Около этих двух, по-видимому главных действующих лиц, тесно группировались второстепенности. У самых ног Алкидыча ковырял пальцем в носу пузатый мальчуган, лет девяти, с изумленно раскрытым ртом и высоко подсученными штанишками. Около мальчугана торчала чумазая девчонка с плаксивой миной на востреньком, усеянном веснушками личике и с мешковато спущенным рукавом рубашки… Из-за спины Алкидыча насмешливо выглядывал белоголовый парень с подслеповатыми, беспрестанно моргающими глазками, кривым носом и непрерывно двигающимися лопатками. Рядом с скучающим мужичком стоял старичок с пронзительным взглядом, попеременно устремляемым то на Алкидыча, то на мужичка, - с желтыми усами, засыпанными табаком, и с цепом в руках. За старичком толпились бабы с обиженными физиономиями. Все это бестолково галдело и размахивало руками, хотя и не могло заглушить дубового Алкидычева баса. "Как же, рассказывай - невзначай!" - ядовито пищал косоносый парень, очевидно с сочувствием относившийся к Алкидычу и его суровой нотации. "Стало быть, что невзначай! - озлобленно кричали бабы, - аль мы воры какие… На что она нам нужна, гречиха твоя…" - "Известно, на что она вам, гречиха-то", - с серьезнейшим тоном подтверждал старичок с пронзительным взглядом. "А на кашу, да на блины, вот на что!" - возражал косоносый парень. "Ну, уж и на блины…" - робко заступался старичок, а бабы сулили парню всевозможные пакости. Неподалеку от толпы молодой малый, почему-то напомнивший мне Ульяну, в синей китайчатой рубахе с озабоченным и недовольным видом подметал ток. В полуразрытом возе с мякиной виднелась чистая гречиха.
- В чем дело? - вмешался Пармен.
- Ей-богу, невзначай, Алкидыч! - вяло произнес мужичок, по-видимому с трудом удерживаясь от зевоты.
- Ефрем Алкидыч! - внушительно поправил конторщик.
Мужичок внезапно оживился и хлопнул руками по бедрам.
- Поди вот! Точит тебя, да и шабаш!.. - воскликнул он, обращаясь к нам.
Обернулся к нам и Алкидыч. Слегка дотронувшись до козырька своей каски, он торжественно взмахнул рукою и с медлительной важностью произнес:
- Теперь позвольте вас спросить - есть ли у этого человека совесть?
- Да ты расскажи, Алкидыч… - начал было Пармен.
- Ефрем Алкидыч! - хладнокровно поправил конторщик, открывая табакерку.
- Ты расскажи, Ефрем Алкидыч, в чем дело-то? Алкидыч медленно и с достоинством понюхал табаку.
- Есть ли у этого человека совесть? - строго повторил он, пристально устремляя в пространство неподвижный взор свой, и, немного помолчав, грустно и вдумчиво произнес: - Я так полагаю - нет у него совести…
- Заточил в отделку! - с комичным отчаянием воскликнул теперь уже окончательно развеселившийся мужичок.
- Ежели бы была у него совесть, - наставительно продолжал Алкидыч, возвышая голос и придавая ему патетическое выражение, - то ужели возмог бы он, так сказать, посягнуть на своих благодетелев?.. Ужели же…
- Да замолчи ты, ради Христа-а!.. Говорят тебе, невзначай! - умолял несчастный мужичок, которого, вместо смертельной скуки, стал теперь пронимать пот.
- Ужели же ты, - Алкидыч поднял палец к небу, - ужели ты утратил, так сказать, благодарность и возомнил поработать аггелам!.. Ужели…
- Да брось ты его, батюшка Алкидыч! - заступилась какая-то баба, горько подпиравшая ладонью щеку, как будто вот-вот собиралась заплакать.
Но тут случилось нечто совершенно неожиданное.
- Ефрем Алкидыч, каналья ты этакая! - громоносно воскликнул доселе невозмутимый резонер и, ухватив близлежавшую метлу, устремился за бабой. Эффект этой неожиданной выходки был поразительный. Весь выгон задрожал от хохота. Народ, бросивши работу, всецело занялся Алкидычем и несчастной бабой. Оглушительный гомон стоял в воздухе. "Держи, держи ее! - кричали со всех сторон. - Лупи ее по пяткам-то!.. Лупи ее, шельму… Швырком-то в нее, Алкидыч!.. Пущай в нее швырком-то!.. А-ах, братец ты мой… По пяткам-то, чудачина ты этакий, потрафляй!.. Трафь по пяткам… Го! го! го!.. вот так урезал! вот так звезданул!.. ай да Алкидыч!.." Мужики и бабы помирали со смеху. Мужичок, над которым обрушилась Алкидычева распеканция, смеялся громче всех; у него даже животик подергивало от смеха, и в глазах проступили слезы… Когда же все поуспокоилось и Алкидыч скрылся из вида, он глубоко вздохнул и, смахнувши рукавом рубахи пот с лица, воскликнул:
- Ну, братцы, умаял он меня!.. Вот так умаял…
- Да из-за чего у вас дело-то вышло? - спросил Пармен.
- Дело-то вышло у нас из-за чего? - добродушно переспросил мужичок, а вот из-за чего оно вышло, дело-то, друг ты мой милый… Вот видишь ты гречишку-то? - Он указал на гречиху, видневшуюся в возе с мякиной, видишь?.. ну вот, друг ты мой сладкий, Алкидыч, возьми эту гречишку-то самую да и найди… Нашел он ее, сладость ты моя, - мужичок легонько вздохнул, - Да и ну меня точить, и ну… Уж он точил, точил… Аж в пот ударило! - Мужичок снисходительно засмеялся и опять смахнул с лица пот.
