27 [сентября]. - Утром писал письма, между прочим папеньке по-латыни, что ничего не было между мною и профессорами. Понс с намерением после быть у Никитенки, после пойти в канцелярию обер-полицмейстера, где должно было быть, сказали мне, в 2 часа. Дошел в почтамт, увидел, что потерял двугривенный, и у меня денег не оставалось, по отдаче 3 руб. сер. Ал. Фед., на 90 коп. лист, и я решил воротиться домой, взять деньги и от обер-полицмейстера [идти] к Вольфу. Так и сделал. Бумага отправлена в инспекторский департамент военного министерства, по глупости чиновников. Я не дожидался справки и ушел, как увидел это, когда раскрывали книгу для того, чтоб справиться для другого. У Вольфа просидел более часу; "Отеч. записки", которые попались, почти не читал; во Франции Ка-веньяк принужден, говорят, сблизиться с демократами или падет - хорошо; Сенар выйдет, и вместо него будет Mappa или даже Флокон, - и это хорошо, и выбрали Распайля, - и это хорошо. После обеда читал Гизо; пришел Вас. Петр, и сели играть в преферанс. После Н. П. Корелкин, который рассказывал о похоронах И. Я. Соколова, на которые я не пошел, между тем как другие почти все были. Вас. Петр, посидел 2_1/2 часа; после я пошел проводить Н. П. и зайти к Олимпу попросить, нет ли кого в канцелярии обер-полицмейстера, чтоб повели дело как должно.
Деньги, верно, должен буду заплатить. Весь день ничего не писал. - 11 час. с половиной.
Да, вчера ведь, после того, как я писал, пришел Залеман
и просидел до 9_1/2, 2_1/2 часа, и тут я убедился, что глупые дей-
между тем как ничего не бывало, и весьма хорошо сказал, что если ость что у Куторги хорошего, то это его система (где он ее видел, бог знает), и тон, которым говорит, чрезвычайно уморите-
лекции Ив. Гр., и я читал некоторые отрывки об управлении церкви и споре о бестелесности души.
22 [сентября]. - Утром был у Олимпа; не сказал, однако, ему, а хотел раньше узнать номер, теперь, думаю, не нужно; скажу завтра утром, чтоб не показать, что был у него только за этим. В университете ничего особенного. После пошел в 6_1/2 к Вас. Петр., у которого до 9. После читал Гизо и говорил с Ив. Гр. У них играли в карты, говорили мало и без большой важности. День спокойный, хотя не совершенно, потому что несколько досадно, что должно будет вместо Вас. Петр, отдать деньги в университет.
23 сентября, у Грефе на лекции. - Заходил к Олимпу, но не застал его - родилось подозрение не… ли у него была. Так как оставалось еще _3/4 часа, то зашел к Вольфу; там читал, только ничего не понял почти о событиях берлинских и франкфуртских, потому что не знал предыдущего: что это за Frebel, какое возмуще-
тюрьме. Мне кажется, что должно было бы, после того как он выбран, Собранию велеть его выпустить, и после уже генерал-прокурору требовать autorisation des poursuites против него, и тогда Собрание разрешило бы или нет. Из Journal de St-Peters-bourgeo узнал,что Распайль выбран 66 тысячами, Кабе и другой кто-то 64 тысячами, и из этого видно, что социалисты организованы и подают голоса на одних кандидатов, действуют единодушно, как действовали монтаньяры; там сказано, что часть народа la plus йclairйe, qui demandait ou а qui йtait promis droit du travail их выбрала, - итак, весь лучший класс, кроме буржуазии, социалисты, - хорошо. И по выборам ясно, что не они выбирали Луи Наполеона, а cобственно чернь, которая ничего не знает, кроме пустых имен.
Сейчас Грефе спросил -что значит Sota в 52-й главе Фукидида; я сказал, когда другой сказал, что это profana ОН
отвечал: hoc non minus absurdum est "некоторые засмеялись добродушно, посмотрев на меня; не знаю, так ли я сказал;
кажется, что и в самом деле ошибся, однако, это никакого впечатления на меня не произвело.
Когда шел от Вольфа, догнал на дороге Маркова и Райковского; говорили довольно с радушием со мною, а Райковский сказал, что одно дурно между моими добродетелями, что я позволял попечителю. В университете Воронин сказал, чтобы я был у них в 6 часов завтра. Ныне я жду к себе Раева и - едва ли, однако, придет - В. П. Дома писал и написал _/2 страницы Срезневского - о Радогасте и Святовиде. Снова писал с охотою.
Переводит теперь Орлов и как нерешительно, так и с остановками, то Грефе иногда говорит очень громко. У Тушева не было книги, и я подал ему свой листик.
