Больше всего злили его ямщики, то есть злило его их равнодушие: проедут город и целые пятнадцать-двадцать верст пустят лошадей шажком; хоть ты кричи на них, хоть уговаривай - скорее не поедут, а только говорят: в часы будем! - и действительно, приезжали в часы… Теперь и природа не радовала Максю. Едет он в санях или высунет голову из-под накладки, посмотрит кругом: всё места знакомые: "Всё дрянь! и отчего же это хороших-то местов нет? кто же тут виноват-то?" И станет Макся перебирать местную администрацию, да так и заснет, и не разбудишь его скоро на станции. Макся сам не мог понять; отчего ему спится дорогой? Лишь только завалится он на чемоданы, проедет верст пять - и спит. И славно ему спится: снятся ему только конторы, да служащие почты, да гиканье ямщиков и что он далеко куда-то едет… И бурлит Макся со сна, ворчит что-то несвязно, только голову встряхивает направо и налево, то об накладку ударится, то она с сумы скатится на суму, которая на груди у Макси. Макся не чувствует боли, только слюни текут по губам… А ямщикам завидно:
- Благая же эта жизнь почтальонам: только ткнется в сани или телегу, и дрыхнет всю дорогу.
Хорошо казалось Максе спать с почтой, и ругался же он, когда его будили на станциях. Но и на станциях он спал. Сдаст дорожную писарю или ямщику, и завалится на лавку и спит. Перекладут почту; начнут будить его:
- Максим Иваныч, вставай! Готово.
- Гмм! - ворчит он.
- Почта готова!
- Ну, ну… сейчас, - и Макся перевернется на другой бок.
Кое-как разбудят его ночью. Проснется он; встанет, возьмет подорожную, положит ее бессознательно в сумку и пойдет к своему месту.
- Всё тут? - спросит он ямщиков.
- Нешто оставим?
- Ловко улажено?.. Положьте еще соломы.
- Да будет, Максим Иваныч.
Сядет Максим Иваныч, и как только забрякают колокольчиками, он уж опять спит…
- Максим Иваныч! - спросит бывало его ямщик, да посмотрит, что он спит, и сам задремлет. Лишь только остановятся лошади, Макся пробудится.
- Приехали? - спросит он.
- Нет еще.
Укутается Макся и опять спит. Посмотрит на него ямщик, и завидно станет ему: экое людям счастье; все спит…
Максю любили все ямщики за то, что он не бил их и говорил с ними ласково. Заведет Макся разговор с ямщиком об урожае; ямщик всю дорогу до станции будет говорить об этом предмете, пока не заметит, что Макся спит. Но об урожае мало было разговоров, потому что большая часть ямщиков хлебопашеством не занималась, а толковали больше о почтовых станциях, почтосодержателях, лицах, составляющих собою управление почты. Больно ямщикам солона кажется ихняя жизнь.
- И что это за жизнь наша! Вот теперича хлебом промышлять несподручно, потому, значит, помещики землю нам дали такую, что ужас! Вот оно какое дело-то!.. Ну, дома - те не жалко, можно новые построить; всё ж обижают… Ну, теперича куда подешь робить? Преж хоша извозом промышляли, а теперь, как начали эти пароходы, и мало работы… А по почтовой-то части нам сподручно: сызмала ходим. Так и тут времена, слышь, настали такие, што нашему брату больно плохо. За тройку-то от содержателя по шести копеек получаем, а он берет по девяти, ну, да ему больше надо… Это што; а вот овес да сено у него берем, потому, значит, у своей братьи продажного-то нету, а в город ехать не рука… Ну, он, кое стоит семь гривен, за то просит рубль двадцать, а самому гуртом-то пяти не стоит. Так-то оно вот и выходит, что живем не сыт, не голоден… А вот летось кульер ехал; две лошади пали; ничего не дали, кульер прибил, а мне-ка и денег не рассчитали…
Макся сочувствовал ямщику, но помочь ему ничем не мог.
- Ты бы жаловался.
- Жаловался! Ишь ты: жаловался!.. Знаешь, што с нами делают за эвти жалобы?
Жалко стало Максе ямщиков, и он полюбил их до того, что угощал их водкой, и те угощали его. Стал Макся крепко попивать водку. Он уже знал все села, деревни по той дороге, по которой ездил на расстоянии шестисот верст, и все кабаки. Проедет он от губернского пять или десять верст и встанет у деревни.
- Петруха, сходи-ко в кабак.
- Ладно.
Сходит ямщик в кабак, принесет ему косушку. Половину он выпьет, половину ямщик, а после этого спит. Доедут до другой деревни, другой ямщик остановит лошадей и кричит ямщику Петрухе:
- Буди Максю-то.
- Ну?
- Вишь, кабак.
- Ишь, дьявол! Захотел? - И опять будят Максю. Так Макся и сбился с толку до того, что пятый месяц постоянно приезжал с почтой пьяный даже в губернскую контору. А один раз и саблю потерял дорогой. Так и стал ездить без сабли.