- Да как же попало зерно-то в мякину? - удивился Пармен.
Мужичок с недоумевающим видом развел руками.
- Как попало-то оно?.. А уж этого-то я тебе, друг ты мой любезный, и не скажу-у!.. Нечего греха таить - не скажу… Признаться, грешу я, голубь ты мой, на баб… Как сыпали они, ироды, мякину, так и гречишки туда как-нибудь шибанули… Ироды бабы!.. Всякой - не дело на уме, а тут-то что, прости ты господи мое согрешение! - Мужичок отплюнулся. Тираду свою, направленную против баб, он проговорил таинственным полушепотом.
Пармен приказал высыпать из воза гречиху. На это мужичок согласился с превеликим удовольствием и, усердно выгребая гречиху, повел такие речи:
- Чтой-то, я подумаю, подумаю, друг ты мой любезный, - и на какой ляд этих баб господь произвел!.. Только с ими склыка одна… Пра - склыка!.. Где бы мужику и не согрешить, ан, глядь, тут баба-то и подгадила… Сказано - ироды!.. ишь, вот Алкидыч: ведь он беспременно теперь на меня грешит… А я, вот те Христос, Ерофеич, хоть бы сном-духом!.. Ей богу!
- Уж будет тебе, батя, Христа-то дергать, - угрюмо отозвался малый в китайчатой рубахе, - кабы ты жил по правде, небосъ бы бабы не помешали… Ишь какой спасёный выискался!
Наш мужичок опешил и как-то растерянно заморгал своими умильными глазками. Но растерянность эта продолжалась недолго: он тотчас же оправился и стремительно накинулся на малого в китайчатой рубахе.
- Сын мне ты ай нет? А?.. Говори, ирод этакий!.. Говори!.. дребезжащим голоском кричал он, подступая к нему. Тот медленно отступал пред расходившимся стариком и мрачно посматривал на него исподлобья.
- Уколочу, Михейка!.. Слышишь?.. Уколочу, собачий сын… Я не досмотрю, что ты здоров… Я те в волостной выдеру… А?.. Ты оглох, что ли… оглох?… Говори, аспид!..
- Уйди, батька! - тихо и сдержанно ответил Михей, осторожно отстраняя сердитого мужика. - Уйди от греха… Не срамись лучше!.. Ей-богу, не срамись… Все выложу!
Мы не дождались конца этой семейной сцены и отошли в другую сторону выгона. До меня уж смутно долетели слова Михея: "Отдели, коли не угоден, а покрывать я не согласен"… и злобное шипение старика: "Вот я те отделю в волостной!.. Погоди ужо, я те отделю…"
- Они вот все у него такие-то, дети-то, - пояснил мне Пармен, - у него тоже девка есть, Уляшка; так тоже с голой рукой не подступайся!..
- Да разве это отец Ульяны?! - воскликнул я.
- А вы нешто заметили ее? - усмехнулся Пармен. - Как же, как же, отец!..
Около одного тока нас остановил смуглый черноволосый мужик с бельмом на глазу и в щегольском картузе, ухарски надвинутом набекрень.
- Постой-ка, Ерофеич, - дело есть!
Мы подошли.
- Ну, припас я тебе, брат, кобеля-то!.. и-и кобель!
Он зажмурил глаза и значительно помотал головой.
- О? - обрадовался Пармен.
- Право слово!.. То есть такой, братец ты мой, пес… Такой… Кажись, весь свет произойди, такого пса не найдешь… Настоящий цетер…
- Ну?
- Ей-богу… Как он за утками, братец ты мой, хoдок!.. Уж так-то хoдок, так хoдок… А-ах ты… Просто беда - провалиться.
- Ты когда ж его приведешь-то?
- Да уж приведу, не сумлевайся… А только, брат Пармен, - уговор помни - чтоб два фунта порошку, да дроби! - фамильярно заключил он, похлопывая Пармена по плечу.
- Ну ладно, ладно… Есть из чего толковать!..
- То-то!.. Да уж и мякинки возок ублаготвори, Ерофеич… Пра!.. Я тебе не токма что кобеля… - Тут кривой мужик плюнул на руки и опять принялся молотить.
Когда мы, направляясь к усадьбе, проходили мимо гумна, над плетнем показалось некрасивое лицо Ульяниной подруги Химки.
- Придешь, что ль, на вечерушки-то, Пармен? - тихо спросила она.
Сконфуженный Пармен косо взглянул на нее и ничего не ответил.
- Что же вы не отвечаете? - спросил я и затем добавил: - А хорошо бы посмотреть, какие такие у вас вечерушки…
Он недоверчиво посмотрел мне в лицо, и, уверившись, что я не шучу, оживленно промолвил:
- Что ж, это можно… Коли вам любопытно, мы вечерком туда сходим, - и он проворно побежал к плетню, от которого Химка уже успела отойти. - Химка, Химка! - закричал он ей вслед, - скажи, что вечером приду. Слышишь?.. Приду, мол…
- Ладно, скажу! - отозвалась Химка.
Пармен сразу повеселел и сбросил значительную долю своей степенности. По-видимому, моя готовность идти на вечерушки сильно подкупила его. Он уж не относился ко мне как к какому-нибудь буке, не прикидывался солидным человеком, а говорил и действовал, что называется, начистоту - без всякой чопорности выкладывал коренные свои свойства.
Между этими свойствами нашлось одно и некрасивое: любил он прихвастнуть и похвалиться. Был, что называется у нас, парень бахвал.