- Он сильно переменился… - заметил Ельников, стараясь не смотреть на крайне озадаченного и совсем растерявшегося приятеля.
- Боже мой!.. Никак бы не узнал! - усиленно выговорил наконец Александр Васильич и протянул руку старому товарищу. Он только теперь узнал его, смутно вызвав из памяти прежний образ Созонова.
- Садитесь-ка, батюшка, - снова пригласил Ельников гостя.
Созонов стоял и как-то нерешительно переминался. Ельников подвинул ему стул.
- Вот в монастырь поступить собирается, - сказал он угрюмо Светлову.
- Что это вы, Созонов? Что вам хочется? - почти с испугом спросил Александр Васильич.
- Спасение души побуждает-с… - тихо и застенчиво-робко проговорил Созонов.
- Далось ему это "спасение души"! - сердито проворчал Ельников.
Они в гимназии были большими приятелями.
- Вы этого влечения, Анемподист Михайлыч, не можете понимать; это кому откроется свыше, тот может… - тем же застенчиво-робким голосом выговорил Созонов.
- Экую, брат, ты чушь несешь! Да разве в том, что ли, спасение души состоит, чтоб вот в этаком халате ходить да по неделям не мыться? - еще сердитее сказал Ельников.
- Подвиги многообразны… какой кому по силам, Анемподист Михайлыч…
- Так неужели, Созонов, вас уж ни на что больше не хватит? - вмешался Александр Васильич.
- Вы меня хотите искусить, господин Светлов, человеческой мудростью? Я и сам некогда в помрачении ума моего дерзал проникать в тайны божии; знаю, сколь пленительно наваждение сие… Но всевышний просветил ныне мой разум и закрыл его от мирских соблазнов… - медленно и с глубоким убеждением произнес Созонов, тяжело вздохнув.
- Мне кажется, - сказал Светлов, - угоднее богу должен быть тот, кто больше приносит пользы ближнему; а как же вы достигнете этого, если добровольно закроете глаза на жизнь, от условий которой именно и зависит на каждом шагу ваш ближний?
- Любовь к ближнему следует приносить в жертву любви к богу - сказано в писании.
- Положим. Но ведь это что значит? Это значит, по-моему, просто, что, увлекаясь любовью к ближнему, вы не должны противоречить евангельским заповедям. Если б, например, для спасения ближнего потребовалось клятвопреступление, тогда, разумеется, писание учит вас пожертвовать ближним, - заметил Александр Васильич.
- Нет, господин Светлов, не искушайте меня вотще: младенцам открыто - сказано - то, что от мудрых сокрыто… Я только, господа, согрешаю с вами… - вздохнул Созонов.
Светлова что-то больно кольнуло в сердце.
- Я только добра вам желаю, Созонов, как ваш бывший товарищ, а не искушаю вас, - молвил он с горечью.
- Ведь вот, - желчно сказал Ельников, - третью неделю я с ним так бьюсь; и книг-то ему предлагал, и спорить с ним пробовал, и доказывал, - право, кажется, в няньки бы к нему пошел, - а он все свое, все у него наваждение какое-то; даже медицину считает грехом… Ведь вот вы до чего доработались, Созонов! - чуть не сквозь слезы заключил Анемподист Михайлыч.
- Вы что же, собственно, теперь поделываете-то, Созонов? - спросил мягко Светлов.
- Молюсь о своем спасении-с…
- Целый день все только молитесь?
- И день и нощь…
- Откуда же вы берете средства? Ведь одной молитвой не напитаетесь же вы?
- Милостью божией от монастырской трапезы довольствуюсь…
- Там, при монастыре, и живете теперь?
- Да, там-с…
Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.
- Я к вам… собственно… Анемподист Михайлыч, вот зачем пришел-с… вы не рассердитесь на меня? - спросил он смиренно у Ельникова, запинаясь на каждом слове и вынимая что-то из-за пазухи.
- За чем бы вы ни пришли, Созонов - я вам очень рад: стало быть, и толковать об этом нечего, - сказал искренно Ельников.
- Я вот зачем-с… я вам просфору принес, за здравие ваше вчерась вынул, - проговорил, краснея, Созонов и подал Ельникову тщательно завернутую в бумагу просфору.
- Ну что ж… спасибо вам!
Анемподист Михайлыч взял из рук Созонова просфору, развернул ее и поставил на угольный стол.
- Вы, может, обиделись, Анемподист Михайлыч? - робко спросил Созонов.
- За что же? Всякий по-своему выражает внимание. У вас свои убеждения, у меня тоже свои, а жить мы можем дружно.
- Вы если хвораете чем-нибудь, так она много может облегчения вам принести, вы ее скушайте ужо…
- Ладно, съем.
Созонов несколько минут постоял молча, переминаясь на месте и нерешительно поглядывая на Александра Васильича.
- Я бы и за ваше здравие, господин Светлов, вынул просфору, коли вам не во гнев… - боязливо выговорил он наконец.
