А весной? И весной было много работы Саше, даже больше, чем во всякую остальную пору года. Благодаря многому множеству ключей, вряд ли в целом мире найдется другая весна, подобная петропавловской. Такой резвый шум поднимут ключи, такое веселое журчанье пойдет повсюду, что слушаешь, заслушиваешься и не наслушаешься. И вот, вместе с этой закипевшей в природе изумительной деятельностью, проснется и в ребенке неодолимое желание двигаться, двигаться и двигаться: то надо Саше пленки на жаворонков ставить на приталинках, то кораблики приходится строить к лету (все светловские комнатки окажутся в стружках да щепках, сколько ни прибирай их там Ирина Васильевна), начнется рыбная ловля, пойдут пироги из свежей чавычи (лососины), окажется множество перламутровых ракушек по берегам залива, морских звезд, репок, - и со всем этим надо справиться почти в одно и то же время! Саша даже похудеет весной от такой кипучей деятельности…
Таким образом рос и развивался на свободе ребенок до девяти лет, почерпая свои уроки непосредственно у природы. Опьяняющая и расслабляющая ум, а еще больше воображение, язва русских сказок не коснулась его в этот нежный период возраста, и, следовательно, он отделался от нее раз навсегда. Взамен сказок ему сослужили верную службу таинства разнообразной природы, постоянно вызывавшие ум к пытливости и мешавшие воображению уноситься слишком далеко за пределы видимого, в область мечтательного. Но зато воображение Саши было богато роскошью картин действительных, оригинальных. Из своих детских созерцаний он вынес необходимое для последующей жизни, проникнутое анализом спокойное отношение к ее явлениям, не утратив в то же время ни душевной теплоты, ни страстной энергии. На десятом году мальчика посадили наконец за азбуку, отдав его учиться к местному священнику. Азбуку Саша прошел легко и быстро, но последующие книги не удовлетворили того ожидания, какое он почему-то возлагал на них. Мальчик стал учиться вяло, неохотно. От бессмысленно зазубриваемых уроков "отсюда и досюда", по допотопным книжкам, в числе которых псалтырь играл не последнюю роль, Сашу неодолимо тянуло на свежий воздух, в гору, на улицу, словом - на свободу. Многих горьких слез стоили ему эти патриархальные уроки! Слыша, что ученье плохо подвигается вперед, Светловы просили отца Егора - учителя Саши, - чтоб тот относился к нему построже. Отец Егор, само собой разумеется, понял это "построже" точно так же, как понимали его в той семинарии, где он когда-то чему-то учился, - и вот однажды вечером, размыслив, что уж очень плохо пошло ученье Саши, почтенный наставник задумал прибегнуть на следующее утро к розге. До тех пор Саша только слыхал от Павки и Васьки, что такое розги, но его самого никогда не наказывали. Светловы не то чтоб не признавали действительности этого средства, а так как-то не случилось им употребить его в дело. Иногда сгоряча они было и пообещают высечь Сашу, а тот убежит куда-нибудь из дому, пропадет чуть не на целый день, будто и не слыхал; погорячатся, погорячатся, бывало, Светловы - глядишь, и гнев прошел и забудут, - добряки уж очень были они оба. Но не таков был отец Егор, а главное, он смотрел на леность Саши, как на неуважение к себе, как на неуважение к его собственной духовной особе; кроме того, за ним водилась скверная привычка - никогда не забывать утром того, что задумано было с вечера. Так случилось и на этот раз. Увидев поутру розги, Саша побледнел и затрясся весь, однако не заплакал. Но как только отец Егор тронул его за брючки, чтобы раздеть, мальчик порывисто рванулся от него к двери. Отец Егор снова и уже гораздо энергичнее ухватился было за ученика, но в эту минуту Саша, весь позеленев, толкнул учителя кулаком в висок, и пока озадаченный до ярости священник приходил в себя, мальчик летел уже, что было в нем духу, через мостики и ключи в гору. Событие это показалось настолько важным отцу Егору, что он, подумав с минуту, облекся в свою праздничную рясу и отправился к Светловым. Те так и ахнули, узнав в чем дело. Немедленно командирован был Онохов - разыскать и привести мальчика. "Всевидящее око" знало не хуже самого Саши всякое его пристанище, - и через полчаса ребенок был найден притаившимся за большим камнем, в одной из трущоб у ключа. Однако ж мальчик не хотел идти домой. Он и теперь весь еще трясся, даже зубы у него стучали. Казак хотел было употребить в дело силу, но едва протянул к беглецу руку, как тот закричал что есть мочи: "Не тронь, а то утоплюсь!" - и кинулся к тому месту ключа, где было поглубже и утонуть, пожалуй, возможность предстояла. Онохов совершенно был озадачен и не знал, что ему делать. Наконец, казак решился прибегнуть к хитрости.
- Пойдемте, Сашенька: я вас у Хлебалчихи спрячу, - сказал он как можно ласковее.
