С этих пор Михей Савостьянов стал от всего сердца помогать Трифону. Указал он ему местечко хорошее для заведения пчельника - в стороне от своего пчельника, возле самой липовой рощицы; помог ему в ту же весну насадить ветел вокруг избранного места и огородить его; указал, каких кустов насадить и каких трав насеять; подарил из своего садика целый десяток молодых яблонь и дал на разживу пять колодок пчел. Скорехонько пошло в ход новое "дельцо" Трифона.
И точно: с легкой руки Михеевой оно пошло хорошо. На третью весну у Трифона было уже около тридцати ульев. Однако и такой успех не удовлетворял его. Скорая удача нового предприятия, разжигая в нем желание сколь возможно более усилить дело, которым он теперь занимался, пробудила в душе его старые надежды. Стал он страстно рассчитывать, что годков через пяток может выйти у него колодок полтораста; что продаст он тогда меду немало; что, наконец, и с лишком сотню колодок можно будет продать, - а таким образом выручится столько денег, что он может и откупиться со всей семьей - да, кроме того, останется еще довольно пчелы и впредь на разживу. А откупиться он желал больше прежнего: уж крепко не любил он своих односельцев; необходимым казалось ему расстаться с ними навсегда.
К осени он продал меду пудов с восемь. С какою радостью получил он деньги за этот мед! На ту пору и сын доставил ему в дом больше обыкновенного. Дела Трифона пошли отлично. К зиме он уже задумал такое дельцо, которое, по расчету его, должно было принести ему особенную пользу. Еще осенью же съездил он к барину и выпросил у него другое местечко под пчельник, гораздо попросторнее, именно возле березовой рощицы и как раз за пчельником Михея Савостьянова. Тогда же стал он приготовлять это место на весну: насадил всяких деревьев, кустов и растений. Несправедливость людская, от которой так много потерпел Трифон, вредно подействовала на его нравственную сторону; он утратил большую часть совестливости, которою отличались прежде его действия. Так и теперь пришел ему в голову лукавый помысел: когда увидал Михей работы Трифона, он сказал ему:
- Как же это, родимый, - никак ты сюда хочешь пчельник свой перенести?
- Точно, Михей Савостьяныч, - отвечал Трифон: - барин позволил…
- Эко дело! - продолжал Михей, - оно, пожалуй, и неладно будет…
- А что так?
- Да как же!.. Либо моя пчела станет забиждать твою, либо твоя мою… Ведь, вкруг Петрова дня, будут все летать в липовую рощу…
- Э, дядя Михей, ничего это, - ну, там разберемся как-нибудь.
- А нет, Трифон Афанасьич!.. Нам бы лучше по-божьи… Ты уж лучше оставь это дело…
- Как бы не так! - возразил грубо Трифон, - барин мне позволил, - так тому и быть!.. Благо, позволил!..
Михей Савостьянов ничего не сказал больше и ушел домой закручинившись, а Трифон в ту же осень состроил себе такой пчельник, что любо было посмотреть.
Теперь у Трифона было свободных сотни три-четыре рублей ассигнациями, вот он и порешил: прикупить у соседних пчеловодов еще колодок под тридцать и к весне выставить пчельник, почти равный Михееву. Так он и сделал. Весною на его новом пчельнике деревья так хорошо принялись, что ни одно не погибло и все оделись богатой листвою Трифон выставил колодок под шестьдесят.
Между тем у Михея Савостьянова дела шли плоховато. Прохворал он чуть не во всю зиму. Не было у него людей таких знающих и разумных, которые, постоянным уходом за пчелами в омшанике, сохранили бы их в хорошем положении и подготовили бы им благополучное появление на свет божий весною. Много потерял Михей по причине своей болезни. Весною он мог выставить ульев лишь около сорока. Это обстоятельство восхищало Трифона; недобрая радость особенно обуяла его, когда он подметил, что его пчела гораздо сильнее пчелы Михеевой. На его пчельнике шум пчелиный был густ, ровен и громок; он отзывался такою здоровою, сильною жизнью, а на Михеевом пчельнике пчела гудела жиденьким голоском, прерывисто, как-то вразбивку.
По нескольку раз на дню навещал Трифон пчельник соседа, который встречал его с явной неохотою, а сам к нему ни за чем не заходил; и всегда при этих посещениях сердце Трифона переполнялось гордым торжеством.
"Наша взяла! - рассуждал он сам с собою, - изловчился я сразу, - ан дело и выгорело. Право слово, можно будет откупиться!.. А Михеев-то пчельник так и тает, так и тает, - и роятся плохо, и берут - не берут… Пожалуй, и прогорит он скорехонько. Оно бы и жаль, - да ведь был его черед, был да и сплыл… Ну, и плох он пчелинец-то…"
Раз как-то пришел и Михей на Трифонов пчельник.
