- А это автобус специального следования, - говорит кондуктор. - И проезд на этой трассе стоит четыре пенса, потому что мы объезжаем вокруг ратуши.
Я протягиваю ему еще одно пенни. - Скажи спасибо, что я сел: теперь ты на четыре пенса богаче будешь, - говорю я ему.
Он качает головой и прищелкивает языком, показывая гнилые зубы.
- Только не я, приятель. Мне-то ведь все равно.
Я беру билет и отправляюсь наверх. Второго такого жалкого типа я едва ли сегодня встречу, думаю я, и хорошо, что эта встреча позади.
По субботам я работаю в музыкальном магазине мистера ван Гуйтена на Рыночной улице. Остальные дни недели там работает сам мистер ван Гуйтен да еще Генри Томас, который занимается мелким ремонтом в комнатке, за магазином, а по субботам я встаю за прилавок и помогаю в предвоскресной торговле. Отец мистера ван Гуйтена был голландцем, но сам мистер ван Гуйтен такой же англичанин, как и я, - голландского в нем только и осталось, что имя да иной раз, когда он очень разволнуется, несколько ломаных слов. Не все знают, что фамилия у него голландская. Многие вместо "ван" говорят "фон", и она сразу становится немецкой. Вот почему в первую мировую войну швыряли кирпичи в окна дома, принадлежавшего отцу мистера ван Гуйтена. Люди тогда не были такие всезнайки, как сейчас, и даже не догадывались, что мистер ван Гуйтен и его отец ничем не отличались от прочих обитателей Крессли и точно так же терпеть не могли немчуру; и догадались все об этом лишь тогда, когда мистер ван Гуйтен пошел добровольцем на фронт и вернулся домой в английской военной форме. Мой Старик тоже тогда вступил в армию, и они подружились с мистером ван Гуйтеном, хотя мистер ван Гуйтен был уже солидный дядя, а мой отец - еще совсем сосунок, моложе, чем я сейчас. После войны дела у отца мистера ван Гуйтена - а он был антикваром - пошли вкривь и вкось, и однажды вечером он застрелился, предоставив сыну выкручиваться, как сумеет. Мистеру ван Гуйтену очень не везло: вскоре после смерти отца он женился, а через несколько лет жена его умерла от рака. Снова он оказался один и больше уже не стал обзаводиться семьей. Долгое время он зарабатывал, себе на жизнь тем, что играл на пианино в театральных оркестрах и на сеансах немого кино, а потом открыл, этот магазин.
Нельзя сказать, чтобы мистер ван Гуйтен был близким другом нашей семьи, но Старик и Старушенция всегда вспоминают о нем и посылают ему поздравления к рождеству, а когда составляли список гостей на свадьбу Крис, он был в числе первых. Как я стал работать у него в магазине? Очень просто: однажды в субботу Старик прочел в "Аргусе" объявление о том, что магазину нужен приказчик на один день, и сказал об этом за обедом. Я увидел возможность подработать, да и место это было мне по душе. Старик пошел и без долгих разговоров условился обо всем. Это было год назад, и пока я не жалею о своем решении. Мне нравится обслуживать покупателей, заполняющих магазин по субботам, нравится видеть не только Хэссопа, Миллера, Роулинсона и Конроя изо дня в день, а и какие-то другие, каждый раз новые лица. Порой мне кажется, что вот та работа, для которой я создан; только если стать приказчиком насовсем, то это очень мало дает, а так мистер ван Гуйтен платит мне за субботу тридцать монет, и это ощутимо дополняет мое скромное жалованье.
В магазине я появляюсь после девяти, когда мистер ван Гуйтен уже открыл его. У дверей стоит "моррис" и Генри дожидается меня, чтобы приступить к погрузке. Фургончик - светло-голубой, и на нем черными буквами выведено имя мистера ван Гуйтена. Выглядит он как новенький, да и неудивительно, потому что куплен он всего полгода назад. Тот, который был у мистера ван Гуйтена раньше, служил ему еще с довоенных времен и не имел никаких отличительных знаков. Когда я вхожу в магазин, мистер ван Гуйтен сидит в своей клетушке в конце длинного прилавка, отгороженный от всего света матовым стеклом, и просматривает свои книги. Мы с Генри выносим из магазина два новых телевизора и приемник, а также три телевизора, которые находились в ремонте.
- Недурная выручка у нас за эту неделю, а, Генри! - говорю я, когда, покончив с погрузкой, мы останавливаемся передохнуть у фургончика. - Добра тут больше, чем на двести монет.
Генри - маленький тощий человечек, обремененный толстухой женой и пятью мокроносыми детишками. Он носит очки, и волосы у него всегда стоят торчком, хотя вроде бы он и смазывает их чем только можно, начиная с жидкого парафина и кончая салом. Он достает из-за уха сигарету, сует себе в клюв и закуривает. В ответ на мое замечание он покачивает головой, и я понимаю, что он сегодня встал с левой ноги. Не помню, впрочем, чтобы он когда-либо вставал с правой.
- Хотелось бы мне верить, что такой спрос удержится, Вик, - говорит он и снова покачивает головой.
- Удержится?! - говорю я. - Да ты что?! Дела идут блестяще. У нас еле хватает товара, чтобы всех удовлетворить.
