Товарищ прокурора был доволен. Но, желая скрыть это довольство, он равнодушным тоном заметил:
- Вы один завтракайте, - я не буду.
- Ну? А я на двоих заказал, - сокрушённо проговорил Перепелицын.
- Ну, и скушайте во славу Магомета, - а я буду завтракать у своих.
- Да мне всё равно, - пробурчал бухгалтер, склоняясь над чемоданом.
Анатолий подошёл к умывальнику, снял свой лёгкий пиджачок и стал систематически засучивать рукава.
- А здесь напротив пресимпатичная армяночка, - заговорил Алексей Иванович. - Два раза высовывалась из-за занавесок. По глазам видно, что интересуется чужеземцами.
- Вы это к чему мне говорите? - спросил Анатолий, намыливая руки.
- Просто сообщаю вам топографические подробности местности. А никакого злого умысла нет.
Наступило молчание. Один мылся, а другой в порядке раскладывал на столе вещи дорожного несессера.
- Вы едете куда? - спросил бухгалтер.
- Да меня куда-то везут, что-то смотреть.
- А я гида нанял. Черномазенький, на ножках журавлиных. Шляпочка соломенная плоская, как блин. Не то из жидов, не то из греков. Говорит по-французски так же скверно, как я.
- Что же вы поедете смотреть?
- Всё. Первым делом Софию.
- Что вам София, что вы Софии? Я видел, вы ещё на пароходе умилялись. Я не верю, что можно чувствовать искреннее восхищение перед этой рухлядью.
Брови бухгалтера сдвинулись.
- У вас ваше прокурорское сердце обросло медвежьей шерстью, - сказал он. - У всякого свои интересы. Вас интересует ваша судейская махинация, и за этим кругом вы ничего не видите, не понимаете, не слышите. А меня моя бухгалтерия не интересует ни на волос, и я гораздо более отзываюсь на вопросы искусства.
Анатолий вынул чистый платок, слегка надушил его, помахал им в воздухе, осторожно понюхал и спрятал в карман.
- Вот вы духи употребляете, а я духов терпеть не могу, - продолжал Алексей Иванович. - Отдайте мне Софию, а сами оставайтесь с судейской палатой и опопонаксом. В опопонаксе есть какая-то сухость, что-то именно судейское.
Анатолий опять вынул платок, протёр своё пенсне, и засмеялся.
- Мы бы, пожалуй, три дня не выжили с вами, - сказал он, - и дело дошло бы до бокса.
- О, вы никогда не дойдёте до бокса, - возразил Алексей Иванович и опять присел на корточки, что-то разбирая в боковой пазухе чемодана.
XI
В шорной закладке, в чистенькой щегольской коляске поехали будущие родственники осматривать старый город. Жених сидел спиною к кучеру, против невесты. Он смотрел на неё. Глаза её были опущены. Скорбная морщинка блуждала вокруг её губ, которой прежде не было заметно. Она не то, что постарела, а как-то осунулась. Щеки её похудели, слегка втянулись, она стала точно уже в плечах, - или ему было непривычно видеть новое платье, в котором он её ещё не видал.
"Разве она так интересна, как полагает бухгалтер?" - думал он, переводя глаза то на неё, то на отца, лениво отвалившегося в угол экипажа.
Александр Дмитриевич устало смотрел, то открывая, то закрывая глаза. Когда копыта лошадей застучали по длинному деревянному мосту, и от синих вод Золотого Рога повеяло свежестью, он как будто оживился.
- Ну, вот мы, как англичане, - сказал он, стараясь улыбнуться, - будем шататься без толку и нюхать старые стены. Неужели мы в самом деле поедем в музей?
Анатолий с недоумением повёл глазами.
- Я вообще предпочёл бы прокатиться перед завтраком, - сказал он, - но никуда не заходить. Впрочем, как вы…
Он посмотрел на невесту.
- Ах, мне всё равно, - сказала она. - Я хотела развлечь папу.
- Развлечь папу, развлечь папу! - повторил старик. - Неужели я так нуждаюсь в развлечении?..
Он недовольно отвернулся. Лошади шарахнулись в сторону от медведя, который, криво переступая лапами, шёл за рослым цыганом на толстой цени. Коляска ударилась крылом о фонарь, звякнула и остановилась. Анатолий поморщился.
- Для partie de plaisir несколько эксцентрично, - сказал он.
- "В пасть гирканскому медведю!" - продекламировал Александр Дмитриевич. - Кажется, так у Шекспира, помните?
Но товарищ прокурора не помнил. Он помнил превосходно ряд кассационных решений правительствующего сената, но о гирканских медведях там ничего не было.
- Странно, - заговорил опять Александр Дмитриевич, - я никогда не боялся смерти, а теперь вдруг захотел жить. Именно когда всё так быстро пошло на убыль.
- Но почему же на убыль? - спросил Анатолий.
- А от того, что не на прибыль.
- Вы в эту неделю, папа, гораздо бодрее, - сказала дочь.
Он повернул к ней голову.
