество" - это "страна-подросток" (поэма "Хорошо", 1927), которая возникла в 1917 г. и не имеет связи с исторической Россией.
Людей, которые пытаются сохранить хоть какую-то память о дореволюционной жизни - "то царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями", - Маяковский именует "слизью" ("За что боролись?", 1927). Поэт утешает "братишек", удрученных существованием такой "слизи": "Вы - владыки их душ и тела, с вашей воли встречают восход. Это - очень плевое дело… эту мелочь списать в расход" ("списать в расход" - в то время означало "расстрелять"). Революция, по словам Маяковского, терпит "эту мелочь", "рядясь в любезность наносную", пока они "строят нам дома и клозеты и бойцов обучают торгу" (там же).
Произведения Маяковского послеоктябрьского периода содержит восхищение убийством "классовых врагов" или призыв к такому убийству: "Жарь, жги, режь, рушь!" (поэма "150 000 000", 1919–1920); "Хорошо в царя вогнать обойму!" (поэма "Владимир Ильич Ленин", 1924). Насилие должно принять всемирный масштаб: "Крепи у мира на горле пролетариата пальцы!" ("Левый марш", 1918). "Мы тебя доконаем, мир-романтик! Вместо вер - в душе электричество, пар. … Всех миров богатство прикарманьте! Стар - убивать. На пепельницы черепа!" ("150 000 000"). В стихотворении "Владимир Ильич!" (1920) поэт открыто благодарит Ленина за ясное указание, кого убивать: "Теперь не промахнемся мимо. Мы знаем кого - мети! Ноги знают, чьими трупами им идти". И это отнюдь не метафора: сотни документов, раскрывающих правду о массовых зверствах большевиков (в том числе документов за подписью Ленина), говорят о прямом смысле этих слов.
Вполне логично поэтому прославление Маяковским тех, кто эти убийства совершал. Поэт указывает юношам, "делать жизнь с кого - с товарища Дзержинского" ("Хорошо", 1927); его восхищает "лубянская лапа Чека", которая диктует всем прочим свою волю: В эпоху "великого перелома", когда партия приказала "уничтожить кулачество как класс", Маяковский пишет "Урожайный марш" (1929): "Вредителю мы начисто готовим карачун. Сметем с полей кулачество, сорняк и саранчу". Поэт слагал сентиментальные стихи о слезинке лошади, поскользнувшейся на Кузнецком мосту ("Хорошее отношение к лошадям", 1918), но убийство миллионов "вредителей-кулаков" - наиболее трудолюбивых русских крестьян - вызывало у него только бодрое оживление.
Маяковский охотно участвовал в глумлении большевиков над Церковью: таковы его сочинения "После изъятий" (1922; имеется в виду изъятие церковных ценностей), "Строки охальные про вакханалии пасхальные", "Не для нас поповские праздники" (1923), "Надо бороться" (1929). Агитпоэма "Обряды" (1923) была призвана опорочить в сознании народа совершение таинств. Поэт клеветал на святителя Тихона: "Тихон патриарх, прикрывши пузо рясой… ростовщиком над золотыми трясся: "Пускай, мол, мрут, а злата - не отдам!""
Маяковский прибегал к клевете и в других случаях, требующих создать зловещий образ врага. Работая в "Окнах РОСТА", он перекладывал в стихи советские мифы о белых как о насильниках и погромщиках, главное удовольствие которых - издеваться над беззащитными крестьянами. Эти стихи фантастически лживы. Например, в "Сказке о дезертире…" (1920–1923) на занятой белыми территории мужик якобы вновь работает на барщине (отмененной вместе с крепостным правом в 1861 г.), "а жена его на дворе у господ грудью кормит барскую суку"
Голод в Поволжье стал для Маяковского поводом проклясть "заморских буржуев", которые на самом деле вели акции помощи голодающим и спасли миллионы от смерти. "Пусть столицы ваши будут выжжены дотла! Пусть из наследников, из наследниц варево варится в коронах-котлах!" ("Сволочи!", 1922). Так у Маяковского было развито чувство благодарности.
По убеждению Маяковского, уничтожить надо не только "классового врага" (белогвардейца, кулака), но и нейтрального "обывателя", "мещанина" - то есть того, кто не стремится добивать старый мир, а хочет просто жить обычной жизнью - устраивать свой быт, растить детей. Таких людей поэт называет "мурлом" и "мразью" ("О дряни", 1921). Их вина в том, что они "свили уютные кабинеты и спаленки", у них есть пианино, самовар и канарейка. За это они должны быть стерты с лица земли: "Изобретатель, даешь порошок универсальный, сразу убивающий клопов и обывателей" ("Стихи не про дрянь, а про дрянцо…", 1928).
Маяковский настойчиво отвергает идею исторической преемственности, в том числе и преемственности поколений: "Довольно жить законом, данным Адамом и Евой! Клячу историю загоним" ("Левый марш", 1918); "А мы - не Корнеля с каким-то Расином - отца, - предложи на старье меняться, - мы и его обольем керосином и в улицы пустим - для иллюминаций" ("Той стороне", 1918). Одобрение отцеубийства в контексте его творчества закономерно (ср. призыв убивать стариков в "150 000 000"). Ненависть к таким общечеловеческим ценностям, как семья и уважение к родителям, Маяковский сохранил навсегда: "Я не за семью. В огне и в дыме синем выгори и этого старья кусок, где шипели матери-гусыни и детей стерег отец-гусак!" ("Любовь", 1926).
Надо признать, что никто так ярко не изобразил менталитет большевика, как это сделал Маяковский. Сталин это понимал и не даром изрек свою известную похвалу в его адрес. Если не искать желаемое между строк, то ни одно слово Маяковского не подтверждает версию о том, что в последние годы он разочаровался в большевизме. "Я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек" ("Во весь голос", 1930). "Я от партии не отделяю себя", - заявил он на своем творческом вечере 25 марта 1930 г., за несколько дней до самоубийства, продолжая: "И двадцать лет моей литературной работы - это, главным образом, выражаясь просто, такой литературный мордобой, не в буквальном смысле, а в самом хорошем!"
Именно за этот "мордобой", а не за поэтическое мастерство, Маяковского чтят топонимы, связанные с его именем. А их немало и по сей день. Грузинскому селу, где родился Маяковский, возвращено старое имя Багдади, но улицы и площади, носящие его имя, сохраняются во множестве. В Москве есть станция метро Маяковская под площадью, которой в 1994 г. возвращено название Триумфальная, есть такая станция и в Петербурге. Переулок Маяковского затаился в Таганской управе Москвы.