Но таков уж он, наш Генри, - вечно видит все в черном свете, а если для этого нет оснований, так он их в два счета выдумает. Не знаю - может, и я был бы такой, будь у меня толстая жена и пять мокроносых ребят. А пока у меня не выходит из головы Ингрид, и стоит мне подумать о ней и при этом посмотреть на Генри, как мне становится жаль его.
- Ты считаешь, этот бум долго продержится, Вик? - Говорит он, попыхивая сигаретой. - Но ведь рано или поздно настанет такой момент, когда все насытятся, а?
- А ты посмотри на пластинки, - говорю я. - Казалось бы, телевизор должен бы начисто убить это дело, получается наоборот. Люди видят на экране какого-нибудь парня и бегут в магазин купить его пластинку. И ведь каждый месяц выпускают все новые и новые.
- Но ведь ты же не покупаешь каждый месяц новый телевизор?
- Ну и что же? Телевизоры ремонтируют, верно? Ну, а как, например, с машинами? Вот скажи мне: как с машинами? А посмотри, сколько их выпускают. Куда же они все деваются? Не знаю. Казалось бы, сегодня у нас в стране у каждого должно быть по две машины, но у меня, к примеру, нет ни одной, да и у тебя тоже.
- Ах, - говорит Генри, - это же совсем другое дело. Ничего тут и общего-то нет…
Я вижу, что глаза у него заблестели и указательный палец поднят вверх, - эти симптомы мне хорошо известны. Сейчас он начнет приводить цифры, а уж если Генри оседлает статистику - пиши пропало. И откуда только он все это берет, ума не приложу; иной раз мне кажется, что он, сам того не подозревая, сочиняет это во сне.
- Я на этот счет немало думал, - говорит он. - Ты же знаешь, это у меня вроде конька. И вот пришел к двум-трем выводам…
- Прибереги-ка свои выводы до обеденного перерыва, а то мистер ван Гуйтен накрутит нам хвост за то, что мы бьем баклуши.
Генри - человек сознательный, он понимает, что я прав, и умолкает. Но при этом издает горестный вздох - наверно, он всегда так вздыхает, когда ему не дают выговориться, - тушит сигарету, застегивает куртку, и распахивает дверь кабины.
- Хорошо, - говорит он. - Но все мы живем иллюзиями, вот что я скажу. Иллюзиями, Вик. Всеобщая занятость и процветание в делах? Такого не бывает, мой милый. И когда наступит крах, не говори, что я тебя не предупреждал.
- Вместе будем получать пособие по безработице, Генри, - говорю я и улыбаюсь.
Он окидывает меня взглядом.
- Пособие по безработице? - говорит он. - Ты спроси своего отца, что такое пособие по безработице, милый.
И, выпустив, как говорится, этот свой последний заряд, он захлопывает дверцу и включает мотор. Этакий горе-утешитель, как назвала бы его наша Старушенция. Я смотрю ему вслед и вхожу в магазин.
- Продавайте скорее свой магазин и вкладывайте деньги в зеленную торговлю, мистер ван Гуйтен, - говорю я, проходя мимо конторки.
Мистер ван Гуйтен поднимает от книг свою большую косматую голову и серьезно смотрит на меня поверх матового стекла.
- Почему же это, Вик?
- Генри говорит, что мы живем иллюзиями.
- Ах, Генри говорит! Наш доморощенный экономист… - Мистер ван Гуйтен широко улыбается, показывая зубы, которые торчат у него из десен, точно надгробия на старом кладбище, где давным-давно никого не хоронят. - В приемниках Генри разбирается отлично, и если чего и не знает, так сущей ерунды, а вот на его суждения о финансовых аспектах нашего дела никак нельзя положиться. - И мистер ван Гуйтен ухмыляется, точно открыл в Генри величайшего комика наших дней.
Я выжидаю немного и потом спрашиваю, чем мне заняться.
- Сейчас подумаем, - говорит он и поднимает очки на лоб. - Ну-ка, ну-ка…
Этот мистер ван Гуйтен - человечек совсем особого рода. Он говорит такое, чего ни от кого другого в жизни не услышишь. Одевается он как настоящий джентльмен старой закалки - черный пиджак, брюки в полоску и воротничок, как у пастора. Нужно очень присматриваться, чтобы заметить на его жилете и брюках пятнышки от завтрака и пепла. Мистер ван Гуйтен много курит, хотя, в общем-то, его не назовешь рьяным курильщиком. Он закуривает сигарету, и она висит у него изо рта, а пепел сыплется на конторские книги, и он рассеянно сбрасывает его. Да, выглядит он как настоящий джентльмен, и мне особенно нравится белый платочек, который торчит из его нагрудного кармашка. Торчит этак небрежно, на артистический манер, словно мистер ван Гуйтен хочет этим сказать: "Не беспокойтесь, я знаю, как надо одеваться, но, право же, мне не до того, чтобы заниматься всякими мелочами".
Итак, мистер ван Гуйтен раздумывает и затем изрекает:
- По-моему, тебе следовало бы просмотреть новые пластинки, которые мы получили. Если ты, конечно, не возражаешь. Не сомневаюсь, что некоторые из них будут сегодня спрашивать, и надо знать, где их найти.
- Вы совершенно правы.