Услыхав фамилию своей крестной, Саша вдруг точно ожил, и в глазах его ярко сверкнула не то новая мысль, не то радость: впопыхах страха он совсем было позабыл о крестной. Однако ж мальчик не поддался на удочку "всевидящего ока"; он только пристально посмотрел на его одинокий глаз, посмотрел как-то уж очень недоверчиво и даже как будто свысока. Потом, с минуту подумав о чем-то, Саша быстро измерил глазами расстояние от себя до Онохова, стоявшего по ту сторону ключа, - и вдруг снова пустился бежать со всех ног по направлению к домику Хлебалкиной. Старуха серьезно испугалась, увидев, в каком волнении вбежал мальчик в ее комнатку, но когда узнала в чем дело - успокоилась сама и его успокоила, даже как будто удовольствие мелькнуло у нее на лице.
- Сиди тут, парнюга, отдохни, - сказала она Саше, усадив его на кровать за перегородкой. - Не бойся ничего: Хлебалкина своих не выдаст!
И старуха гордо пошла навстречу вошедшему в это время Онохову, которому сердито и пренебрежительно объявила, что Саша у нее и что домой она его не пустит.
Принесенный казаком ответ в другое время, может быть, и удовлетворил бы Василия Андреича, но на этот раз рассердил его не на шутку. В поступке Хлебалкиной ему померещилось посягательство на его родительские права, да еще вдобавок отец Егор кольнул его самолюбие, ядовито сказав, поглаживая бороду:
- Вот как! Ай да крестная маменька! Научит она его добру: этак он скоро и тебя, Василий Андреич, по уху свиснет…
Светлов промолчал, торопливо оделся и пригласил священника пойти вместе с ним к Хлебалкиной. Отец Егор хоть и крепко недолюбливал старуху, но из самолюбия согласился.
Хлебалкина встретила их у себя на крыльце.
- Ты что это, отец Егор, вздурел, что ли, на старости лет? - обратилась она первая к священнику, когда они холодно поздоровались, - ребенка истязать вздумал!
Священник заметно смутился.
- Наказание за леность не есть истязание, сударыня, - сказал он, видимо стараясь приосаниться, напустить на себя важности.
- Видно, тебя самого за леность-то частенько пороли в семинарии, так и здесь хочешь завести эти порядки, - сурово обрезала его Хлебалкина.
Она порядочно была раздражена и стояла теперь на крыльце, вся выпрямившись, прислонив правый локоть к колоде двери.
- Это, Катерина Васильевна, уж мое дело распоряжаться Сашкой, - вступился было Василий Андреич, - вы тут посторонний человек. Вы и без того совсем у меня его избаловали…
- Как я "посторонний человек"? - еще больше выпрямилась Хлебалкина, и глаза у нее засверкали. - А ты зачем меня крестить звал? От безлюдья, что ли? Ты, что ли, у купели-то за него поручался? Что ты, что ты это! "Посторонний человек!" - величественно передразнила она Василья Андреича.
- А все же и по священному писанию отец больше власти имеет, - оправился священник.
- Ты и сам-то, отец Егор, хорошенько священного писания не знаешь, так уж молчи лучше, - опять обрезала его старуха. - Покажи-ка ты мне, где у тебя там, в священном писании, детей истязать указывается? Христос велел любить детей, а не истязать. Уж пусть только владыка сюда приедет, спрошу я у него, непременно спрошу об этом! Учителю благий! сам ничего не знаешь, а тоже берешься других учить!.. У тебя, видно, и наука-то вся в березе?..
При слове "владыка" священник прикусил язык: он знал, что Хлебалкина была в большой дружбе с преосвященным.
- Мы к вам не ссориться пришли, Катерина Васильевна, - сказал значительно охлажденный Василий Андреич, - а только позвольте мне взять Александра.
- Так я тебе и дала его сейчас! - твердо ответила ему Хлебалкина. - Поди-ка ты лучше испей холодной водицы прежде да умойся у ключа, а по вечеру ужо приходи ко мне, - потолкуем…
- Да ведь этим, Катерина Васильевна, шутить нельзя, - заметил Василий Андреич, стараясь казаться строгим, - ведь он - вы что думаете? - ударил батюшку-то!
- Так ему и нужно: не поступай христианский священник по-нехристиански! - отрывисто возразила старуха.
- Если вы Александра не пустите… - начал было Василий Андреич, на этот раз очень серьезно.
- Так что? - величественно перебила его Хлебалкина, опять выпрямляясь во весь рост, - к начальнику небось пойдешь на меня жаловаться? Ступай! Стыдись-ка, стыдись, Василий Андреич! - заключила она гордо и ушла, громко захлопнув за собой дверь.
Так они ничего и не поделали с старухой. Василий Андреич, разумеется, не захотел из-за пустяков серьезно ссориться с Хлебалкиной, с которой, как и с ее покойным мужем, Светловы несколько лет водили хлеб-соль. Что же касается священника, то он после напоминания о "владыке" значительно смирился и дорогой сказал Василью Андреичу, как-то уныло махнув рукой:
- Ну, да бог с ним! ребенок еще: не ведает, что творит…