- Ну, ладно, - согласился доктор, - вот мы теперь вам это, положим, растолковали. А что если нам придет в голову взять да и выпороть вас… после растолкования-то?
- Я кусаться стану, - сказал Гриша.
- Кусаться? Вот что! Да ведь, батюшка, рот-то мы вам предварительно завяжем; на что другое, а на это ума нашего хватит.
- Я кричать буду, - заметил мальчик.
- С завязанным-то ртом? - ядовито спросил Ельников.
Гриша смешался.
- Ты одно забываешь, Анемподист Михайлыч, - вывел его из затруднения Светлов, - что сознание от двух-трех человек мало-помалу проникает в массу, а масса эта постепенно растет, и когда-нибудь да приидет же ее царствие…
- Знаю, брат; слыхали… Поди-ка ты стукнись в эту массу-то, так я и лечить не стану; тут, брат, и покрепче твоего лбы вдребезги разбивались…
- Не о крепости лбов речь, - сказал Светлов отрывисто.
- Так о чем же?
- А речь о том, что наше дело - проводить как можно больше сознания в массу.
- Ну, и будешь проводить; уж сколько тысяч лет проводят… Что же тебе, легче? - сердито спросил Ельников.
- Пожалуй, что и легче…
- То-то "пожалуй, что"! Нет, не легче, видно. Цивилизация-то вон одной рукой тебе служит, а другой норовит твоему врагу угодить: вдунет она тебе в одно ухо, что вот, мол, ты массами действуй - вернее, да сама же сейчас и побежит к твоему врагу нашептывать в другое ухо, что, мол, и против масс верное средство есть, - гильотину ему какую-нибудь нашепчет; и дешево, мол, и сердито. Это ведь, брат, обоюдоострый ножичек, цивилизация-то… Прежде, бывало, искрошат тебя бесцеремонно, как репу, изрубят, как бифштекс, и лежи помалкивай. А теперь в утонченности разные пустятся, все изобретения новейшие к тебе применят; даже физиологию пустят в дело, да так тебя, милого друга, оцивилизуют, что, прежде чем ты ножки-то протянешь, из тебя какую угодно тварь выделают! И так это все тонко да вежливо, по всем правилам естествоведения!.. - говорил Ельников, задыхаясь от волнения и кашля.
Он полуприлег на диван.
Гриша смотрел на него, широко открыв глаза и жадно ловя каждое слово. Болезненное, желчное лицо доктора показалось ему удивительно привлекательным в эту минуту; раньше оно было как будто скучно, апатично. Мальчика глубоко поразили последние слова Ельникова; они словно бурю подняли в его, еще совершенно шатких, понятиях. Даже Светлов почувствовал себя не по привычке взволнованным: он не мог не согласиться во многом с резким отзывом товарища.
- Так в чем же исход-то, по-твоему? - спросил у него Александр Васильич, печально опуская голову.
- О sancta simplicitas! - воскликнул Ельников. - Это значит: "святая простота", - пояснил он Грише. - И ты еще, Светловушка, об исходе помышляешь? Изойди кровью - вот тебе и исход весь!
Ельников закашлялся в платок и с какой-то невыразимой грустью мотнул головой присутствующим на проступившее у него на платке алое пятнышко крови.
Гриша чуть не заплакал. Александр Васильич отвернулся к окну; жгучую слезу проглотил он в эту минуту.
- Нет! - сказал вдруг Ельников, приподнимаясь на диване и смотря прямо в глаза Светлову, - ты прав: надо действовать, надо работать всеми силами ума и души, хотя бы назло безнадежности, хотя бы для того только, чтоб враг не видел тебя с опущенными руками даже и в ту минуту, когда ты задыхаться будешь по его милости!..
- Успокойся ты ради Христа, Анемподист Михайлыч! - проговорил взволнованно Светлов, садясь возле приятеля.
- Успокоюсь, брат; чувствую, что скоро успокоюсь!.. - с той же невыразимой грустью сказал Ельников. - Но будь уверен, что пока мои легкие в состоянии выработать из воздуха хоть один гран кислорода - я не сложу рук! Вот… перед вами… еще все, - обратился он мягко, как женщина, к Грише, - перед вами непочатый угол надежд… Учитесь… сколько сил у вас хватит - учитесь! Мало ли что сбрехнешь иногда, особливо коли горько станет, - вы это забудьте пока, не принимайте на веру; почем еще знать, кто ошибается - он или я… - заключил Анемподист Михайлыч, указав глазами на Светлова. - Любимовы, так вот те не ошибаются.
- Ну, мне кажется, ты немного несправедлив к Любимову, - заметил Светлов, - он очень хороший человек.
- Да что в его хорошестве-то? - прочно ли оно? Добряк он - это так, не спорю; а больше что же? Украсть он - не украдет и не надует никого, скорее его самого надуют, только ведь он уж и теперь вертится; ухитряется как-то так делать, что и грызется с начальством и люб начальству. Барыни-то вот его заедают шибко. Впрочем, это мое личное мнение… А все-таки скажу, что поля он не нашего, хоть не теперь, а после… - проговорил задумчиво Ельников.
- Да, грех этот отчасти и я за ним знаю, - согласился Светлов.
- Евгений Петрович славный такой… - застенчиво выразил свое мнение Гриша.
