- Да, да. Ну, говори свои молитвы, сынок! Ты здесь простудишься. Может, ты лучше скажешь их маме или няне в комнате?
- Нет, папа. Потому что Дэнни велел мне сказать эту молитву тебе самому.
- Ну, хорошо. Начинай.
Ребенок зашептал "Отче наш". Маленькая кудрявая головка благоговейно склонилась над сложенными ладонями.
После этой молитвы, которая во все века христианства была голосом всех верующих, он зашептал:
Добрый боженька Иисус,
Посмотри, как я молюсь…
Сонный голосок его стал прерываться:
- Господи, благослови папу, маму, сестричку, сэра Джона Фрэнинга в пути, и леди Фрэнинг, и всех любимых друзей…
Кудри, отягченные сном, упали на ослабевшие ручки, и детский лепет смолк.
Отец нагнулся и взял мальчика на руки, но тут Хэмптон, которому не давало покоя любопытство, громко спросил:
- А где же твоя молитва, малыш?
Ребенок встрепенулся, потер кулачками глаза и пробормотал:
- О, я забыл. Сейчас скажу, папа!
Он опять соскользнул на пол и, став в молитвенную позу, прошептал с особым благоговением, отчего слова его зазвучали еще страшнее:
- Господи, прокляни Джона Прайса!
Это еще вопрос, кто был больше изощрен в жестокости - Джон Прайс или кое-кто из каторжников, которых выпестовал Джон Прайс!
Когда доктор Хэмптон стал губернатором Западной Австралии, он говаривал, что и сам никогда не видел и от других не слышал, чтобы Джон Прайс дрогнул, если не считать двух случаев. Первый раз это случилось на Тасмании, о чем мы еще расскажем когда-нибудь. Второй случай произошел в описываемый вечер.
Отец содрогнулся, услышав проклятие, произнесенное невинным малюткой. Лунный свет не был единственной причиной бледности его лица.
- Дэнни… научил… тебя сказать… так? - спросил он у мальчика.
Но, прислонив головку к его коленям, ребенок уже спал. Отец поднял его и внес в дом. Положив малыша в кроватку, он помедлил, не решаясь прикоснуться к устам, которые так больно ужалили его, затем, склонившись, он поцеловал их алый изгиб и ямочки по краям.
Ребенок, чуть приоткрыв глаза, зашевелился и нежно пробормотал:
- Папочка!
- Как вы намерены поступить с заключенным, который подучил малыша сказать это? - спросил Хэмптон, когда комендант снова вышел на веранду.
- Ждать!
- Почему?
- Потому что я не могу наказать мерзавца без очной ставки с ребенком. А это привлечет внимание мальчика к… этим словам, и он их запомнит. Но если не возвращаться к этому, все быстро изгладится у него из памяти. Кроме того…
- Да?
- Показать заключенному, что он… - Прайс опять замолчал.
- Что он оскорбил вас? - подсказал Хэмптон с мягким злорадством, царапнув исподтишка, словно кошка, что было в его характере.
- Да, если угодно, сэр! - Джон Прайс был вынужден напомнить себе, что доктор не только старше чином, но и гость в его доме. - Если я дам ему понять, что он, как вы выразились, оскорбил меня, то все слуги в доме пожелают сыграть со мной подобную шутку. У вас, доктор, такой опыт обращения с преступниками, - разве вы не знаете, что только промолчав можно пресечь в корне те их выходки, которые прямо не запрещены уставом? И что наказание в их глазах придает делу важность?
Как администратор в самом широком смысле этого слова, вполне заслуживший панегирик мистера Гладстона, назвавшего его "человеком, достойным занимать самые ответственные посты, связанные с поддержанием порядка на каторге", Хэмптон привык смотреть на Джона Прайса сверху вниз; однако, когда речь шла о конкретных случаях, он считался с мнением гражданского коменданта. Он так и сказал теперь, а потом спросил - не из боязни, что Прайс вдруг проявит необычайное для него великодушие, а просто желая узнать, каким же способом он собирается наказать каторжника, изобретшего столь дьявольскую шутку: не собирается ли Прайс оставить это дело без последствий?
- Я сказал, что буду ждать, - ответил Прайс.
Тот, кто ждет, не просчитается.
Дэниел Данкен, осужденный за "Вестморленд", был одним из четырех заключенных, которых по Милости Властей комендант имел право использовать для домашних услуг. Его взял к себе еще прежний комендант, и Прайс продолжал держать его при вилле, поджидая, пока появится более достойный снисхождения человек, то есть, на языке Системы, человек, который приносил бы больше пользы в хозяйстве.
