Утром он позавтракал, как обычно, с книгой, установленной за тарелкой с кашей. Вышел из дома и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. На его плече висел рюкзак, набитый плотнее обычного. А в комнате над раскладушкой, где висели фотопортрет Жака-Иа Кусто и картинка с головкой Нефертити, желтели четырехугольные пятнышки.
Он не сошёл у школы, а поехал дальше на железнодорожный вокзал. Впервые за последние годы ему было легко дышать. Мысль, постоянно тревожившая его и одновременно наполнявшая смыслом его существование, наконец, обещала превратиться в реальность.
"Человек настолько привыкает к жизненному расписанию, продиктованному ему другими людьми, что боится хотя бы в малом нарушить это расписание, выйти из графика, упаси Бог, оспорить или предложить взамен что-нибудь новенькое", – думал он, сжимая и разглаживая в кармане паспорт и конверт с московским адресом отца.
Светило солнце. Пронзительно кричали воробьи. Оттого, что мальчик не поехал в школу, небо на землю не упало, землетрясением и прочими катаклизмами не пахло. "Ничего страшного и необычного в том, что я делаю, нет. Только не стоит задумываться".
У вагона сонная проводница проверяла билеты. Мальчик испугался, что она не пустит его: билет был дорог, он купил его на украденные сегодня у матери деньги из чайной жестяной баночки. Он мысленно легко оправдал себя, и его совесть была спокойна. Проводница надорвала билет и равнодушно отвернулась. Всё было как обычно. Это покоробило его. Ему казалось, что всё, что теперь будет окружать его и входить с ним в контакт, должно быть совсем иным, иметь на себе особый отпечаток. Какой, мальчик и сам толком не знал.
В купе уже сидели два пассажира.
Долговязый, с веснушчатым лицом милиционер ("с окружной конференции блюстителей порядка", – усмехнулся мальчик) только что сходил в туалет и вернулся с выстиранными носками, которые аккуратно развесил на горячей трубе. И теперь сидел, вытянув босые белые ноги, и с наслаждением шевелил пальцами. От сохнувших носков и от ног крепко пахло. Полный, корректного вида мужчина читал газету и с неудовольствием поводил носом.
"Это последнее, что я вижу в этом городе", – решил мальчик.
– Каникулы? – подмигнул мужчина и тут же углубился в газету.
Поезд дёрнулся и быстро стал набирать ход. За окном проплывали станционные здания, фигурки в жёлтых жилетах. На насыпи у путей были выложены выщербленные, заросшие жухлой травой каменные буквы полувековой давности: "КПСС НА ВСЕ ВРЕМЕНА!" Тётка в жилете грязной метлой выметала припорошённый углём снег с каменных букв.
Проводница принесла чаю. Мальчик подсчитал на ладони мелочь, прикинул и взял два стакана. Он сидел, глотая горячий горький чай, посматривал за окно и улыбался.
МАЧО
В последнее время с пунктуальной Викторией Евгеньевной стали твориться странные вещи. Подойдет к холодильнику, откроет и задумается. Долго стоит, вспоминает, махнет рукой и пойдет по делам дальше. Через некоторое время вспомнит: да за ветчиной же шла! Пообедает за книгой (выработалась от одинокой жизни такая привычка), завернет ветчину в бумажку и отнесет: книжку в холодильник, ветчину за стекло на книжную полку. И, конечно, наткнется через месяц на позеленевший скукоженный ветчинный кусок, когда в нем червячки заведутся.
Весной на мамину могилку вместо петуньи чуть не высадила семена брюквы кормовой. Бог не попустил: в последнюю минуту надела очки, прочитала на пакетике: "Брюква кормовая". И маме была бы обида, и от людей стыдно… А-то еще: варит суп с фрикадельками. Засмотрится на всплывающие, теряющие центр тяжести, переворачивающиеся, как айсберги, в бульоне розовые мясные кусочки, задумается и в доходящий уже суп вместо приправы возьмет и высыплет чайной заварки. Не раз приходилось выливать содержимое всей кастрюли в унитаз.
А ведь почти полвека пунктуальная Виктория Евгеньевна проработала в жэке с документами. В голове держала целую бухгалтерию с точностью до последней циферки, и вот на тебе.
А еще ее в последнее время в самых неподходящих местах: на людях, на улице, в общественном транспорте – стало обливать внезапным мощным жаром. Как если бы медсестра-распустеха горячий укол со всей силы всадила.
Виктория Евгеньевна собралась и пошла к бывшему районному невропатологу, а нынче широко известному в городе и области экстрасенсу, обладательнице Платинового Международного Медицинского Диплома и разных целительских золотых Орденов Ольге Вячеславовне.
Они были не то что бы близкие подруги, но давние, проверенные, надежные приятельницы. Даже внешне были похожи: обе гренадерского роста, тучные, с маленькими, по-мальчишечьи коротко стрижеными головками на мощных шеях, плавно перетекающих в объемистые торсы. Ольга Вячеславовна в своем медицинском халате была вылитая белая медведица из мультика про медвежонка Умку.