- Ах да, Созонов, пожалуйста, заходите ко мне. Я бы и сам попросил вас об этом, хоть бы вы и не напоминали мне. Смотрите, заходите же. У нас с вами много найдется о чем потолковать: слава богу, давнишние товарищи, так вы без церемонии, - сказал Светлов приветливо.
Какая-то странная полуулыбка осветила суровое лицо Созонова.
- Истинно у меня к вам душа лежит, - сказал он, тяжело вздохнув и ни к кому в особенности не обращаясь, - пошли вам господь просветление!..
Анемподист Михайлыч порылся в чемодане и достал оттуда литографированный экземпляр лекций Фейербаха о сущности христианской религии.
- Вот вам, Созонов, от меня на память, - сказал он, подавая старому товарищу книжку. - Пусть это будет моей просфорой. Я съем вашу, а вы зато прочтите вот это, дайте мне слово.
- Да это ведь, верно, светская книжка, Анемподист Михайлыч? - спросил Созонов, нерешительно принимая подарок из рук Ельникова.
- Все равно, какая бы ни была, вы ее прочтите. Я же ведь не отказался от вашей просфоры, а все-таки остаюсь при своем убеждении. Так и вы сделайте. Прочтете? даете слово?
- Греха бы мне какого от этого не последовало?..
- Где же, в таком случае, стойкость-то ваших убеждений? В том-то и заслуга, чтоб всякие искушения вынести бодро, - сказал серьезно Ельников.
- Враг ведь рода человеческого силен-с… - потупился Созонов.
- Вот вы и закалите себя против него, - заметил ему Анемподист Михайлыч. - Впрочем, меня-то вы уж, верно, не считаете "врагом рода человеческого"?
- Сохрани господи! - встрепенулся Созонов и бережно спрятал книгу за пазуху. - Да будет над вами благодать божия!
Он стал торопливо прощаться. И Ельников и Светлов несколько раз крепко пожали ему руку, прося не забывать их и заглядывать к ним почаще. Созонов ушел, по-прежнему низко кланяясь.
- Вот она, жизнь-то наша, что производит! - весь взволнованный проговорил Ельников, едва затворилась дверь за Созоновым. - Счастье, брат, наше с тобой, что мы вовремя выкарабкались отсюда; ведь это душу рвет на части… Проклятая!.. - затрясся он, весь побледнев.
- Ты успокойся, - сказал Светлов, - тебе это вредно.
- Вредно!.. А не вредно мне каждый день задыхаться от злости, зная, что подобные явления встречаются у нас на каждом шагу? уж лучше, брат, пластом растянуться! - горячо заметил Анемподист Михайлыч и в изнеможении опустился на диван.
Светлов молчал. Он сам чувствовал то же самое.
- И ничего ведь не поделаешь против таких явлений; ходишь смиренно, как какая-нибудь собака с ошпаренным хвостом! - продолжал Ельников, судорожно сжимая кулаки. - Тьфу ты! - плюнул он озлобленно.
- Вот потому-то мыслящим людям, как ты, и надо беречь себя, - сказал успокоительно Светлов,
- Много мы с тобой намыслим! - саркастически улыбнулся Ельников.
- Скажи, пожалуйста, - спросил Александр Васильич, - ты расспрашивал Созонова? знаешь, как это все с ним случилось? Ведь не ни с того же ни с сего…
- Черт, брат, знает как. Нас просто, кажется, с самой утробы матерней уродуют. Он и прежде был немного меланхоликом, тосковал по родине, даже учиться одно время из-за этого перестал. Пороть, разумеется, стали… ну, и выпороли из человека весь здравый смысл. Эх, и говорить-то не хочется! - ответил сквозь зубы Анемподист Михайлыч.
- Он ведь классом ниже нас шел, так что я лично-то мало его знаю, а только слышал о нем многое, особенно от тебя; вы с ним ведь пансионеры были, так виделись каждый день, - сказал Светлов, помолчав.
- Ты не поверишь, когда он в первый раз пришел ко мне сюда, я просто голову потерял. Этакая светлая голова пропала! Тут, разумеется, причин много было, только я теперь не в состоянии рассказывать… Это меня просто бесит, рвет… понимаешь? - рвет! - проговорил Ельников, с кашлем приподнимаясь на диване.
- На меланхоликов, брат, всегда плоха надежда.
- Да ведь и меланхолию можно направить в хорошую сторону, а тут черт знает что такое вышло! - снова закашлялся Анемподист Михайлыч.
- Видишь ли, душа моя… - начал было Светлов, но стук подъехавшего экипажа остановил его.
Ельников встал и заглянул в окошко.
- "Крыса", - сказал он лаконически.
Минуту спустя в переднюю весело и шумно вошел доктор Евгений Петрович Любимов, именовавшийся некогда в гимназии попросту "крысой".
- Вот потеха-то! - чуть не упал на крыльце… - слышался еще оттуда его звонкий голос, говоривший, вероятно, с хозяйкой квартиры Ельникова.
В комнату Любимов почти вбежал; но, встретив там новое лицо, он на минуту остановился, пристально взглянул на Светлова, мгновенно просиял весь и кинулся к нему со всех ног.