Я часто думаю, что самая большая моя неудача - это то, что я красив. Не так даже красив (это не совсем то слово на современном языке), как весь такой безызъянный внешне, слишком молодой и гладкий на ощупь - тогда как душа у меня некрасивого человека. И если глаза мои зорко и слишком пристально смотрят, то не оттого ли только - думается другим,- что я жадно ловлю внимание к себе? О каких катастрофах можно прочесть в этих глазах?
Это жутко. Так же жутко, как носить на себе комическую маску. Я где-то читал о таком человеке: играя трагического героя, он страдал, бесновался от муки, а над ним смеялись, говорили, что никогда в жизни он не был так смешон. И в моей музыке видят только одну блестящую форму. Разве такой тонкий, изящный, моложавый человек умеет чувствовать по-настоящему?
Какой-то остроумец сказал:
- Цветы существуют для того, чтобы пахнуть.
И, несмотря на очевидную глупость этого определения, ему все поверили.
Другой, хорошо знающий людей, заметил:
- Если бы у Льва Толстого не было бороды, ему следовало бы ее приклеить, иначе никто бы не поверил ему, что он философ.
В трамвае мне говорят:
- Молодой человек, будьте любезны…
С людьми, у которых отросло брюшко, я робею, несмотря на то что я их старше. Я сам перестаю доверять себе.
Никто не скажет, что я глуп, но никто не обратится ко мне за советом.
Большинство очаровательных женщин готовы принадлежать мне, но ни одна дурнушка не приняла моей любви как естественного чувства обыкновенного человека, умеющего любить.
Немного людей меня любят, как любят детей, красивых зверьков, цветы, большинство относится ко мне с бессознательным раздраженным недоверием - это те, кто не любит детей, зверьков, цветов, но я-то знаю, что я далеко не ребенок, не зверек и совсем не цветок, существующий для того, чтобы пахнуть. Мастер ошибся - он вложил мне душу некрасивого человека.
Я самый простой, самый обыкновенный человек. Я думаю, я чувствую, как другие. Но когда я говорю об этом - мне не верят. У меня слишком блестят глаза, слишком молодо лицо, слишком точен, плавен жест. Это красиво, но не убедительно.
Я кричу - мне, смеясь, замечают, что я капризничаю.
- Что же вам еще недостает, Николушка? Вы счастливый человек. Вы Дориан Грей . Жизнь бежит мимо вас, не оставляя следов.
И как часто в этих словах звучит зависть! А более злые решают уверенно:
- Его ничто не трогает. Это эгоист чистейшей воды. Человек без сердца.
Нет, друг мой, красивая маска - самая страшная маска.
Когда Пракситель изваял свою Афродиту , он, ослепленный ее красотой, говорят, тотчас же напился и пошел согревать свое сердце на груди безобразной толстой стряпухи. "Моя Афродита - богиня любви,- сказал он,- но она слишком красива, чтобы любить и быть любимой".
Я далеко не Афродита, но меня изваял тот же злой мастер.
Что же, я пойду сегодня вдоль моря, собирая на ходу камешки. Я не коллекционер, я не берегу эти красивые осколки. Я любуюсь ими и бросаю их снова на песок. Быть может, новый взмах волны обезобразит их, и [на] обратном пути я их не узнаю. Мне все равно. Там, на правом крыле бухты, по земляным холмам рассыпаны тяжелые валуны - один из них лежит в море, вдали от берега.
Существует легенда, что этот валун, лежащий в воде,- святая Евпраксия , кинувшаяся в волны. За нею побежали ее овцы, и она и овцы окаменели. Валуны эти тяжелы, грубы, неотесаны - но вокруг них создалась трогательная легенда.
Камешки, лежащие на моей ладони, пестры, красивы прихотливой, совершенной формой - но о них никто ничего не расскажет.
Они существуют чтобы нравиться. О каких катастрофах говорят они?
Вспомни, Дина, мое лицо, когда мы были с тобой на Ласточкином гнезде,- оно было счастливо.
Зажмурь глаза и представь его себе таким. Оно сейчас такое же.
6 июля
Нужно найти равновесие, найти себя в современности, выскочить из своей оболочки, переменить костюм… Ведь от костюма меняется настроение, психология… Не попробовать ли?
XLIII
Поэт Валентин Медынцев - поэту Алексею Прошину в Париж
дер. Хараксы, 7 июля
Здравствуй, дорогой мой старик, наконец-то собрался побеседовать с тобой. В наши годы живешь больше памятью, чем настоящим. И если я редко пишу тебе, то это не значит, что мысли мои не возвращаются к тебе часто. Так много у нас общих воспоминаний, что, пожалуй, не раз они приводят нас обоих в один и тот же час - разделенных тысячами верст - на одни и те же места… Но что скажешь о мимо идущем дне, о тропе, по которой влекут меня мои старые ноги?
