- Вишь ты, вор Андрюшка! - пробормотал уже почти бессознательно Кузьма и повалился опять спать, а вор проворно выбрался из подвала.
На другой день Трифон только что глаза открыл, как по болезненному какому-то предчувствию прежде всего хватился за свои денежки - и не нашел их.
- Братцы! родимые! - стал он кричать, кидаясь между просыпавшимися рабочими: - помогите! отдайте, братцы! Господи! за что погубить хотите? Двадцать лет работал! Братцы! отдайте!
Некоторые из рабочих начали расспрашивать, в чем дело, другие же, из разных опасений, стали уходить потихоньку, - может быть, и все скоро разошлись бы, если б Кузьма и Петруха, особенно испуганные этим происшествием, не закричали наконец:
- Стой, ребята! не расходись! никого не выпускай! человека обокрали… Начинай вот с нас обыскивать!
- Нету, не надо! братцы! что обыскивать? - говорил Трифон. - Ради Христа, так уж отдайте! не пойду до суда, бог с вами!.. Хоть долю какую возьмите, только отдайте, - не губите души!.. Без ножа ведь зарезали…
Между тем обыск состоялся. После Кузьмы и Петрухи. и все прочие, кто тут еще был, дали себя обыскать. Само собою разумеется, денег Трифоновых ни у кого не нашли. Тогда рабочие стали все расходиться, и только двое из них, видно особенно любопытные, оставались еще тут. С уходом рабочих последняя надежда Трифона исчезла, и отчаяние его возросло до высшей степени. Он заплакал такими горькими слезами, что разжалобил не только земляков своих, но и посторонних любопытных.
- Экой грех приключился! - толковали эти любопытные. - Вот как человека обездолили… И кто это злодей такой?..
- Знаешь, на кого я мекаю? - вдруг сказал Кузьма Петрухе.
- А на кого?
- На Андрюшку!.. Коли ты его не знаешь? Вор настоящий!.. И зачем это вчера увязался за нами?.. До вот еще - из ума было вон - ночью-то он ноги мне отдавил…
Дрожа всеми членами от волнения, Трифон прислушивался к этим словам.
- А что ж, малый, - стал советовать ему один из рабочих, - ступай-ко ты теперь же в часть да объяви… Авось и разыщут…
- Как же! дожидайся! - заметил другой рабочий, покачав головою. - Где уж тут разыскать?.. Для кого другого, а для нашего брата…
Но Трифон тотчас же ухватился за этот совет и настойчиво стал просить Кузьму и Петруху, чтобы они сопровождали его в часть: а они и слышать об этом не хотели.
- Зачем нам идти? - говорили они.
- Да как же, братцы! - умолял Трифон: - вот насчет Андрюшки-то…
- Эка, брат! мало ль что на человека думается, а на суду как доказывать?.. Нету, мы в свидетели супротив него не пойдем… Ведь, пожалуй, так-то и нас свяжут, и тебе не уйти!.. Что уж тут! Вишь, в свидетели зовет!.. Нет, ты уж сам как знаешь…
Долго спорил с ними Трифон, но они никакими доводами не убедились; слезно просил он их поддержать его в такой беде, но они все остались при своем. Двое рабочих были тут же и с видимым участием слушали эти переговоры; жаль им стало Трифона, и они не утерпели, чтобы не замолвить за него словечка.
- Что ж, братцы! - сказали они Кузьме и Петрухе, - ведь вам и то можно бы… Вишь, и впрямь человек пропадает… Оно хоша и тово… Да все ж никак вам можно бы… Уж и больно-то жалко…
- Вам вчуже-то легко говорить! - возразили с сердцем земляки Трифона. - А разве мы его не жалеем? Да ведь ничего не поделаешь!.. Как нас-то к делу притянут, - легче, что ль, ему будет?.. Нету! мы ведь тоже виды видали… Скажешь, ан и пропадешь!..
- Коли так, братцы, - обратился Трифон к рабочим, - так я на вас пошлюся, - вы слышали, как они вот говорили об Андрюшке…
- Ну вас к богу! - возразили рабочие. - Уходить надоть поскорей от вас… Вишь, как лесной зверь на всех кидается!.. Разбирайтеся как хотите, - а чужим-то что?..
И они тотчас же ушли.
Трифон, конечно, пожаловался о своем деле. Ему ничего другого не оставалось, как прибегнуть к полицейскому правосудию, - утопающий и за соломинку хватается. Впрочем, на первых порах дело его пошло если не успешно, то скоро. Андрюшку тотчас же отыскали и обыск у него произвели, "по которому ничего подозрительного не оказалось". Затем начались допросы и очные ставки.
С дерзкою самонадеянностью и с невозмутимым спокойствием отвечал при допросах Андрюшка: он отвергал не только обвинение Трифона в покраже у него денег, но не сознавался даже и в том, что он ночевал вместе с ним, с Кузьмою и Петрухою. У него нашлись трое свидетелей, утверждавших, что он ночевал с ними. Кузьма и Петруха, уличавшие его сначала, что он из кабака отправился ночевать с ними, - увидав свидетелей с его стороны, сильно струсили, сбились в показаниях и стали уже перевирать все обстоятельства, - что обратило на них особенное подозрение следователя. Само собою разумеется, подозрений своих насчет Андрюшки, высказанных Трифону, они не подтвердили теперь при следствии; из этого родилось новое противоречие - и дело еще больше запуталось. Наконец, на последней очной ставке Трифона с Андрюшкой, невинность Андрюшки окончательно восторжествовала в глазах следователя.