- Разве? Ты находишь?
Он старался уловить в её лице выражение: говорит ли она потому, что действительно ему лучше, или только хочет успокоить.
- Да, мне кажется лучше, - тихо повторил он, радуясь детскому самообману.
Коляска спустилась вниз, к самому морю. Прозрачное, светлое, оно дрожало и трепетало под солнечными лучами. Глаза Александра Дмитриевича загорелись.
- Постой, пусти я выйду, - заговорил он, торопливо перенося ногу на подножку.
- Вам дурно, папа? - испуганно спросила девушка.
- Напротив, мне хорошо.
Он слез первый и нетвёрдыми шагами пошёл к воде.
- Жить! Жить! - повторял он. - Дышать, видеть солнце. Ничего больше не надо. Солнце, вечное солнце!
Он вытянул шею и, запрокинув голову назад, жадно втянул воздух ноздрями.
- Это солнце, это самое солнце светило евреям в пустыне, - как-то машинально продолжал он. - Оно светило Христу в Иерусалиме, когда Он шёл под своим крестом. Оно светило Галилею, Жанне д’Арк так же, как светит мне.
Он снял шляпу и провёл рукой по волосам, поредевшим и поседевшим. Сил у него было мало, он пошатнулся. Анатолий поддержал его.
- Не мне - ей нужна поддержка, - сказал он, и Анатолию показалось, что старик заговаривается.
Почтённый бородатый мусульманин, толстый, в очках, в чёрном сюртуке и красной феске, проехал на сером иноходце, широко расставив ноги в длинных суконных панталонах. Одной рукой он держал поводья, в другой был небольшой почти дамский белый зонтик. Кисточка фески плавно колыхалась при каждом шаге коня. Он посмотрел на девушку, слегка осклабился и, прибавив шаг, стал подыматься в гору. Александр Дмитриевич посмотрел ему вслед.
- Сколько миллионов людей, сколько веков именно здесь, с этого мыса, смотрели на Босфор, - продолжал он. - Сколько турок, греков и армян, на таких же серых лошадях также подымались в этот час по этой самой дороге. И сколько их ещё будет тут двигаться, когда нас не будет, когда и следа нашего праха не останется под землёю…
- Какое элегическое настроение у вас! - сказал улыбаясь Анатолий.
- Да, элегическое. Дышать нечем. Ну, сядем опять. Пусть он везёт нас куда хочет.
Коляска снова тронулась. Сделав несколько заворотов, она выехала на большую пыльную площадь с приземистым наивным обелиском рыжего цвета. Обелиск стоял на пьедестале, где на барельефе были изображены скачки и сам византийский император в своей ложе. Так и повеяло от этого барельефа композицией Владимирской лубочной картинки. Подальше, возле какого-то колодца, стояла другая коляска, и два человека в соломенных шляпах добросовестно ходили вокруг.
- Это ваш спутник? - спросила девушка у жениха.
Тот узнал Алексея Ивановича и сказал:
- Да, это бухгалтер.
- Что ж они там делают? - спросил Александр Дмитриевич. - Пойдёмте туда.
Анатолий неохотно вылез из коляски. Все подошли к бронзовой витой колонне, уныло торчащей по середине площади. Алексей Иванович приподнял шляпу.
- Позвольте познакомить, - проговорил Анатолий, и тут только сообразил, что не знает фамилии Алексея Ивановича.
Но тот пришёл своевременно на помощь и сказал:
- Перепелицын.
Он как-то боком, но внимательно скользнул взглядом по отцу и дочери и почтительно снял шляпу.
- Это, что же за палка? - спросил Александр Дмитриевич, надевая пенсне.
- Подставка под дельфийский треножник, на котором сидела Пифия, - ответил бухгалтер.
- A! - сказал Александр Дмитриевич тем тоном, каким всегда говорят люди, давая этим восклицанием знать, что они понимают шутку.
- Нет, серьёзно, - продолжал бухгалтер. - Это ржавый кусок бронзы ведь в самом деле - дельфийский. Он здесь со времён Константина, который перевёз его сюда на гиподром. Смотрите: ведь тут все имена городов участвовавших в Платейской битве. Помните Смарагдова и Иловайского?
- Зачем же он здесь? - повторил Александр Дмитриевич.
- А где ж ему быть? Господь с ним, - пусть тут и будет. Вот здесь на нем стоял треножник, - теперь головы обломаны у змей, что составляли основание треножника…
Александр Дмитриевич опять снял шляпу и приложил руку к темени.
- Голова болит, - сказал он дочери. - Я не привык к далёким прогулкам.
- Так поедем домой, - сказала она.
- Да, да, поедем.
- А не хотите - я сейчас в святую Софию? - предложил Алексей Иванович.
- Нет, в другой раз, - пробормотал старик. - А вот обедать будем вместе? Да?
В экипаже он опять оживился.
- Дельфийская пифия! - повторял он. - Помните вы дело Клирошанских? Помните мою речь?
- Ещё бы, - отозвался Анатолий.