К несчастью для Дэнни, такой человек не замедлил привлечь к себе августейшее внимание коменданта. Некий субъект, который в проницательных глазах властителей Зла был столь презренным существом, что они наградили его всего-навсего семью годами заключения на лоне прекрасной природы острова Норфолк, проявил большие способности к декоративному садоводству. Он предложил два или три изумительных новшества, долженствовавших украсить вид из окон виллы, и поскольку Система всегда стремилась усовершенствовать природу, ему предстояло позолотить благородное золото; а именно - укротить буйную роскошь сосновых полян и ароматных зарослей, дабы привести их в порядок, столь любимый тюремным начальством.
Порядок - великолепная вещь, поэтому Дэниелю Данкену, этому воплощению пороков, над которым Система произвела неисчислимые опыты с целью привить ему чувство порядка, - следовало бы оценить мотив, по которому мистер Прайс собирался заменить его другим заключенным. Но даже безупречная система воспитания моральных качеств, составлявшая суть института каторжных работ, не смогла истребить в душе Данкена эгоистических наклонностей, посеянных в ней менее благочестивой обстановкой его юности. Вместо того чтобы, так сказать, пойти навстречу желанию мистера Прайса и приветствовать свое водворение в тюремную камеру, дающую прекраснейшую возможность поразмыслить на досуге, что необходимо для воспитания хорошего характера, он вознегодовал. И, вознегодовав, заставил невинного ребенка - сынишку коменданта - осквернить свои уста проклятиями. Действовать таким образом было явным неблагоразумием со стороны Дэнни, но когда и где со времен Эдема были желчные сыны Адама благоразумны?
Он знал, что поступает неблагоразумно, а кроме того, знал, что заставить детские уста разверзнуться для проклятия - кощунство. И зная, какими последствиями грозит его неблагоразумие, он все же пошел на риск - ради возможности проклясть. Что неминуемо вытекало из Системы.
Он знал, что начинаются последствия, когда на следующее утро, стоя на крыльце веранды, комендант с улыбкой сказал;
- Сегодня вы здесь последний день, Данкен. Постарайтесь использовать его получше. Завтра вернетесь в тюрьму.
Заключенный с вызовом поглядел в стеклянный диск - и задрожал, отдавая честь.
- Слушаю, сэр.
- И еще, Данкен…
- Да, сэр?
- Вы любите детей, Данкен?
- Да, сэр.
- Так вот, вы, как мне известно, хорошо служили здесь в доме, и я делаю вам снисхождение, Данкен, - дети будут иногда навещать вас. Но никаких молитв, Данкен, никаких молитв.
Данкена опять затрясло, хотя все кругом пело, купаясь в теплых солнечных лучах; он склонил голову над мотыгой. Он уже сожалел, что был неблагоразумен.
Через три дня главная тюремная охрана выстроилась, встречая доктора Хэмптона и коменданта, приехавших инспектировать тюрьму.
- Провести перекличку! - распорядился гражданский комендант, обращаясь к помощнику главного надзирателя Таффу.
Все обитатели тюрьмы, за исключением тех, кто, закованный в двойные кандалы, ожидал в своих камерах суда, были выстроены в коридоре.
В тот день были прекращены все работы, ибо начальство намеревалось "переформировать партии", - обстоятельство неприятное для Таффа и гибельное для Дэнни Данкена. Дело в том, что обычно перекличку производили по партиям, и Тафф, зная всех своих подопечных наперечет, мог выпалить их имена по списку, словно он их читал, хотя на самом деле читать он умел только по-печатному. Но перечислить наизусть сорок человек было так же невозможно, как и разобраться в списке, который был написан от руки.
- Провести перекличку! - повторил гражданский комендант.
Тафф отдал честь и заискивающим тоном сообщил их милостям, что "уж очень малюсенькие буквочки, а у него слабые глаза, ваша милость".
- Слабые глаза? - повторил комендант. - Я не знал, что у вас слабые глаза.
- Да, сэр! Но это совсем недавно проявилось. Они поправятся быстро, сэр! - И Тафф про себя поклялся, что даст какому-нибудь каторжнику больничный паек рома и табака, чтобы его поднатаскали в чтении "мелкого почерка". - Быстро поправятся, сэр. Может, дать список кому из ребят, сэр?
Комендант пропустил этот вопрос мимо ушей и продолжал в том же тоне:
- Совсем недавно проявилась эта слабость! Однако насколько же слабы ваши глаза? Взгляните вон туда, на Данкена, Данкена 41–392. Данкена по Вестморлендскому делу. Вы видите у него этот стальной прут - опасное оружие, иметь которое заключенным категорически запрещается по уставу?
Тафф тупо смотрит на Данкена, так же тупо оглядывается; весь строй вытягивает шеи в одном направлении, словно вороны, усевшись в ряд на скале, поворачивают клюв, следя, как живое существо превращается в падаль.
Секунду никто ничего не видит; Данкен стоит прижав руки к бокам, как положено по уставу. Что же это за стальной прут? Где он?
Гражданский комендант Джон Прайс делает шаг вперед, на секунду задерживается, чтобы вставить монокль, а затем указательным пальцем дотрагивается до рокового предмета.