- И давно бы этак сказал… Неси!
- Почем пуд-то возьмешь?
- Энто уж мое дело, тебя оно не касающе…
- А-а-а! - с удивлением произнес Кулек.
- И ахай, кулик, на гагу, что много пуху. Исшо чего скажешь, ну? Цену-то любопытно бы? - снова спросил он. - Коль знать охота пришла - шесть гривен на свал!
- Ще-е-едро ж! - насмешливо ответил Кулек, искоса оглядев Петра Матвеича, с невозмутимым хладнокровием барабанившего пальцами по столу. - Боязно отдавать-то тебе по этой цене, - продолжал он, - облопаешься!
- Не пужайся за чужое-то брюхо - свое подвязывай…
- Наше-то завсе налегке: с трудового-то хлеба вширь не полезет, стало быть и подвязывать нечего; а уж за экую-то цену ты нашей рыбки не возьмешь, Петр Матвеич, не-е-ет! Ноне времена-то, пожалуй, что и гага на кулика поахает - и пуху мало, да нос востер!
- Кто ж бы это с вострым-то носом нашелся запрет-то положить, мне взять ее, а? - весь вспыхнув, спросил Петр Матвеевич, устремив на него свои прищуренные, сверкающие глаза, - не ты ль?
- Не знаю. Ровно мы ловили-то, никто не приезжал помогать, а обирать-то вот понаехали! - твердо выдержав взгляд Петра Матвеевича, ответил Кулек.
- На эких-то востроносых хозяев я тьфу! Видел? - спросил он, сплюнув в сторону.
- Видел.
- Энто что ж по-твоему, а?
- Плевок.
- А на кого плюют, стало быть, тот человек внимания не стоящий, понял? Выходит, и разговаривать мне с тобой не о чем!
- Не закажешь! Иной и на икону плюет, да опосля ей же молится! - с иронией заметил Кулек.
Но Петр Матвеевич, не обратив внимания на последнее замечание Кулька, молча встал с лавки и, подойдя к полотенцу, висевшему на маленьком зеркальце, отер им лоб и губы.
- Ты чьи деньги-то брал, а? - снова обратился он к Кульку.
- Твои…
- А помнишь, под чего брал-то?
- Под рыбу.
- Стало быть, обещал вместо денег рыбу отдать: так оно аль нет? И расписку, кажись, в этом дал, а? "Абизуюсь отдать рыбой осеннего улова…"
- Дал.
- Кому ж ей надлежит теперь распорядок-то делать: тебе аль мне? Как ты это в толк-то возьмешь, ну-ко?
- По моему толку-то, как ни верти, а все выходит, хозяева-то мы, и цена должна быть наша, а не твоя… Ты кладешь ее в шесть гривен, а мы-то в два с полтиной, да в рупь сорок, да в рупь восемь…
- О твоей-то цене и не спрашивают, будь благонадежен! - насмешливо прервал его Петр Матвеевич. - Что ж ты мне ее суешь-то, этак и все бы вы, дай только повадку, забрали бы деньги да опосля того и грошовую вешшь в сто рублев клали… так бы вас и послушали и спросили?..
- О-о-о! Что деньги-то твои взял, так и не спросят?
- Обнакновенно, не спросят.
- Без спроса, что ль, так и возьмут хоша бы ту же рыбу?
- И возьмут! А ты вот в разговорах-то не проклажался бы, а нес бы ее, слышишь?
- Слышу, да только ноне рыба-то у меня скусная да ядреная - на диво рыба! - насмешливо начал Кулек, - не по твоему брюху экая, право: найдутся и почишше охотники-то! - И, повернувшись боком, он отошел к двери. - Бо-о-огат будешь, за экие-то деньги ее отбирать, с надсады-то карманы разлезутся, боязно за тебя же! Пойдем, Вялый! - произнес он, выходя за дверь и сердито хлопнув ею.
Петр Матвеевич молча выслушал заключительный монолог Кулька, но заметно было, как губы его побелели, и звук от ударов пальцами в стол сделался резче и отрывистее.
- И поплачь вот с денежками-то, и ве-ерь! - обратился он к Кондратию Савельичу, убого поглядывавшему на него в ожидании своей очереди. - Ну-у, после эких уроков денежки-то вздорожают!
- С чего б вздорожать-то им, деньгам-то, говорю? Деньги-то не рыба, Петр Матвеич, им завсе ход, особливо у торгующих; и самолова не закидывай, сами в руки плывут! - ответил Кондратий Савельич, пристально посмотрев на Петра Матвеевича, как бы желая проникнуть в затаенный смысл его слов.
- Ну, и в торговом-то деле, Савельич, тоже самолов надоть: как они в руку-то задарма пойдут, милый, денежки-то! Иной как ни потрафляй, все убыток, а иной и ни с чего фортит!
- У вашего-то самолова уда повострей: попадешь - не сорвешься!
- И фальшь бывает.
- Не сорве-ешься! - повторил старик, - эфто теперь, к слову говоря, ты хошь хрушкую-то рыбу взял по шести гривен пуд, сколь же ты наживешь-то с нее? И выходит тебе, к примеру, фортуна, а нам убыль!
