Вот бы мне лежать весь день и читать - это, в моем понимании, и есть счастливая жизнь. И "Скорая помощь" такую возможность предоставила. Даже при работе на полторы ставки у тебя после суточного верчения есть два свободных дня. И лишнее брать на себя не буду - к чему лукавить! - мою жизнь определили именно эти свободные дни, а не только польза, которую я вроде бы приношу.
Когда за много лет привыкаешь, что у тебя есть вольные дни, сесть на ежедневный прием довольно тяжело. Крутиться каждый день - этого я уже не могу себе представить. Хотя все именно крутятся: из тех, кто пришел на "Скорую" со мной вместе, прижился только я.
Правда, тут, возможно, моей заслуги нет. Возможно, просто нервы покрепче, и потому хорошо переношу ночные дежурства. Конечно, это везение: только ты упал на топчан, как сразу заснул. А уж у кого нервы послабее, и кто вздрагивает от каждого звонка и окрика диспетчера, кому мешает бьющий в глаза свет, зимой - постоянное гудение наших прогревающихся машин, летом - жужжание комаров, тот, конечно же, не приживется.
А вот и мой заставленный сараями двор, а вот и серая пятиэтажная коробка.
Дома никого не было - Надя на работе, Павлик, наш двенадцатилетний сын, в школе.
О! Этот многолетний ритуал прихода домой. Никого нет, и можно так это потянуться, послоняться по квартире, принюхиваясь к забытым было запахам родного очага.
Немного поспать, потом погулять, почитать - долгий первый день. Правда, от недосыпа все чуть смещено в твоем сознании, время, события чуть деформированы, даже сказать, чуть скручены, мозг вяловат, а нервы взвинчены.
Безоглядный второй день - ты выспался, ты здоров, ты поешь по утрам в клозете. Вот сконденсированная твоя свобода - ты никому ничего не должен, ты волен, можешь безоглядно читать, или уйти на полдня в лес, или сгонять в город на выставку или в книжные магазины. И лишь ближе к вечеру в безоглядное струение солнечной вольной жизни вливаются легкие звоночки, словно бы фальшивый звук скрипки в складном оркестре, так, звоночек судьбы, невечность сущего, кратковременность счастья - робкое напоминание - завтра снова сутки работы.
Постепенно звоночки эти сливаются в ноющую мелодийку, которая не отстанет до самого сна. Цикл закончился. Утром все сначала.
Так двадцать лет. Десять суток в месяц - полторы ставки. Полторы не потому, что иначе тебе скучно жить, о нет, но десять суток лишь потому, что ты кормилец. Однако цикл завершится лишь завтра вечером, а сейчас самое его начало.
Когда дежурства бывают трудными и ты приходишь домой измочаленным, то так сладостно вовсе ущемиться, в этом несомненное мазохистское начало присутствует - так это включить музыку, ну, там "Гамлета" Чайковского или Сороковую симфонию Моцарта (можно и Деревенскую симфонию того же автора), а всего-то лучше концерт Баха для двух скрипок.
И так это вытянуться и покрыться попонкой, и ты тогда безволен, и душа твоя скукожена и вовсе голенькая, и у нее нет никакой защиты, не нужно ее даже вылущивать, лишь коснись ее мягкими пальцами, и она сама падет в ладони; а скрипочки себе пилят и пилят, одна - что вот жизнь так и проскочила с пенечка на пенечек, с дежурства то есть на дежурство, другая же, о, как иначе, напротив, успокаивает - так это же и хорошо, что жизнь проходит, и пусть уж таким манером, как у тебя, а не каким иным.
Музычка, она ведь для того и существует, чтоб спеленать голенькую беззащитную душу, а вот и утешение лукавое проклевывается: а чем твоя жизнь, в сущности, плоха? Не воровал, не предавал, не убивал. О-хо-ха, даже и слог высокий пробьется - людей, глядите, спасал. Все на белом свете нормально, не волнуйся, все будет хорошо.
Но сейчас я не нуждался в защите музыкой и, наскоро позавтракав, приготовился почитать.
Тут я поймал себя на том, что улыбаюсь. Это я вспомнил молодую женщину, с которой перекинулся несколькими фразами на последнем вызове. И сейчас я вспомнил не только черную кофту, но и светлое - не белое, а именно светлое - ее лицо, однако подробные черты в памяти не всплывали, и светлые же коротко стриженные волосы с лихой какой-то скобкой, в стиле ретро - тридцатые годы.
Где же я ее видел? На кого-то она мучительно похожа, но только вот на кого?
И тут раздался долгий звонок в дверь.
Молодой наш шофер Гриша смущенно улыбался.
- Зовут, - и он виновато развел руками.
- Кто?
- Главврач.
- А что случилось?
- Не знаю.
Да, что-то случилось, иначе подождали бы два дня. Может, какая-то жалоба и нужно срочно разобраться. Но вроде бы у меня не было грубых проколов.
Он пошел мне навстречу, наш главврач, длинный, сухой, с до блеска бритым черепом, с печальным морщинистым лицом многолетнего язвенника. Руку пожал, усадил.