- Здорово, дядя Михей, - сказал ему весело Трифон, - ну, вот и ты ко мне зашел… Все ли подобру-поздорову?
- Слава те господи! бог грехам терпит, - отвечал Михей: - а я к тебе, Трифон Афанасьич… По-суседски…
- А милости просим… Право слово, рад тебе. Вот погляди-ко на пчельничек мой… Ну что?.. живет?..
- Пчельник твой - оченно хорош… Только уж тово… Пчела-то твоя больно озорная…
- Вишь ты!.. А почему так?
- Я затем и пришел к тебе, Трифон Афанасьич… Ты уж бога побойся!.. Надо бы нам жить по-суседски, по-божьи…
- А как бы это по-суседски да по-божьи? - возразил, уже довольно сердито Трифон: - я-то как же живу?.. Знамо, никого не обижаю - и тебя тоже; ну, чем таким тебя изобидел?
- Нету, родимый, - отвечал Михей: - больно ты меня зобидел… Вспомни-ка… Помог я тебе дело начать, - право слово, по душе помог… А ты теперича что со мною сделал… Озорною пчелой мою пчелу забиваешь!.. Что ж, Трифон Афанасьич, ведь не по-божьи…
- Да я-то чем причинен?.. Неча греха таить: пчела, вишь, у тебя больно слабосильная…
- А то рассуди: ноне моя пчела слабосильна, а на лето, пожалуй, и твоя ослабеет… Ведь она урочлива… Ну, что хорошего, как мы друг друга поедом будем есть?.. Ты уж, родимый, поправь дело…
- Как это поправить?..
- Дело немудреное… Захоти только… А вот возьми да перенеси пчелу свою на старое место.
- И думать не моги!
- Трифон Афанасьич! в честь прошу… За что меня, старика, обижать будешь?.. Я ведь тебя ничем не изобидел…
- Сказано - и думать не моги! - возразил с ожесточением Трифон: - ничего не сделаю, - вот те Христос!.. Вишь ты!..
- Ну, бог с тобою! - отвечал печально Михей: - только господь накажет тебя! На чужом добре не раздобудешься - помяни мое слово…
- Проваливай!.. Проваливай!..
И Михей ушел. На другой же день стал он приискивать, куда бы перебраться со своего любимого пчельника. Скоро он нашел местечко у дьячка приходской своей церкви, который за пару целковых дозволил Михею поставить пчел в его садике до тех пор, пока повезет он их на гречиху. Прискорбно было Михею покидать свой приютный, укромный уголок, этот пчельник, в котором лет пятнадцать сряду трудился он честно. Но невольно сгрустнулось и Трифону, когда он увидал, что Михей не на шутку задумал оставить "обсиженное" место, что он покидает свой пчельник через него именно. Совесть заговорила в Трифоне. Он не вытерпел, пошел к соседу и стал уговаривать его остаться.
- Ну, что пустое толковать! - отвечал старик: - ведь ты-то не переедешь на старое место… Что ж!.. Вот, кажись, и просторное место было, а смотри-кось, нам с тобою тесно стало. Оставайся ты здесь, а я найду уголок!..
И старик не захотел дольше слушать речей Трифона. Плюнул Трифон и прочь пошел, бормоча сердито про себя:
- Вишь ты, какой нравной!.. Словно барин-помещик… Не сговоришь, и никаких речей не принимает! А и то молвить: была бы честь приложена, а от убытку бог избавил. Эка важность!.. Да вот постой маненько… Как бы не пришлось Михею Савостьянычу и к нам прийти за помочью… Может, вот как станет кланяться?.. А коли придет, - что ж! - и я помогу… Мы теперича в состоянии…
Следствия всего этого были очень неприятные для бедного Михея. Весь почти пчельник его уничтожился; к осени осталось у него только колодок десять, да и то плохих, тощих. Между тем и у Трифона к осени оказались дела не совсем хороши: потери, правда, не было, но и прибыли вышло мало. Как только Михей перебрался из соседства Трифона, пчела Трифонова плохо стала брать отчего-то. Потом с конца мая пошли сильные дожди, которыми забило много пчелы; весь июнь и половину июля стояла погода, неблагоприятная для роения: холодная и с сильными ветрами; добыча на гречихе тоже была дурная, и, наконец, - осень несвоевременно рано настала. К осени пчела Трифонова оказалась слаба и тоща. Но, увлекаясь своими задушевными планами, не имея притом настоящей опытности в пчеловодстве, Трифон решился пустить в зиму всю пчелу, которая осталась за выломкою меду. Последствия вышли печальные: слабая пчела не вынесла продолжительной зимы и плохого продовольствия. К следующей весне у Трифона оказалось только тринадцать колодок, годных на выставку, - столько же почти, сколько было теперь и у Михея. А затем в какие-нибудь два года и все его пчеловодство дотла извелось.
Погрешил он понапрасну против доброго соседа. И грех взял свое: въелся он глубоко в сердце Трифона.