- Не надоть было деньги-то брать - вот какой я ответ тебе дам, слышал?
- Нужа, друг, э-эх! У мужика-то нужи что пузыря на дождевой луже: один лопнет, а уж два выскочат; и рад бы ига-то этого не надевать, ярма-то!
- Когда ты деньги-то брал, так я, помнится, не спрашивал тебя, сколь ты с них наживешь, а? - не отвечая ему, спросил Петр Матвеевич.
- Мужику ль нажить, дру-у-уг!
- Я вот спрашиваю: говорил я об эфтом аль нет, как деньги-то давал тебе, а? - повторил он свой вопрос.
- Не говорил… и греха этого напрасно не возьму.
- А сулил ведь и ты рыбу отдать? а? Сулил?
- Су-ли-ил!
- И за язык я тебя не тянул, а? отдай-де мне рыбу? А сам ты кланялся, просил под нее, а?
- Хе… ну-у-дной ты! Рот-то не ворота, язык не скоба, и потянул бы иной за него, да не достанешь.
- Зачем ты мне, к примеру, укоры-то. эфти все разводишь, а? - допытывал его Петр Матвеевич, не обратив внимания на его ответ.
- Обида!
- А-а - обида! И обиду спознали! Мне-то вот только не обида, что мое ж добро заберут да мне ж и укоры и грубости за энто, а? Словно я насильно навяливал вам: возьмите, мол, не обойдите милостью, а то, вишь, деньги-то карманы протерли, тяжело вот им лежать-то в них было, - ведь вы просили-то, божились-то, кланялись и посулы-то всякие сулили, а не я… Так о чем же исшо разговаривать-то? О-обида!.. хе… тебе, мужику, обида, а что меня втрое за благодетельство-то мое изобидите, так это ничего, или тебе, мол, за свои-то денежки и бог велел муки-то нести, а? - говорил он, встав и надевая на себя лисью шубу. - Неси-ко лучше, благословясь, рыбу-то без ссоры, - заключил он, - и напредки пригожусь! - И, надев шапку с бобровым околышем, вышел из избы.
Кондратий Савельич молча последовал за ним, не надевая из почтения своей оборванной бараньей шапки, и, постепенно умаляя шаг, незаметно отстал от него. Постояв с минуту на улице в какой-то нерешительности, он почесал затылок и, надев шапку, махнул рукой, как бы отгоняя от себя неотвязную думу, и завернул за угол.
До ярмарки оставался один день, и потому у балаганов, куда пошел Петр Матвеевич, кипела деятельная работа. Все спешили устроить их, разобраться с товарами и разложить их на определенные места. По дороге ему постоянно попадали под ноги деревянные ящики из-под посуды, вороха сена и соломы, которыми она обкладывалась во избежание лома. Говор и смех, с которыми спорилась работа, не утихали; порою среди них проносился резкий свист пилы или стук топора, которым вбивали в замерзшую землю шесты или вгоняли в сделанные в них выдолбы узкие полки под товары. С любопытством заглядывал Петр Матвеевич в каждый балаган, едва дотрагиваясь до шапки на приветствия торговцев или приказчиков их. Торговцев-мелочников он удостаивал ласковым разговором, с приказчиками подшучивал - с одного внезапно, среди работы, сорвал шапку и, быстро отвернувшись, глядел в сторону, стараясь показать вид, что это и не его дело; другого, тихо подкравшись, толкал в бок, желая испугать его; иного сдергивал за ногу с козел и хохотал весело, радушно, когда сдернутый летел на пол, а за ним и высокие козлы. У одного он незаметно спрятал под подол шубы штуку ситца, и когда тот хватился ее, он, выразив полное недоумение в лице, принялся искать ее вместе с ним, но под конец не выдержал и, разразившись громким хохотом, возвратил ее неосторожному: "О-а-ах-ха-ха-а, заходил винтом! Не отдай-ко бы я, и была бы от, Сивотия вытряска", - со смехом говорил он, отходя от приказчика, обрадованного находкой вещи.
Встречаясь со знакомыми крестьянами, Петр Матвеевич ласково здоровался с ними и останавливался поговорить с каждым, расспрашивая его о семейных делах, о сборе податей, и об улове рыбы, и о цене на каждый род ее, получая у всех в ответ, как и от Ивана Николаевича, что рыба ноне в цене - "осетрина, два с полтиной" и т. п. "Ну, ну, торгуйте, поправляйтесь! - с иронией отвечал он, - а я так вот зашабашить хочу, - говорил он на предложение иного из них купить: - не хочу более торговать-то ей, и приехал так только, старые счеты свести!" Присматривался он и к рыбе, заходя во дворы крестьян, где происходил уже обычный ярмарочный свал. Вся наезжая мелочь, как называл Петр Матвеевич мелких городских скупщиков рыбы, торговалась до изнеможения, сбивая цены с нее. Но крестьяне стойко выдерживали напор их, соблазн от показываемых им денег, не уступали в цене, и рыба действительно не шла с рук. С иронией прислушивался Петр Матвеевич к толкам и торговцев и крестьян об интересующем его предмете, не высказывая своего мнения, и изредка только думал про себя: "Придете иошо, мужики, покланяетесь!"