VI
Ванюшка вдруг быстро-быстро захлопал глазами и, низко оттянув углы распяленного рта, жалобно всхлипнул:
– И нигде я не был… И на вечеринке не был…
– Господи! Наваждение египетское! Так с кем же ты дрался-то?
– И ни с кем не дрался… На земского напоролся!..
– Молчи! – строго цыкнула Агафья. – За эдакие слова знаешь куда?! Что тебе земский – тын аль частокол? Как ты на него напороться мог, дурак ты урожденный.
И она уже занесла было свою карающую длань, но торговка властно остановила ее и, указав на Ванюшку, многозначительно постукала себя пальцем по лбу.
– Ишь ты, – опешила Агафья. – Отец-то покойничек тоже пивал. Только к нему все больше эти, с хвостиками, приходили. А земский нет. Земским его не морочило.
– Вот что, парень, – с деловым тоном начала торговка. – Ты ляг себе да отлежись. Вон матка тебя керосинцем потрет. А уж я твое дело улажу. В ножки поклонишься. Да мне не нужно, я ведь не гонюсь. Без места, стало, не останешься. Земчиха меня сегодня просила, муж-то ейный Егорку-то из-за вора с кучеров прогнал, так вот, значит, не найду ли я ей парня, чтоб за лошадью умел ходить. Я-то ведь еще не знала, что тебя выгонят. А вот теперь пойду да и предоставлю, что ты, мол, желаешь.
Успокоившийся было Ванюшка вдруг дико взвыл и, выпучив в ужасе подбитые синяками глаза, вскочил на ноги.
Бабы шарахнулись в сторону и, подталкивая друг друга, вылетели во двор.
– Не! Тут керосин не поможет, – озабоченно разводя руками, решила торговка. – Беги, матушка, к головихе, у ейной старухи четверговая соль, дай ему с хлебцем понюхать.
Агафья охала и чесала локти.
– Пойтить рассказать, – задумчиво прошептала торговка и, повертев головой, как ворона на подоконнике, пустилась вдоль улицы.
Игра
Старому Берке Идельсону денег за работу не выдали, а велели прийти через час.
Тащиться с Песков на Васильевский и опять через час возвращаться – не было расчета, и Берка решил обождать в скверике.
Сел на скамеечку, осмотрелся кругом.
День был весенний, звонкий, радостный. Молодая трава зеленела, как сукно ломберного стола. Справа у самой дорожки распушился маленький желтый цветочек.
Берка был усталый от бессонной ночи и сердитый, но, взглянув раза два на желтенький цветочек, немножко отмяк.
– Сижу, как дурак, и жду, а денег все равно не заплатят. Будут они платить, когда можно не платить!
Около скамейки играли дети. Два мальчика и девочка. Рыли ямку и обкладывали ее камушками. Работал младший, худенький, черненький мальчик; старший командовал и только изредка, вытянув коротенькую, толстую ногу, утаптывал дно ямки. Девочка была совсем маленькая, сидела на корточках и подавала камушки, изредка лизнув наиболее аппетитные.
Подлетел воробей, попрыгал боком и улетел.
Берка усмехнулся, оттянул вниз углы рта.
"Дети так уж дети, – подумал он, – и природа вообще – чего же вы хотите!"
Ему захотелось принять участие в этом молодом веселом празднике.
Он сдвинул брови и притворно сердитым голосом обратился к детям:
– А кто вам разрешил производить анженерские работы? Я прекрасно вижу, что вы делаете. А разве показано производить анженерские работы? И здесь городское место.
Дети покосились на него и продолжали играть.
– И я знаю, что это не показано. Анженерские работы производить не показано.
Толстый мальчик надулся, покраснел.
– Нам сторож позволил.
Берка обрадовался, что мальчик откликнулся. Эге! Игра таки завязалась.
– Сторо-ож? Ну, так не много ваш сторож понимает. И какой у него образовательный ценз? Уж там, где на еврея три процента, там на сторожа ни одного нет.
Маленькая девочка, втянув голову в плечи, заковыляла через дорожку, уткнула голову в нянькин передник и громко заревела.
Берка подмигнул мальчикам.
– Разве показано? Начальство узнает – беда будет. Каторжные работы. Сибирь.
Толстый мальчик засопел носом, взял брата за руку и пошел к няньке.
Берка встал за ними.
Нянька сморкала девочку и ворчала:
– Чего надо? Чего к детям приметываешься?
Но Берка уже разыгрался вовсю.
– Разве показано производить анженерские работы? – подмигивал он няньке. – Это не показано.
– Нам сторож позволил, – заревел вдруг толстый мальчик.
– Сторо-ож? И где его ценз?
Берка подмигнул желтенькому цветочку.
– Господи помилуй! – удивлялась нянька. – Никогда того не было! Уж ребенок не смей песком играть! Указчик какой выискался! Скажите пожалуйста! Никогда никто не запрещал…
Подошел сторож.
– Что случилось? Вам, господин, чего надоть?
– Помилуй Бог! Дети, так они дети. Разве показано анженерские работы на городском месте! Не показано.
Он подмигнул сторожу.