Нужно сказать правду, я сам удалился от жизни, предпочитая уединение - сутолоке, раздумье - праздному любопытству.
Надо мной все то же ветреное небо, подо мной рыжая гиперборейская земля , впереди - космическое море. Я дышу запахами первоздания - соли (начало разума), полыни (начало сознания), мяты (начало эмоциональное). Не упрекай меня в излишней любви к сближениям. Ты часто называл мои пенаты местом ссылки, тебя не прельщала их суровая простота. Но я сроднился с ними. Отсюда мне виднее. В нашем теперь, увы, так поредевшем содружестве поэтических смутьянов меня всегда считали чудаковатым. Таковым я остался и по сей день. А все же должен похвастаться, мое чудачество спасло меня от недугов, на которые вы все, друзья мои - урбанисты, жалуетесь. Я здоров, как священный апис . Только волосы мои, по-прежнему густые, покрылись пеной.
Я встречаю каждый восход с непокрытой головой, стоя босой на песчаной отмели. Так я начинаю свой день, приветствуя светило во все поры года.
Я ем и пью, как Гаргантюа , сплю, как невинный младенец, радуюсь солнцу, как ящерица, работаю, как первый землепашец. Да, мой старик, я все еще очищаю первобытную землю от камней и плевел, все еще не готов к пашне. Форма скользит в моих руках, несмотря на то, что вы, снисходительные мои судьи, давно признали меня мастером. Но из лабиринта знания нет выхода - и человек не станет никогда иным, чем-то, во что он страстно верит.
Меня ждет участь Флобера : слава пожрет меня.
Но полно о себе. Однако о чем же, как не о себе и своих мыслях в связи с моей работой, могу я поведать тебе?
Пожаловаться разве на то, что недавно открыли у нас почтовое отделение и что теперь я всецело завишу от произвола почтальона, в любую минуту имеющего право постучаться у моего порога и передать мне непрошеное письмо. Ты снова назовешь меня чудаком, но разве письмо, полученное тогда, когда ты его менее всего ждешь, когда ты не сам в ревнивом ожидании послал за ним,- не похоже на незваного, болтливого приятеля, нарушившего в неурочный час твой покой?
К счастью, у нас еще горят керосиновые лампы. Я сам затепливаю мой светильник, по произволу могу умерить или усилить его пламя,- оно зарождается и умирает в пределах моего жилища, не руководимое ничьей иной волей. Так я чувствую себя уверенней - единолично повелевая стихией. Не смейся, это серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Видишь ли, я не обольщаю себя достижениями культуры: я пришел к тому рубежу, когда начинаешь постигать относительность сущего. Одиночество укрепило меня в этом сознании.
Все относительно - трезвая мысль и бред. Любая истина живет не более предельного возраста водовозной клячи. Мы исчислили все, а в сущности, ничего не знаем: ни емкости, ни смысла тяготенья, ни свойства планетных масс, ни формы их орбит. Мы говорим: нет вещества, есть только коловращенье, нет атома, а имеется лишь поле напряженья. Нет плотности, веса, размера - есть только функции различных скоростей. Все живо разницей давлений, температур, потенциалов, масс. Самое время течет неравномерно, а пространство мыслится в многообразии форм. Вместо одной мы знаем теперь множество математик. Мы существуем в Космосе, где все теряется, но ничто не возникает вновь. Свет, электричество, теплота - лишь многообразные формы разложения и распада.
Что же тогда человек, как не могильный червь?
Сама Вселенная, мыслимая прежде человечеством как единый организм, теперь - не что иное, как водопад сгорающих миров. Нет бессмертия, материя конечна. Число миров исчерпано. Все бытие мгновенно и случайно. Жизненные явления - гребень волны между двумя безднами смерти. Возводя соборы космогонии, человек отображает в них не внешний мир, а только лишь грани своего незнанья. Вот почему я предпочитаю начать сызнова - быть Вселенной и творцом, самому взрывать плугом целину земли. Вот почему я зажигаю сам свой светильник, сознав себя божественным и вечным. К тому же я не обольщаюсь и в этом, счастливый уже тем, что могу лицезреть - солнце, твердь и море - три начала, двинувшие человеческий разум по пути творчества и достижений. Прими это как бред одинокого чудака и не взыщи за болтливость.
Знаешь ли ты Тесьминова? Весьма известного композитора Тесьминова, Николая Васильевича? Во всяком случае, ты должен быть знаком с его музыкой. Она, несомненно, нравится тебе, изощренному ценителю архитектурности форм в искусстве. Тесьминов безукоризненный зодчий, вне зависимости от того, что он строит. Прослушав его у себя два раза (он поселился месяц тому назад в Хараксе и почел долгом посетить меня), я откровенно высказал ему это впечатление, но, видимо, оно скорее огорчило, чем обрадовало его. Вот художник (я его почти не знаю как человека), внешний облик которого неотделим от его творчества. В этом большая радость.