В свое время, когда еще была в силе, Виктория Евгеньевна задним числом приватизировала на имя Ольги Вячеславовны квартиру после смерти ее папы. Очень тогда помог товарищ Полюшкин из администрации. А так – не пито, не едено – досталось бы государству.
Ольга Вячеславовна не любила оставаться в долгу. Пользуясь связями в районной ВТЭК, вывела Викторию Евгеньевну на группу – это когда в системе ЖКХ начались смутные времена, и ЖЭКи стали обзывать монополистами и грабителями и писать статьи под рубрикой "Жэк-потрошитель".
В городе объявился конкурент в лице управляющей компании с грозным названием "Энергодивизион". Виктория Евгеньевна опомниться не успела, а "Дивизиону" – не без посредничества вероломного товарища Полюшкина – уже достались сплошь элитные новостройки. А ее-то ЖЭКам – старые районы с аварийным жилым фондом, со сгнившими подземными трубами – ровесницами самой Виктории Евгеньевны. Ничего не оставалось делать, как прибегнуть ко втэковским услугам Ольги Вячеславовны.
Очень было горько и обидно. Не так, не так представляла себе Виктория Евгеньевна собственный уход на пенсию: чтобы с вывешенными в актовом зале на плюшевом занавесе круглыми, вырезанными из золотой фольги юбилейными цифрами, с зачитываемыми под аплодисменты благодарственными письмами, с расписным электрическим самоваром на подносе и другими практичными подарками. С речами со сцены: что вот такие советские, с большой буквы начальницы ЖЭКа, как уважаемая юбилярша, уходят в Историю. И это была бы чистая правда.
Сколько, бывало, в разгар торжественной части очередного мероприятия извлекали Викторию Евгеньевну из глинистых траншей, из затопленных подвалов, с протекающих чердаков, привозили в нарядный зал. Извиняясь, неловко протискивала крупное тело к своему неизменному стульчику в президиуме. Среди надушенных, начесанных жилкомхозовских дам, она мохеровый берет (тоже неизменный) уже и не снимала: все равно под ним заботливо накрученные с вечера волосы свалялись. А по окончании вечера, батюшки, обнаруживала: берет-то весь в паутине, в бумажках, в подвально-чердачном соре. И все видели, и товарищ Полюшкин, конечно, видел…
Ну где вы нынче найдете начальницу ЖЭКа, которая, узнав, что нерадивый жилец снова не донес ведро до мусоропровода и вывернул его на лестничной площадке, кряхтя вылезала бы из-за стола, напяливала тесное пальто и ехала в старом "козлике" на окраину города?
Там, бормоча: "Разве ж это люди? Это ж скоты, а не люди", – самолично исследовала мусорную кучу и – по клоку газету с номером квартиры, по тетрадке отпрыска-школяра, по какой-нибудь скомканной справке, использованной в качестве туалетной бумаги – вычисляла злоумышленника. За глаза ее называли "наш Шерлок Холмс". "И страшна и скора на расправу была ее тяжелая длань".
Ольга Вячеславовна не дурила подруге голову: не вертела хрустальных шаров, не жгла благовония, не проделывала пассы над головой и прочие экстрасенские заморочки. Она перелистала ее пухлую медицинскую карту и вздохнула.
– Вам сколько лет? Пятьдесят? Конечно, я могу устроить койку. Могу назначить самые хорошие и качественные препараты. Но самое лучшее лекарство в нашем возрасте, матушка – это секс. Регулярный и качественный. Да, да. Эффективное, но, я вам скажу, оч-чень труднодоступное лекарство.
Виктория Евгеньевна не поверила своим ушам. Поерзала на стуле, поправила черную шерстяную юбку:
– Это вы мужчин имеете в виду? Тьфу, добра-то.
– Напрасно вы так говорите, Виктория Евгеньевна. Нынче попробуй встретить настоящего мужика – я постель имею в виду. Это – Счастье. Вы от жизни отстали. Нынче женщины за ЭТО на такие вещи способны, рассказать – волосы дыбом встанут, со стыда сгорите. Я практикую, мне ли не знать.
И она развернула перед ошеломленной, отставшей от жизни Викторией Евгеньевной страшную картину повсеместной жестокой и беспощадной охоты женского пола на мужской. Рыщущие в поисках ускользающей добычи особи, растянутые повсюду паутины невидимых сетей, расставленные, хитроумно замаскированные силки, красные флажки…
– Это мы с вами, Виктория Евгеньевна, воспитаны на тургеневских девушках. Вот и кукуем в одиночестве.
– Пакость какая. И не уговаривайте, Ольга Вячеславовна. Я их брезгую, мужиков-то.
Экстрасенсша по селектору сказала секретарше, что сегодня больше не принимает. Задернула бархатные шторы, включила тихую музыку из к\ ф "Эммануэль". Внимательно осмотрела клиентку сквозь поблескивающие в полумраке стекла очков.
– Не можете ли вы, Вероника Евгеньевна, вспомнить и описать первые волнующие мгновения зарождения Женщины в вас, девочке? В гадком утенке – прекрасного лебедя? Робкое распускание нежных лепестков из скромного бутона?