- Да, он приятный человек, - заметил как бы про себя Анемподист Михайлыч.
- Вот что, Ельников, - сказал Светлов, взявши товарища за руку, - завтра вечерком я к тебе зайду потолковать серьезно кое о чем, а сегодня извиняюсь перед тобой: через полчаса мне на урок нужно.
- Что за извинения; конечно, иди. Да ты неужто два раза в день будешь у них заниматься? - удивился Анемподист Михайлыч, обращая глаза на Гришу.
- Ох, нет, я не к ним. Видишь, двоюродная сестра у меня тут есть… помнишь наше общее сочинение? письмо?
- Ну, как же, помню.
- Так вот я к ним и иду. Я, видишь, устраиваю ей уроки, так надо ее немного подготовить к ним; приемов она еще совсем не знает, а девушка-то неглупая, да и способная к этому. Вчера я с ней в первый раз начал заниматься - ничего, отлично выходит, - сказал Светлов, вставая, чтоб закурить папироску.
- Резон! - заметил Ельников, - прибавляй нашего полку. А вы не пойдете ли ко мне чайку вдвоем напиться? - обратился он к Грише. - Мне сегодня, по правде сказать, как-то не сидится одному: я было на него вон рассчитывал, - указал Анемподист Михайлыч на Светлова, - да, видите, у него серьезное дело на руках. Как вы думаете, а?
Гриша затруднялся, но ему, очевидно, хотелось пойти.
- Мама ведь, я думаю, не будет о вас беспокоиться, - ободрил его Светлов, - она знает, что вы со мной ушли.
- Она-то, я знаю, что ничего… - сказал Гриша.
- Ну, значит, и решено: пьем чай, - заключил Ельников, повеселев несколько.
- Я обещался познакомить вас с моими стариками, да они что-то не в духе сегодня, так мы отложим это до другого раза, - сообщил Александр Васильич Грише, немного нахмурившись.
Мальчик догадался, впрочем, что последнее не к нему относится.
Поговорив еще с четверть часа, они все трое собрались идти.
- Вы, господа, выходите; я вас догоню, - заметил Светлов гостям, когда они одевались в передней.
Те вышли, а Александр Васильич прошел к матери.
- До свидания, мама! Я иду…
Он поцеловал у нее руку.
- Не успел, батюшка, прийти, да уж и опять идешь? - спросила Ирина Васильевна с заметным неудовольствием.
- Да дело есть, мама. Кстати, тебе не нужно ли что-нибудь передать Агнии Васильевне: я к ним.
- Только у тебя и ходьбы, что к тетке Орлихе, - ответила старушка тем же тоном, - уж и то родные-то пеняли мне вчера из-за тебя…
- Ну, пусть их пеняют, мама; попеняют да перестанут. Так тебе ничего не нужно передать? - переспросил Светлов.
- А чего мне ей заказывать? Кланяйся, - сухо ответила Ирина Васильевна.
- А Владимирки где не видать? - осведомился сын.
- Да где ему быть-то, как не в бане, поди… Ужо наделают они там с Ванькой пожар с твоей химией! - заметила раздраженно мать.
Светлов ничего не сказал и прошел к отцу.
- А! Уж и на всех парусах? - сказал Василий Андреич сыну, сосредоточенно набивая трубку. - Смотри, парень, на мель не попади, скоро-то плавая…
- Я с компасом, - улыбнулся Александр Васильич.
- Извини, братец, - не догадался; примем к сведению, - торопливо проговорил старик, и в голосе его послышалась не то насмешка, не то обидчивость.
Александр Васильич чуть заметно нахмурился, но промолчал и вышел, еще раз простившись с отцом.
Ельников и Гриша ожидали его среди двора, разговаривая о чем-то.
- Постойте, я только брата отыщу, - закричал им Светлов.
Он торопливо пошел к бане, выстроенной на заднем дворе, за садом. Оказалось, что там действительно идет деятельная работа. "Наилюбезный камердинер" преусердным образом толок что-то в ступке, а Владимирко, не менее усердно, просевал натолченное сквозь обыкновенное сито.
- Что это вы тут стряпаете такое? - подкрался к ним незаметно Светлов.
Мальчуганы вздрогнули от неожиданности.
- А! Саша! - закричал весело Владимирко, опрометью бросаясь к брату, и в одну минуту успел выпачкать ему чем-то белым пальто.
- Не прикасайся! - сказал Александр Васильич, комично отстраняя его от себя двумя пальцами обеих рук, - ты весь в муке, как мельник. Да что вы это сочиняете такое? - обратился он уже к "наилюбезному камердинеру".
- Да вон барич хотят порох сделать-с… - как-то смешно ухмыльнулся тот и закосил глазами.
Светлов, не говоря ни слова, вышел, оставив маленьких лаборантов в полнейшем недоумении. Но через минуту дело объяснилось: на пороге открытых дверей бани показался сперва Ельников, за ним Гриша, а наконец и сам Александр Васильич.
- А! Химик, здорово! Помогай бог! - сказал Анемподист Михайлыч, смеясь и протягивая руку совсем растерявшемуся Владимирке.
"Химик", впрочем, сконфузился не от присутствия Ельникова, с которым он был уже хорошо знаком, а главное - смущал его крепко Гриша, как совершенно незнакомое лицо.