- А мы хотим действовать немедля!
- Стало быть, броские заголовки, которые вытеснят завтра другие броские заголовки.
- Не знаю, что такое завтра…
- Дешевая отговорка, Филипп, недостойная вас…
- И что такое быть достойным, я тоже не знаю…
- По меньшей мере попытайтесь понять мир в его многообразии и противоречивости…
- Я ничего не хочу понять, поймите же меня! - (Вдруг он посуровел. Прямая складка прорезала лоб, никаких ямочек.) - Сам знаю, что все можно объяснить. Как у нас говорят? "Поскольку затронуты жизненные интересы американцев…"
(И тут я предпринял пошлую, заранее обреченную на провал попытку спустить все на тормозах.)
- Вот именно. К сожалению. Когда затрагивают интересы социалистических стран, то со всей строгостью…
(Его гнев медленно нарастал.)
- Знаю. Знаю. Все можно объяснить. Все можно понять. Раз они так, то и мы эдак. Да, это скверно, но чтобы воспрепятствовать самому скверному. За мир надо тоже платить. Нашу свободу нам никто не обеспечит задаром. Если мы сегодня уступим, то завтра настанет наша очередь. Читали: напалм предотвращает применение ядерного оружия. Локализация войны знаменует победу разума. Мой родитель говорит: если бы не было атомной бомбы и так далее, то давно разразилась бы третья мировая война. Он прав. Во всяком случае, и это можно доказать. Мы должны быть благодарными и писать стишки, которые окажут действие лишь послезавтра, если вообще окажут, если вообще окажут. Нет. Ничто не меняется. Людей медленно сжигают каждый божий день. Я сделаю это. Собака их проймет.
Веро Леванд прервала столь закономерно наступившую тишину:
- Фантастика, твои рассуждения, Филипп, - фантастика.
- Соплячка!
Я задержал левую руку Шербаума (только я мог себе это позволить) и отвел ее назад. Потом обратил внимание обоих на то, что школьный двор опустел, перемена кончилась. Они пошли, и уже через несколько шагов Филипп Шербаум обнял левой рукой Леванд. Я медленно побрел за ними, ощупывая языком десны, оба инородных тела.
У меня был пустой урок, поэтому я ввел в курс дела своего зубного врача. Он слушал, не выказывая нетерпения, захотел узнать подробности.
- Скажите, подружка вашего ученика дышит через рот?
С удивлением я подтвердил это и заговорил о полипах в носу. Однако, когда я хотел расширить свое сообщение, подведя под него теоретическую базу, он сухо прервал меня. Я сказал:
- Ну да, если удастся применить всеобъемлющий педагогический принцип…
- Мальчик нравится мне, - заявил он.
- Но он это сделает. Он это правда сделает.
- Весьма возможно.
- Как мне поступить? Будучи классным руководителем, я отвечаю.
- Вы слишком много думаете о себе. Не вы, а мальчик хочет это сделать.
- И мы должны ему помешать.
- Почему, собственно? - раздалось в телефонной трубке. - Что мы выиграем, если этого не произойдет?
- Они его убьют. Эти бабы из кафе Кемпинского заколют его вилочками для пирожных. Растопчут. А телевизионщики нацелят на него свои камеры и будут просить, чтобы им создали условия для работы. "Сохраняйте благоразумие. Подвиньтесь самую малость. Как мы можем дать объективный репортаж, если вы нам мешаете…" Уверяю вас, доктор: в наше время в часы пик на Курфюрстендамме, скажем на углу Иоахимсталер, вы можете распять Христа и поднять его распятого - люди всего-навсего поглазеют, щелкнут разок фотоаппаратом, если он будет при них, протолкнутся вперед, чтобы лучше разглядеть, порадуются хорошему месту, ведь как-никак это щекочет нервы. Но стоит тем же самым людям увидеть, что кто-то сжигает здесь, в Западном Берлине, собаку, да, собаку, как они начнут избивать этого человека, не остановятся до тех пор, пока он еще будет шевелиться, но и потом они не перестанут наносить удары.
(С Голгофой - это был мой коронный номер. Я позаимствовал его у Ирмгард Зайферт. "Поверьте мне, Эберхард, изо дня в день на каком-нибудь городском перекрестке распинают Христа, и прохожие глазеют, одобрительно кивая".)
Мой зубной врач был по-прежнему холоден. (Религиозные реминисценции пришлись ему не по душе.)
- Полагаю, ваш ученик знает, что его ждет при столь неумеренной любви к животным, какая существует у широких слоев населения.
- Тогда мне все же придется сообщить о нем.
- Могу понять, что вы обеспокоены тем, как бы не потерять свое место штудиенрата.
- Но что же я, по-вашему, должен?
