…Полицейский, обходя участок, замечает в заброшенном доме красноватый отсвет. Движимый естественным любопытством, он подкрадывается к двери, и перед ним открывается чудовищная картина: при неверном свете свечи длинноволосый юнец вдохновенно срисовывает с натуры совершенно невообразимый предмет, отдаленно напоминающий перезревший, растрескавшийся плод граната. При ближайшем рассмотрении "гранат" оказывается головой трупа, чудовищно обезображенного кислотой. Неизвестно не только имя убийцы - неизвестна и личность изуродованного до неузнаваемости потерпевшего…
Далее пафос повествования несколько снижается и следует длинный обстоятельный рассказ усердного служаки полицейского, мнящего себя гениальным сыщиком. Он простоват и несколько напоминает бесхитростного доктора Ватсона. Тем не менее с помощью логических построений и материальных улик (!) ему удается изобличить настоящего преступника, затаившегося под маской добродетели. Однако… Однако не будем торопиться с выводами и предвосхищать события. Скажем лишь, что в повести - двойное, даже тройное дно. И завершается она полным крахом научного метода расследования. Эдогава Рампо - великий мастер интриги, в этом он превзошел самого По. Если последний удовлетворялся максимум двойной "перестановкой" героев, то Эдогаве Рампо этого недостаточно: он столько раз меняет местами гипотетических преступника и жертву, что финал оказывается полной неожиданностью для обескураженного читателя. Особенно любит Рампо ссылаться на своих же героев и события, с ними происходящие, как на нечто реальное, тем самым усиливая эффект погруженности в вымышленную среду и достигая удивительной достоверности ("Простая арифметика", "Психологический тест").
Не менее любимый прием - ролевая множественность, несколько ипостасей одного героя; это прослеживается во многих произведениях Рампо.
Повесть "Простая арифметика" (в оригинале "Кто?"), замыкающая первую группу - рационального и "традиционного", стоит несколько особняком: и потому, что создана она позже, уже после войны, и потому, что в отличие от других повестей и новелл сборника написана прозрачным, простым языком, свободным от затейливости и нарочитой старомодности слога под XIX век, характерного для начального периода творчества Рампо. В ней не нагнетается атмосфера ужаса и зловещей тайны. Что это - качественно новый этап? Отход от прежних традиций? Нет. При внимательном изучении обнаруживается, что новшества носят чисто поверхностный, стилистический характер. Глубинный слой остается нетронутым - все тот же нескончаемый спор о "научном" и "интуитивном", заканчивающийся полным крахом научного метода, все те же излюбленные приемы - перевертыши, мистификации, ролевая множественность героев… Мало того, "Простая арифметика" связана с более ранним "Психологическим тестом" еще и общим героем - любителем-детективом Когоро Акэти. На этом персонаже следует остановиться особо, ибо фигура Акэти - явление глубоко национальное и весьма любопытное.
Когоро Акэти - "проходной" персонаж целого ряда произведений Рампо, как, например, Шерлок Холмс у Конан Дойла. Между Акэти и главным героем, как правило, складываются такие же отношения, как между Холмсом и доктором Ватсоном. Однако на этом сходство кончается. В Акэти нет изысканности и светского лоска Дюпена, как нет и блистательной, виртуозной игры ума Шерлока Холмса. Рампо чрезвычайно скупо описывает своего героя: самая яркая деталь, кочующая из произведения в произведение, это "вечно растрепанные волосы" и неизменная ироническая усмешка. Акэти молод и - что можно определить лишь по косвенным признакам - отнюдь не богат. Всем своим обликом он походит на студента, штудирующего труды по криминалистике и психологии в убогой, протекающей во время дождей мансарде. Да и в его "расследованиях" (пожалуй, за исключением "Психологического теста") нет блеска, отличающего его европейских собратьев-детективов. Но это отнюдь не свидетельство творческой несостоятельности писателя. Не будет преувеличением сказать, что образ Акэти порожден японским обществом. Чтобы понять и принять подобный тезис, необходимо вернуться назад, к началу - к причинам столь позднего возникновения в Японии детективного жанра. Ибо истоки обоих явлений - одни и те же.
Итак, отсутствие должной научно-технической базы; как следствие этого - общая социальная неразвитость Японии начала XX века, бюрократичность государственного аппарата, традиционная регламентированность и ориентация среднего японца на социальную группу… Достаточно. Вполне достаточно, чтобы понять, откуда возник любитель-детектив Когоро Акэти. Какое же отношение имеет общественный прогресс к детективному персонажу? - спросите вы. Самое непосредственное. В контексте японского общества индивидуальность - сомнительное достоинство. Быть "среди всех" подразумевает "быть как все". Некая приземленность, неотличимость от прочих, доступность и близость делают Акэти особенно привлекательным для среднего японца. Иными словами, для рядового, массового читателя. Ведь глупо было бы отрицать, что в конечном итоге детективная литература - литература, конечно же, массовая.