- Вот ты, - бог тебе судья, - начал говорить Андрюшка против улик Трифона: - вот ты все лаешь, что у тебя деньги украл… Да ты скажи по крайности: как так мог я, то есть, украсть деньги твои: из кармана, что ль, вынул, аль они в шапке у тебя зашиты были аль там в сапоге?..
- На кресте были, - отвечал Трифон в каком-то недоумении.
- На кресте! - возразил Андрюшка. - Ну хорошо, на кресте, так тому делу и быть… Значит, срезал я у тебя крест-то твой?..
Трифон замялся. Следователь, которому уже сильно надоели эти очные ставки, стал теперь внимательно слушать.
- Ну, что ж ты? отвечай, братец! - прикрикнул он на Трифона.
- Да что отвечать-то? - молвил угрюмо Трифон. - Теперича вижу, что он из всех, чай, мошенников самый то есть первый мошенник… Точно, вот как перед богом, деньги на кресте у меня были, только моего-то креста нету, а что теперича на мне крест (он показал его при этом) как есть - не мой… Должно быть - его, разбойника!..
- А ты, малой, не бранися, - возразил с торжествующим видом Андрюшка - что браниться-то? ты толком говори, - чай, ведь начальство рассудит нас… Так, значит, по-твоему, я ж и твой крест срезал, да я ж на тебя и свой-то надел опосля?.. Ваше высокоблагородие! статочное ли оно, это дело?.. Я все это сделал, а он ничего-таки не слыхал?.. Да и зачем бы крест-то надевать на него понадобилось?.. Ведь, чай, уж если украл деньги, так и бежать бы поскорее, - а то нет! для потехи, что ль, какой, - так вот я и остался тут да и стал надевать свой крест на него!.. Должно быть, боялся я тогда, как бы черт душу его не унес без креста-то!..
Все присутствующие засмеялись. Следователь не вытерпел, подошел к Андрюшке, потрепал его по плечу и сказал: "Ну, брат, - молодец!"
А между тем сердце сильно заныло у Трифона. Мрачная злоба против лиходея Андрюшки одолевала его: так бы вот кинулся он на него, так бы и растерзал его тут же на месте! Но он удержался и молчал, опустив голову.
- Запишите все эти возражения Андрея Парамонова, - сказал следователь своему письмоводителю: - да, пожалуйста, повернее, именно так, как он говорил теперь, - это даже любопытно вышло!.. Ну, братец, - продолжал он, весьма сурово обращаясь к Трифону: - ты что ж молчишь?.. Видно, все песни пропел?.. То-то, дрянь ты эдакая… Если и были у тебя деньги, смотришь - пропил, прогулял или обронил, а по какой ни на есть злобе стал сваливать вот на него… Ну, как-таки не слыхать, как и шнурок с крестом обрезали, а потом чужой крест на тебя надевали?.. Да и в самом деле, на что было нужно вору надевать на тебя крест, терять время и даром подвергаться опасности быть пойманным на месте преступления?…
- Он, разбойник, сделал это, он! - возразил с ожесточением Трифон: - а не слыхал-то я оттого, что больно пьян был… Что ж это ему, вору, во всем верят!..
- Ну, ну! - закричал следователь, - у меня много не разговаривай!.. А на грубости и рта не смей разевать!.. А то смотри!..
- Власть ваша… Я не грублю, - отвечал Трифон, пересиливая гнев свой: - Ваше высокоблагородие! вы вот извольте Кузьму-то спросить под присягою… Авось тогда души не убьет. Сейчас умереть - а он говорил, что украл деньги Андрюшка!..
- Учи ты меня! - сказал следователь. - Под присягой Кузьму нельзя спрашивать: он прикосновенный к делу. Да и что тут еще толковать? История совершенно ясна… Убирайся-ко ты вон, пока цел!
Тем и покончилось это разбирательство; Андрюшку выпустили, а Трифона чуть не засадили за предерзостные речи. Однако, не имея уже почти никаких надежд, он все-таки долго не кидал своего дела: страшный задор разбирал его при мысли, что так и канули, как ключ ко дну, его кровные денежки, что вор-лиходей прав совсем остался, что Кузьма и Петруха, земляки его и люди, казалось, хорошие, так бессовестно выдали его в самой сущей правде. С крайним упорством хлопотал Трифон по своему несчастному делу - и все хлопоты его, конечно, были напрасны. Истерял он только последние деньжонки, бывшие за хозяином, надоел смертельно полицейским, надоел и хозяину как просьбами о выдаче жалованья вперед, так и плохой работою. Наконец, из-за своего хлопотанья по делу этому, потерял он и место. В прежнее время такое знакомое ему обстоятельство нисколько не встревожило бы его, но теперь затронуло и оно его за живое: он крепко закручинился, расхворался не на шутку и, может, умер бы, если б не помог ему земляк-рабочий, в самую пору доставивший ему помещение в одной из больниц. Но только что оправился он от болезни, - вдруг овладело им величайшее, непреодолимое отвращение к жизни в Петербурге, и он тотчас отправился домой.