– Ты чего мигаешь? – озлился сторож. – Ты мне не смей мигать. Я тебе так помигаю…
Берка слегка опешил, но, взглянув на желтенький цветочек, сейчас же понял, что сторож шутит.
– Я мигаю? И зачем бы я имел мигать, когда мне известны законы военной империи.
– К детям приметывается! Никому от него покою нету… Рад со свету сжить… – пела нянька. – Говорят ему: сторож позволил. Нет, все ему мало. Сторож, вишь, не начальство.
– Вот как! – сказал сторож. – Ну, ладно же. Я ему покажу, кто здесь начальство.
Он подошел к решетке и свистнул. Берка смотрел на приближающихся к нему городового и дворника и говорил:
– Куды это они идут – несчастный служащий народ? Может, облава на какого мошенника? Только извините, господин сторож, я уже пойду, мне уже некогда. Поигрался себе с детьми, а теперь должен идти на печальное дело. Ну… и почему вы меня держите за локоть? Господин сторож! Почему?
Семейный аккорд
В столовой, около весело потрескивающего камина, сидит вся семья.
Отец, медленно ворочая языком, рассказывает свои неприятные дела.
– А он мне говорит: "Если вы, Иван Матвеевич, берете отпуск теперь, то что же вы будете делать в марте месяце? Что, говорит, вы будете делать тогда, если вы берете отпуск теперь?" Это он мне говорит, что, значит, почему я…
– Я дала задаток за пальто, – отвечает ему жена, шлепая пасьянс, – и они должны сегодня пальто прислать. Не поспеть же мне завтра по магазинам болтаться, когда я утром на вокзал еду. Это надо понимать. Это каждый дурак поймет. Вот выйдет пасьянс, значит, сейчас привезут.
– И если я теперь не поеду, – продолжает отец, – то, имея в виду март месяц…
Дочка моет чайные ложки и говорит, поворачивая голову к буфету:
– С одной черной шляпой всю зиму! Покорно благодарю. Я знаю, вы скажете, что еще прошлогодняя есть. В вас никогда не было справедливости…
– Десятка, пятерка, валет… Вот, зачем пятерка! Не будь пятерки, – валет на десятку, и вышло бы. Не может быть, чтоб они, зная, что я уезжаю, и, опять-таки, получивши задаток…
– А Зиночка вчера, как нарочно, говорит мне: "А где же твоя шляпка, Сашенька, что с зеленым пером? Ведь ты, говорит, хотела еще с зеленым купить?" А я молчу в ответ, хлопаю глазами. У Зиночки-то у самой десять шляп.
– Так и сказал: "Если вы, Иван Матвеич, надумали взять отпуск именно теперь, то что именно будете вы…"
– Одна шляпка для свиданий, одна для мечтаний, одна для признаний, одна для купаний – красная. Потом с зеленым пером, чтоб на выставки ходить.
– Врут карты. Быть не может. Разложу еще. Вон сразу две семерки вышли. Десятка на девятку… Туз сюда… Вот этот пасьянс всегда верно покажет… Восьмерка на семерку… Да и не может быть, чтоб они, получивши задаток, да вдруг бы… Двойку сюда…
– А когда Зиночкина мать молода была, так она знала одну тетку одной актрисы. Так у той тетки по двадцати шляп на каждый сезон было. Я, конечно, ничего не требую и никого не попрекаю, но все-таки можно было бы позаботиться.
Она с упреком посмотрела на буфет и задумалась.
– Но, с другой стороны, – затянул глава, – если бы я не взял отпуска теперь, а отложил бы на март месяц…
– Я знаю, – сказала дочь, и голос ее дрогнул. – Я знаю, вы опять скажете про прошлогоднюю шляпу. Но поймите же наконец, что она была с кукушечьим пером! Я знаю, вам все равно, но я-то, я-то больше не могу.
– Опять валетом затерло!
– Довольно я и в прошлом году намучилась! Чуть руки на себя не наложила. Пошла раз гулять в Летний сад. Хожу тихо, никого не трогаю. Так нет ведь! Идут две какие-то, смотрят на меня, прошли мимо и нарочно громко: "Сидит, как дура, с кукушечьим пером!" Вечером маменька говорит: "Ешь простоквашу". Разве я могу? Когда у меня, может быть, все нервы сдвинулись!..
– А в марте, почем я знаю, что может быть? И кто знает, что может в марте быть? Никто не может знать, что вообще в мартах бывает. И раз я отпуск…
– Вам-то все равно!.. Пожалеете, да поздно будет! Кукушечье перо… Еду летом из города, остановился наш поезд у станции, и станция-то какая-то самая дрянная. Прямо полустанок какой-то. Ей-Богу. Даже один пассажир у кондуктора спросил, не полустанок ли? И весь вокзал-то с собачью будку. А у самого моего окна станционный телеграфист стоит. Смотрит на меня и говорит другому мужчине: "Гляди. Едет, как дура, с кукушечьим пером". Да нарочно громко, чтобы я слышала. А тот, другой, как зафыркает. Умирать буду, вспомню. А вы говорите – шляпка. И вокзал-то весь с собачью бу-д-ддку!
Дочка горько заплакала.