Впрочем, что касается последнего пункта, то здесь творчество Рампо далеко не однозначно. Не будем забывать о второй - не менее мощной и самоценной - струе: о волшебном и ирреальном. Забавно, но факт: непревзойденный мистификатор, Рампо стал жертвой самомистификации длиною в жизнь.
Границы детективного жанра размыты, четких дефиниций здесь не существует. Наличие тайны - уже отличительный признак детективной литературы. И Рампо, ратуя за "чистоту" детективного жанра, до самых последних дней работал в совершенно ином направлении - в традиционном японском жанре "кайдан" (рассказов об ужасном), даже не подозревая об этом.
Обнаружив это под конец жизни, Рампо самолично разделил собственные произведения на "чистые" детективы и "рассказы об ужасном". Следуя его примеру, отнесем ко второй группе - романтического и ирреального - вошедшие в данный сборник новеллы "Путешественник с картиной" (1929), "Волшебные чары луны" (в оригинале "Доктор Мэра", 1931) и "Человек-кресло" (1925).
Романтическо-ирреальное у Эдогавы Рампо родилось не из западного готического романа, а из национального опыта средневековой литературы. В Японии традиция жанра "кайдан" уходит корнями в глубокую древность. На протяжении многих веков огромной популярностью пользовались (что было обусловлено характером народных верований) рассказы об оборотнях, привидениях, духах и прочих сверхъестественных явлениях. Жанр новеллы о чудесах полностью сложился в начале XVII века.
Однако у Эдогавы Рампо волшебство носит прикладной характер. Оно не более чем средство художественного выражения, тонкий флер, приукрашивающий реальность. Главное для Рампо - запечатлеть "ужас души", свою собственную тоску и смятение. Недаром все чудовищные, жутковатые истории в его произведениях рассказаны от лица специально введенных персонажей, то ли существовавших в действительности, то ли пригрезившихся писателю.
Новелла "Путешественник с картиной" исполнена особого очарования, в ней ощущается изысканность, присущая японской куртуазной литературе.
В иной тональности выдержан рассказ "Волшебные чары луны" - невероятная, загадочная история о "зеркальных" самоубийствах. Эта новелла в отличие от рассказа "Путешественник с картиной" лишена романтизма; вместо изысканности - жутковатая реалистичность традиционного "кайдана". Даже сам антураж - ночная тьма, луна, "зеркальный" пейзаж - напоминает средневековые волшебные повести.
Итак, заглянем в творческую мастерскую "волшебника" Рампо.
Ночь, тьма, луна, зловещие тени, картины с ожившими персонажами - это традиционное, то, что оттачивалось и совершенствовалось веками. Но по соседству с привычными атрибутами старины мы обнаружим совершенно неожиданные предметы - уже из нашего, XX века.
"Бинокли, отдаляющие и уменьшающие предмет до размера песчинки или, напротив, чудовищно увеличивающие его; микроскопы, способные превратить крохотного червячка в ужасающего дракона, - во всем этом есть что-то от черной магии", - читаем мы в рассказе "Путешественник с картиной". Да, бинокли, "эти орудия дьявола", приоткрывают Рампо - а заодно и его читателям - кусочек иного, потустороннего мира.
Кстати, страх перед линзами и всякого рода оптическими приборами писатель вынес из детства: маленького Рампо напугало и потрясло чудовищное, инфернальное видение, возникшее под увеличительным стеклом, с которым ему вздумалось поиграть во время болезни. С детских же лет, вероятно, запал ему в душу и сладкий ужас игры в прятки (рассказ "Человек-кресло").
Не менее почитаемы Рампо куклы, особенно манекены ("Путешественник с картиной", "Волшебные чары луны"), искусственные глаза ("Плод граната", "Волшебные чары луны"), еще больше - зеркала, внушающие его героям просто "мистический ужас" ("Волшебные чары луны"). Тема зеркал - магистральная тема у Рампо. Рассказ "Ад зеркал" (1926), к сожалению в сборник не вошедший, целиком посвящен кошмару отражений.
Примечательно, что тему зеркал Рампо трактует иначе, нежели средневековые волшебные новеллы. Магия зеркал и биноклей у Рампо физически ощутима, это - окошко, приоткрывающее красоту инфернального. Даже в самых рациональных произведениях нет-нет, да и проскользнет - пусть косвенно, мимоходом - намек на существование иного мира. Как, скажем, в повести "Простая арифметика" всплывает вдруг, хотя и в юмористическом ключе, призрак "неотмщенной О-Кику" - утонувшей в колодце героини средневековой легенды. Или возникает (не совсем кстати) стеклянный глаз погибшего персонажа, который "хотел вымолвить что-то" (повесть "Плод граната").