- Вы простите, Всеволод Сергеевич, дело срочное. Лариса Павловна подала заявление. Сперва в отпуск, потом совсем. Вы остались без заведующего. Через три дня она уезжает с мужем. Подвести ее не могу - потому спешка.
Лариса Павловна заведовала "Скорой помощью" тридцать лет, мы как-то и не представляли, что когда-нибудь будем работать без нее. Правда, она всегда говорила - работаю только до пенсии и фьють. Но три дня назад ей стукнуло пятьдесят пять, и вчера она подала заявление.
- А уговаривали?
- Пустой номер. Муж - отставник, в семье по кругу триста тридцать, едут к внукам. Все! - и он, прикрыв глаза, правой рукой ощупал лицо - такая манера, словно бы человек желает убедиться, что уши, нос, глаза на привычном месте. - Должность, прямо скажем, невеликая. Со стороны брать неловко. Да и где ты его найдешь, надежного человека? Значит, в своем коллективе. У вас двое мужчин - вы и Алферов. Остальные - женщины. Нет, я не против женщин, - главврач бегло усмехнулся, и подвижное лицо его собралось ко рту, как бы для плевка. - Но они у вас либо совсем молоденькие, либо предпенсионные - не захотят перед пенсией терять в деньгах.
И это было верное замечание - заведующий не получает за стажность на "Скорой помощи", рублей пятьдесят в месяц потери. Правда, можно совмещать, и по кругу это будут те же деньги, но совместительство не идет к пенсии - таковы хитрости нашего быта.
- Значит, или вы или Алферов. И я прошу вас согласиться, Всеволод Сергеевич.
Предложение не было неожиданным: когда прежде Лариса Павловна уходила в отпуск, я иногда замещал ее. Я или Елена Васильевна. Но я еще не смирился, что Лариса Павловна уходит от нас. Как-то уж считалось, что "Скорая помощь" - ее царство, начальство не вмешивалось. На нас и жалоб почти не было, письменных, во всяком случае. Ларису Павловну в городе знали, и, если кто провинится на вызове, больные звонили ей. Разбиралась она строго, но начальство не вмешивала. Мы всегда считались одной из лучших "Скорых" в области, а несколько лет были и вообще лучшими.
Да, предложение неожиданным не было, как не было у меня и сомнений.
- Спасибо, Алексей Федорович. Но я врач, я не начальник. Если пятнадцать лет назад я отказался стать вашим заместителем, то сейчас, ближе к старости, смешно соглашаться. Моя точка прежняя: врач и учитель, они и есть врач и учитель. У них нет карьеры. Хороший врач, хороший учитель - вот их карьера.
Думаю, ему были малоинтересны мои точки зрения - как прежние, так и нынешние, и он снова пощупал лицо, и в глазах мелькнуло тусклое удовлетворение - все на месте.
- Я знал, что вы откажетесь. Вы не меняетесь. Предлагал, чтобы вы не обижались. Хотя, согласись вы, за "Скорую" я был бы спокоен. Вас любят в городе, и вас уважают на "Скорой".
Пожалуй, я скажу себе похвальное слово. Главврач прав - в городе ко мне относятся неплохо. За двадцать лет работы ни одной жалобы. С другой-то стороны, кем же это надо быть, чтобы за двадцать лет не освоить дело сносно. Да и формально - только у нас с Ларисой Павловной первая категория. Теперь у меня одного.
- Нет так нет. Вы или Алферов - вопрос стоит так. Значит, Алферов.
- Вопрос решенный?
- Нет, разумеется. Поприсматриваемся. Два месяца будет исполнять обязанности заведующего.
- А он согласится?
На лице главврача мелькнула едкая демоническая усмешка.
- Он согласится. Пробный шар запускали. Он вцепится зубами. Вы, я вижу, не в восторге?
- Нет, не в восторге.
- Но у вас был выбор, и вы его сделали. Прошу вас, Всеволод Сергеевич, без оппозиции. Примете его вы, примут и остальные.
- Да мне, по правде, все равно.
- Отличная позиция, - равнодушно сказал главврач, отпуская меня.
У выхода из конторы я столкнулся с Ларисой Павловной.
- Согласились? - нетерпеливо спросила она.
- Нет.
- Я так и знала.
- Да какая разница. По мне, если не вы, то все равно кто.
- Ой, не скажите. Еще пожалеете. Все-таки обидно, Всеволод Сергеевич, работаешь, работаешь, а получается, что эту работу может исполнять кто угодно.
- Да какая теперь разница. Как-нибудь проживем.
А потом я сел на лавочку у приемного покоя, и солнце припекало, небо стало совсем голубым, с летучими белесыми облаками, и я плыл в легкой дреме и думал, зачем это Алферов согласился заведовать - кормилец семьи, теряет в деньгах.
Мотивы же главврача мне были ясны: на "Скорой" у нас порядок, это уж молодец Лариса Павловна, и кем же это надо быть, чтоб развалить налаженную работу. Нет, за три года при всем старании не развалит, а дальше хоть трава не расти. Главврачу до пенсии оставалось как раз три года. Новый заведующий не станет беспокоить зря, ты вот по нему ногами ходи, он не пикнет. Вот такой и нужен - чтобы не беспокоил понапрасну.