* * *
Проходили дни, недели, месяцы - и опять весна настала, весна теплая, красная, благодатная для дерев и растений, озарившая кротким светом надежд темные лица поселян, - весна, опять благоприятная для роения пчел.
Однажды выдался весь денек пасмурный и дождливый. Под вечер, эдак уже в сумерки, вдруг взошел на двор Трифонов старый знакомый наш Михей Савостьянов.
У полурастворенных задних ворот Трифон починивал борону.
- Бог в помочь, сосед! - сказал ему приветливо Михей. Трифон с изумлением, почти с испугом посмотрел на доброго старика.
- Спасибо, - отвечал он глухим голосом и ни слова больше не мог произнести.
- А что, родимый? - сказал как-то особенно весело Михей Савостьянович: - я ведь за дельцом пришел теперича к тебе: ты вот пчелкой не хочешь ли опять позаняться?.. Ну, право слово, оно бы тово… Мне-то господь послал, у меня вдоволь, пожалуй, с радостью помочь могу.
Трифон ничего не отвечал. Крупные слезы потекли из глаз его.
Михей тотчас же заметил волнение соседа.
- Что ты! что ты?.. Господь с тобою! - говорил добрый старик. - Ты бы, родимый, перекрестился. Ну, об чем так-то плачешь, сокрушаешься?..
- Об окаянстве своем, - отвечал Трифон печально. - Нету, Михей Савостьяныч! Не для чего теперича дело это затевать!.. Знаешь ты мою семью?.. Господь на меня прогневался!.. Знаешь - каков человек я был недавно?.. Ох! грешник окаянный!.. А мать-то… Ведь она…
И старик не мог договорить.
- Господи помилуй! - молвил Михей и перекрестился. - А зачем ты тоску на себя напускаешь?.. Ну, как на бога не надеяться!.. Милость его велика!.. Молися о грехах со слезами, а не унывай… Господи тебя помилуй!.. Что ты, право?.. Ты вот теперича потрудись честно, зависти не имей, потрудись, душу сберегаючи… Трифон! ведь бог-то любит честный труд!
- Не могу, Михей Савостьяныч! видит бог, не могу!.. Мне и жить-то здесь нельзя, - разве не знаешь?.. что людей еще на грех наводить?.. Все-то клянут меня… Гонят, ненавидят…
- Что ж делать-то?.. Богу молися!.. Дай срок, и они увидят, что надо по-божьи делать!
Но все возражения и утешения Михея Савостьянова были тщетны: Трифон наотрез отказался от его благодушного предложения и в конце разговора высказал свою потаенную мысль.
- Вот что я задумал, Михей Савостьяныч: сказывают, барин приедет сюда вкруг троицына дня… Думаю попросить его, - коли б перевел он меня в Делюхино!.. Далеко отселева… Там не знают… Не буду там и добрых людей на грех наводить… Напоследях-то авось мне полегче будет…
* * *
К троицыну дню барин, точно, приехал в сельцо Пересветово. Он был сильно не в духе на ту пору: пересветовцы опять неисправно заплатили оброк, да к тому же приходилось ленивому Ивану Данилычу позаняться, в течение нескольких дней, полюбовным размежеванием с соседними помещиками. Неудачно выбрал время Трифон Афанасьев для разговора своего с барином.
- Что ты?.. Зачем еще? - спросил сурово Одоньев, увидав старика.
- К вашей милости, батюшка…
- Говори ты мне скорее… Некогда тут возиться со всякими вашими глупостями!
- Батюшка, - сказал Трифон дрожащим голосом: - сделайте божескую милость… Переведите меня в Делюхино…
- Это зачем?
- Да невмоготу, батюшка, стало… Невмоготу стало проживать здесь…
- Что за вздор!.. Это пустяки!.. Объясни по крайней мере толком: отчего нельзя жить тебе здесь?
- Все обыскивают… Понапрасну теперича… А видит бог…
И старик горько, горько заплакал. Жаль стало его Одоньеву.
- Взял бы я тебя во двор, - сказал он, несколько подумав: - но у тебя семья такая, ну да и дворня-то у меня… Нет, эдак не приходится.
- Куда хотите, батюшка, девайте, а отселева-то… Сделайте божескую милость!.. Увольте, батюшка…
- Но что ж ты будешь делать в Делюхине? - спросил Иван Данилыч.
- Кормить буду семью, батюшка.
- Ну, хорошо, хорошо, - так и быть! Однако верного обещания не даю, а подумаю… Подожди - вот увидим…
И барин наш, по обыкновению своему, не решил дела окончательно. Зато судьба скоро порешила участь Трифона.
XIII
На ильин день бывает храмовой праздник в селе Лимаве, в приходе которого состоит и деревня Загорье. Лимавские и, особенно, загорские крестьяне очень зажиточны и любят широко попировать, когда "праздник на их улицу заходит". Обыкновенно празднованье это продолжается три дня: в первый и второй дни собственно празднуют, а в третий провожают праздник, опохмеляясь и добром его поминаючи.
Накануне ильина дня зашел к Трифону отец его невестки Анны, Алексей, крестьянин из села Лимавы, человек небогатый, но радушный и добрый.