Почтмейстер узнал, что Макся пьянствует, и решил гонять Максю постоянно с почтой. Макся сделался отчаянным пьяницей, никуда не годным почтальоном… Летом ему еще хуже показалось ездить с почтами: тряска непомерная, дожди и прочие неудобства, какие только могут испытать почтальоны, день ото дня мучили его, и он почти что не любовался ни весной, ни летом, ни хорошими видами, которых на пути очень было много.
Да едва ли какой-нибудь почтальон, проехавший по одной дороге раз сорок, будет, сонный, любоваться природой, которая ему не приносит решительно никакой пользы и любоваться-то которою он не находит удовольствия. То ли дело водка! Что делать почтальону в течение двух суток, при следовании с почтой на протяжении трехсот шестидесяти верст, в дрянную погоду, по дрянной дороге, под дождем, и в мороз, и при таком сиденье?
Случалось Максе и не одному ездить с почтами. Ездил он и со смотрителями и почтмейстерами; и тогда спал. Пассажиры смеялись над ним.
- Ой, Макся, проспишь почту!
- Ну ее к шуту!
- Смотри, в Сибирь уйдешь.
- Так что! Где-нибудь да надо умирать.
А Максе больно не нравилось, как с ним кто-нибудь ехал: смотрителя и почтмейстера хотят сесть удобнее, и ему достанется такое место, что ни присесть, ни прилечь нельзя. Однако Макся и тогда спал.
Почтовые знали, что Макся спит с почтами, но спать с почтой дело такое обыкновенное, что на это не обращалось внимания; да и теперь не обращается внимания. Недаром есть у почтовых поговорка: "Бог хранит до поры, до случая". Почтовые знали также, что Макся возит с почтой посторонних лиц, но не выдавали его, потому что бедному человеку надо же как-нибудь нажить деньгу, да и Макся возил таких посторонних, которые рады были где-нибудь прицепиться, только бы доехать, и у них не было никакого умысла, чтобы ограбить почту. Возил их Макся таким образом. Посторонний условится с ним раньше, даст рублик за двести верст и выйдет за заставу дожидать почту с Максей; Макся останавливает ямщика у известного места. Ямщик знает, в чем дело.
- Я не повезу, - говорит ямщик.
- Ну, полно; только до первой станции.
- Все равно.
- Я дам на водку, - говорит посторонний.
Ямщик получает двадцать копеек и сажает постороннего, уважая Максю и вполне надеясь на него. На станции Макся или вводил постороннего в смотрительскую канцелярию и уговаривал смотрителя, или, если смотритель был формалист, он сажал своего пассажира за станцией и таким порядком довозил до места.
XI
Все деньги, какие водились у Макси, он пропивал. Вся его одежда, заведенная по началу его служения в почте, оборвалась, а новую шить было не на что. Почтовые жалели Максю, советовали ему не пить и старались как-нибудь поддержать его. Но он так впился, что ему трудно было не пить. Случалось, он и не пил, но только до обеда, когда занимался в конторе, зато все, что он ни делал, выходило у него клином. Старшой заставлял его дежурить, но вечером Макся убегал из конторы, и когда выговаривал ему старшой и грозил, что он будет жаловаться почтмейстеру, Макся только ругался, и старшой, жалея его, спускал ему; отступились от него и почтовые, кроме женщин, которые очень соболезновали об нем. Сидит Макся утром у кого-нибудь, пригорюнившись; его обступят женщины три-четыре и говорят:
- Максим Иваныч! Плохой ты человек сделался, а сначала какой был…
- Плохой, - говорит он и морщится.
- То-то вот и есть. Ты сам знаешь, что водку тебе скверно пить…
- Человек-то ты смирный, не буян… Брось ты эту поганую водку! Посмотри, сколько нынче горит с этой проклятой водки.
- Не могу, бабы! - И Макся начинает насвистывать с горя…
- Экой ты какой… Ровно ты маленький, слава те господи…
- Не могу.
- Да отчего же не можешь? Дай зарок не пить, и не пей. Или поручи кому-нибудь деньги на сохранение.
- Ну уж, это трудно… Уж я никогда не буду трещвым.
- Жалко. Человек ты молодой, а погибаешь, как червяк.
Все эти советы и тому подобные слова на Максю не действовали. Находили, правда, и на него минуты, когда он думал: отчего я пью? - и принимался плакать, думать: дай, не буду пить, - и пил, как только случались деньги или где был случай к попойке. Женщины даже заговор устроили против пьянства Макси. Они задумали женить его: женится, переменится, не станет пить водки, говорили они, и подговорили одну девицу, Наталью, любезничать с ним, а потом выйти за него замуж. Наталья долго упиралась, не желая быть замужем за пьяницей, но ради своих подруг решилась подействовать на Максю лаской. Ей было двадцать четыре года, и она была корявая форма, как ее называли почтальоны. Начала дело она так.
Рано утром Макся сидел один в холостой и починивал брюки. Наталья вошла в холостую.
- Здравствуйте, Максим Иваныч! как поживаете?
- Помаленьку. Садись.
- Постою… Что поделываешь?
- Видишь, штаны починиваю.
- Вот оно что: нет жены, сам и шьешь, - На кой мне ее черт, жену-то?
- Как на кой черт?
- Чем я ее стану кормить-то, что я за богач такой?
- Меньше пей… не всё же богачи женятся.