Читаю я последние дни только Гизо, и иногда мне начинает казаться, что, может быть, некоторые мысли и не решительно вполне опираются на фактах, а иногда и a priori образованы, и после этого множество фактов, в которых выражаются эти идеи, подмечены, а другие, в которых выражаются не эти идеи, пропущены Гизо. Но это мнение мое весьма слабо и почти не имеет никакого основания по моему мнению.
Ныне утром, когда я лежал еще, вздумалось мне, по какой кафедре держать на магистра? Может быть, кроме славянского и истории, я буду колебаться между философиею и русской словесностью, - эти последние, особенно философия, пришли мне ныне с давнего времени в первый раз на мысль.
Когда я разменивал 10 руб. сер. в лавочке (на Гороховой где-то), стояла у прилавка и покупала кофе какая-то девушка около 1 5-17 лет, маленького роста, с толстым лицом, кожа вся в подкожных крупинках, поэтому мне показалось, что она, должно быть, не из хорошего дома. Когда мне сдали, я оставил было, как обыкновенно в рассеянности, двугривенный. Она без всякой ложной интонации подала мне его, сказавши: "Вы позабыли". Я сказал: "Покорно благодарю". Это доказывает, что в каждом человеке, напр., и в ней, гораздо более хорошего и честного, чем сам человек думает и чем другой видит в нем.
К нынешней лекции я приготовился и наверно каждый раз буду приготовляться.
Теперь у меня нет денег, а между тем одежда начинает изнашиваться, а главное - грозит ненастье, а у меня одни сапоги, и к тем нет калош, и мне как-то не то что страшно, а немного неприятно думать о том, что скоро понадобится все это, а я не' думаю, чтоб мне скоро сделать это все, тем более, что мне хотелось бы все, что можно, передавать Вас. Петр., и теперь я несколько понимаю, что должны чувствовать бедные при приближении зимы, и т. п.
Как чернильницы кругом не было, то я попросил Лыткина поставить свою чернильницу назад, и это писано из нее.
В. П., бывши у нас третьего дня, сказал мне, что я грубиян, за то, что я называю Терсинского отсталым в глаза. В самом деле, ему кажется, что это может быть оскорбительно. Я на это
не согласен, но сам давно вижу, что вообще слишком резок в своих выражениях и легко могу оскорбить того, с кем говорю, если не уважаю его, а уважаю я немногих, а если безразличен к нему, то легко могу оскорбить.
Если писать откровенно о том, что я думаю о себе, - не знаю, ведь это странно, - мне кажется, что мне суждено, может быть, быть одним из тех, которым суждено внести славянский элемент в умственный, поэтому и нравственный и практический мир, или просто двинуть вперед человечество по дороге несколько новой. Лермонтов и Гоголь, которых произведения мне кажутся совершенно самостоятельны, которых произведения мне кажутся, может быть, самыми высшими, что произвели последние годы в европейской литературе, доказывают для меня, у которого утвердилось мнение, заимствованное из "Отеч. записок" (я вычитал его в статьях о Державинqqе ), что только жизнь народа, степень его развития определяет значение поэта для человечества, и если народ еще не достиг мирового, общечеловеческого значения, не будет в нем и писателей, которые должны быть общечеловеческими, имели бы общечеловеческое достоинство. Итак, Лермонтов и Гоголь доказывают, что пришло России время действовать на умственном поприще, как действовали раньше ее Франция, Германия, Англия, Италия.
Я думаю, что нахожу в себе некоторые новые начала, которые не нахожу ясно и развито и сознательно выраженными в теперешней науке и теперешнем взгляде на мир и которые теперь, конечно, весьма неясны, или не то, что не ясны, а главное - которые еще не получили твердости, общеприменимости, которые в своих приложениях еще не тверды, а часто управляются минутною прочитанною мыслью и новым узнанным фактом. Должен сказать, что такое мнение о себе утвердилось во мне с того времени, как я почел себя изобретателем машины для произведения вечного непрерывного движения, и только несколько переменилось в объеме (тогда я считал себя одним из величайших орудий бога для сотворения блага человечеству, а теперь нужды нет, я не заспорю, хоть был бы равен Гизо или Гегелю или чему-нибудь подобному) и в предмете.
Да, о машине: я не могу сказать, чтобы я убедился, что это невозможно; мне, напротив, кажется противное, но только как недостает средств начать исследования на деле, то я и сижу и молчу, и поэтому мои мысли затеснены в глубь души, на мои ежедневные чувствования и действия не производят никакого влияния. Может быть, они действуют зато вообще, на все направление мое в целости, но и этого я не могу сказать по фактам, а только a priori предполагать. Но если б я получил 20 ООО руб. сер., я тотчас принялся бы за пробы: мне кажется во всяком случае так, и решительно увлекся бы.