- Сват Трифон, - сказал Алексей: - о празднике к нам милости просим. Ты и Аннушку со внучками отпусти, хоша на завтрашний денек, - истопит дома печку, да и к нам, а к ночи вернется…
- Пожалуй, сват Алексей, невестку отпущу, - отвечал Трифон.
- Да ты сам-то беспременно приходи.
- Нету, сват Алексей!.. Где мне по праздникам таскаться?.. Не могу… Спасибо…
Как ни просил Алексей, но Трифон наотрез отказался и только обещал прийти вечером, чтобы проводить домой невестку.
- Ты, сват, не забудь же, приди, - говорил Алексей, прощаясь с Трифоном: - ведь у меня некому будет проводить домой Аннушку; а пойдет она одна, так, пожалуй, загорские парни с хмелю-то изобидят… Ведь сам ты знаешь - озорный они народ!..
Во всю ночь под ильин день не спал Трифон; он пробыл долго, долго на пригорке своем и жарко молился. В эту ночь душа его была исполнена смертной печалью; ныла и билась она под каким-то грозным предчувствием.
На самый праздник он был у заутрени и у обедни в селе Мохове. С появлением света дневного тоска его рассеялась, и стало легко у него на душе, как давно уже не бывало. После обедни зашел он на кладбище и беспечально помолился: даже на могиле матери не гнела его прежняя душевная скорбь. Затем и во весь день он был спокоен.
Перед вечером зашел он к Михею Савостьянову на пчельник и пробыл там с часок. Старый пчелинец, обрадовался, увидав, что Трифон спокоен духом. Трифон рассказал ему свои предположения о переходе в Делюхино и о житье там, Михей вполне одобрил их. Старики наговорились досыта и по душе. Но перед уходом Трифон задумался и тоскливо опустил голову.
- Что ты словно опять закручинился? - спросил Михей.
- А так, - отвечал тихо Трифон: - прощай, Михей Савостьяныч… - В дверях пчельника он остановился на мгновение и промолвил:
- Уж такая тоска!.. Михей Савостьяныч!.. Коли что со мной подеется… Помолись ты о грешной душе моей…
- Да полно ты, полно!.. Господь с тобою!.. Ну, что ты это?..
- Трудно оченно на душе стало, - прошептал Трифон.
* * *
Трифон прямо отправился в Лимаву.
Путь его шел на Загорье. Опасаясь, чтобы пьяные мужики не привязались к нему да не побили бы, он пошел не по деревне, а по задворьям. Деревня эта вытянута в одну длинную линию - и он миновал все пространство задворьев благополучно, не встретив ни одного человека.
Но на конце деревни встрелась ему небольшая толпа самых удалых, отчаянных гуляк: тут были молодые парни, сильно пьяные, да несколько баб молодых, большею частию солдаток, видимо тоже подгулявших. Надо заметить, что Загорье - селение большое и зажиточное по отходной и фабричной промышленности своих жителей и что жители эти, как мужчины, так и женщины, не отличаются нравственностью.
Толпа гуляк, встретившихся Трифону, была шумна и весела. Она шла медленно, с громкими песнями, а перед нею бойко отплясывал, с визгом и гиком, Иван Головач. Но, завидев Трифона, он вдруг перестал плясать и закричал ему:
- Эй ты, старый черт, вор Тришка!.. Опять по задам шатаешься!.. Высматриваешь!.. Я тебя, старый черт!.. Уж доконаю!..
Но в толпе послышались голоса, понуждавшие Головача приняться за пляску, и он снова пустился выделывать ногами разные штуки; а Трифон прошел дальше, сторонкой.
У свата Алексея праздник оказался не в праздник. Жена его вдруг разнемоглась - и Трифон, оставив Анну при больной матери, отправился один домой.
Поздно уж было, когда он подошел опять к Загорью. В раздумье он остановился у околицы. "Где тут пройти? - думал он, - через деревню аль опять по задворьям?" Слышал он, что народ шибко гуляет на улице; с разных мест неслись буйно-веселые крики и звонкоголосое пенье… И с страшным замиранием сердца он решился идти по задворьям.
Ночь была не светлая; мутная мгла осталась от дневного зноя и потопляла всю окрестность; сквозь нее тускло кой-где мерцали звезды; с левой стороны, над краем горизонта, вставал месяц огромным темнобагровым шаром.
Трифон прошел уже половину дороги. На самой этой половине дорога делала изгиб, и, поворотив за него, старик очутился лицом к лицу с Головачом да с другим каким-то парнем, тщедушным и рыжеватеньким.
- Ах, ты!.. Все не уймаешься! - молвил, стиснув зубы, Головач: - поджидал я тебя… Теперича не минуешь!..
И он со всего размаху ударил Трифона толстым колом по голове. Старик успел только приподнять немного руку, чтобы перекреститься, и упал на землю.
- Никак, тово… Сразу… - сказал рыжеватенький парень, невольно содрогнувшись.
- Нет еще! - отвечал злобно Головач: - а вот теперича… Доконать надо!..
И Головач нанес бездыханному старику еще два страшных удара по голове, но они были напрасны: Трифон первым ударом был уже убит…