- Позвоните мне еще раз в обеденное время. Понимаете, у меня идет прием. Мое дело не останавливается ни на минуту. Даже если земной шар вдруг перестанет вращаться, люди все равно будут приходить ко мне, жалуясь и крича от зубной боли…
Вышагивать по берберскому ковру, моему недавнему приобретению. Цитировать Иеремию: "Как потускло золото". Знать, что за тобой следит письменный стол, на котором папки с начатой рукописью стремятся порождать новые. А ну иди, иди сюда. Сочини маленькое, отлично выполненное убийство. Разве можно допустить, что твоя невеста с этим Шлоттау? Да, надо было подложить подрывную шашку под сигнальную электроустановку для ящика с песком; и тогда, едва Линда начнет контрнаступление под Курском, и она, и он, и Крингс, а также весь барак взлетят на воздух… А может, надо было, строго придерживаясь фактов, писать о Шёрнере. …Еще лучше сидеть у Раймана, заказав кружку пива. Или новую смесь: бутылку колы и рюмку водки…
Что же мне делать? Написать сенатору, занимающемуся школами? "Глубокоуважаемый господин Эверс, чрезвычайное обстоятельство, выходящее за рамки моих возможностей и способностей, вынуждает меня просить Вашего совета; мне кажется, именно Вы призваны к тому, чтобы внести ясность в данный вопрос. Позвольте мне для начала напомнить, что в интервью нашей западноберлинской "Учительской газете" Вы сказали: "Я исхожу из того, что существуют и отдельная личность, и общество в целом. И никто из них не является вышестоящей инстанцией. И индивид и общество взаимозависимы, накладывают отпечаток друг на друга…" И вот один из таких индивидов, а именно мой ученик, принял решение выразить свой протест против общества в весьма грубой форме: он намерен облить свою собаку бензином и сжечь ее в публичном месте, с тем чтобы жители этого города - он обвиняет их в равнодушии - поняли бы, что значит сгореть живым. Мой ученик надеется, что таким образом он продемонстрирует действие современного боевого средства - напалма. Он ожидает, что его акция просветит людей. На вполне обоснованный вопрос, почему он собирается сжечь собаку, а не какое-либо другое животное, к примеру кошку, ученик отвечает: особая, известная всем любовь западно-берлинских жителей к собакам не оставила ему другого выбора; ведь публичное сожжение голубей, например, вызвало бы в Западном Берлине разве что дискуссию на тему: а не целесообразнее ли было бы отравить голубей, как это делали обычно во время соответствующих крупномасштабных операций, ведь летающие горящие голуби представляют собой явную опасность… Мои попытки образумить ученика с помощью различных аргументов, с одной стороны, и указать ему на последствия его поступка - с другой, не привели ни к каким результатам. Несмотря на то что ученик признает: да, он боится, все равно он готов претерпеть любое насилие со стороны населения, которое особенно бурно реагирует на жестокое обращение с собаками. Всякое посредничество он расценивает как политику умиротворения и компромиссов, политику, которая ведет лишь к продолжению военных преступлений во Вьетнаме - в них он обвиняет исключительно американские вооруженные силы… Прошу Вас поверить, что я не в состоянии действовать обычным административным путем, ибо спонтанное стремление к справедливости, свойственное моему ученику, вызывает у меня сочувствие. (Конечно, все мы, особенно западные берлинцы, должны быть благодарны американским силам, ведь они защищают нас, но те же наши союзники в других местах ежедневно и ежечасно попирают наши представления о морали; не только мой ученик, но и я страдаю от этого трагического противоречия.) …В июле прошлого года Вы, достопочтенный господин сенатор, на одном из митингов воскликнули: "Давайте же поучимся гражданскому мужеству у Адольфа Дистервега!" Ваши, столь достойные одобрения, откровенные слова врезались мне в память. Посему я хотел бы попросить Вас сопроводить вместе со мной моего ученика, когда он вступит на свой тернистый путь; ведь благодаря Вашему присутствию публичное сожжение собаки приобретет тот просветительский характер, которого все мы неустанно взыскуем, которого взыскует мой ученик и к которому всегда стремится истинная просветительская политика, являющаяся, по Вашим словам, "обязательно политикой социальной".
С совершенным почтением Ваш…"
(К сожалению, не существует статистических данных о количестве неотправленных писем, о количестве просьб о помощи, которые не были запечатаны в конверты с марками. Существует лишь зубная боль и… арантил.)
А теперь хочу добавить: обнаружив свою несостоятельность, я сразу же стал оправдывать любую несостоятельность: я тревожусь из-за Шербаума - ведь он человек, однако западных берлинцев встревожит лишь собака - ведь она не человек.