Год под знаком Канализации продолжался. Зиму мы кое-как протянули. В весенний паводок насос работал на пределе, на автомате. Летом грандиозные земляные работы продолжились.
Ближе к осени поняли, что своими силами не справимся. Вновь перешерстили объявления с предложением услуг на участке. И снова – полная апатия при словах "копка ям и траншей". Снова пришлось обращаться к хозяину Санька.
На этот раз из машины вышли трое нехилых ребят. Прокопать десять метров канавы глубиной полметра оценили в пять тысяч. Я подумала и отказалась.
Молодые люди на калькуляторе молниеносно подсчитали убыль, в которую я их ввела. Бензин и амортизация машины – раз. Время, потраченное на переговоры, на поездку туда – обратно – два. Далее, убытки, которые бригада понесла из-за меня в результате отказа от другого чрезвычайно выгодного предложения – три. Итого полторы тысячи.
Главный переговорщик смотрел на меня ясным приветливым взором и улыбался. Два его друга стояли рядом и скучающе пошевеливали могучими плечами под спортивными куртками.
Пока деловые ребята не поставили меня окончательно на счётчик, я торопливо согласилась. Работали в основном двое. Главный переговорщик извинился, сославшись на разыгравшуюся диарею, попросил нераспечатанный рулончик туалетной бумаги и удалился в туалет. Где и провёл основное время: у мужа там кипа кроссвордов и огрызок карандаша.
Мы расстались очень мило, вполне довольные друг другом. Они, рассовывая деньги по карманам – с горячими уверениями, что только свистни – они со своей помощью тут как тут. Я – с облегчением, что больше никогда не обращусь в эту фирму.
А заканчивать работу было нужно. И снова поиски, и снова бесплодные звонки. Впору было в отчаянии возопить: "Ищу гастарбайтера!" И вот в море отказов – тихий, как будто из далёкого далека, нерусский голос. В конце разговора торопливо добавил выученное: "Большое спасибо".
Когда каждый вечер в конце тяжелейшего восьмичасового рабочего дня я вручала гастарбайтеру Боре – так он себя попросил называть – тысячу рублей, он каждый раз благодарил и даже немножко кланялся: "Спасибо, хорошо, большое спасибо". Был он низкоросл и плотно сбит, выглядывал из ямы чумазый, с посверкивающими на круглом скуластом лице глазами – сам как вылепленный из глины, земляной человечек.
Обедал привезённой из дома сытной пищей: хлебом, мясом. Рассказал: сам из Киргизии, жена русская. В кармане у Бори постоянно пиликал телефон – чаще, чем у топ-менеджера продвинутого банка. Боря в трубку виновато объяснял, что занят, извините, пожалуйста. И сегодня занят, и завтра, и через неделю. Извините, большое спасибо, пожалуйста. Потом он телефон отключил – ну невозможно же работать.
Гастарбайтера Борю у меня не раз пытались вероломно переманить: предлагали по полторы тысячи в день. Он смущённо отказывал: договор есть договор. Я его спросила: повсюду висят объявления о наборе на стройку разнорабочих с оплатой даже в 40 тысяч. Не возникает желания устроиться на стройку на большие деньги?
– Стройка-мойка… Стройка-сойка, – улыбался он, прожёвывая хлеб и капающий соком крупный сахарный помидор. В душе он был поэт, склонен к рифме. Объяснил на ломаном языке: тут он сам себе хозяин, работает на себя. А там – непременные склоки между работягами, ругань, грызня, деление обязанностей, отлыниванье под шумок, вечные простои, тайное пьянство… Боря этого не любит. Налицо преимущество единоличного труда перед коллективным.
Пока осенняя погода к нам благоволит, Боря старательно копошится. Дай Бог, скоро управимся. "Управимся, дай Аллах". И мы оба через силу, вымученно улыбаемся. Потому что над нашим мирным, никому не мешающим союзом работодателя и работника нависла угроза.
Недавно моему безобидному, тихому гастарбайтеру Боре позвонили некие молодые люди. Предложили наняться к ним землекопом, за 250 рублей в день. И это ещё много – другие за хлеб и сигареты рады (я сразу вспомнила Санька).
Потому что внутригородская конкуренция в земляном бизнесе им на хрен не нужна. А если узкоглазый упрётся – то ведь можно и меры принять. Выйдет однажды Боря во двор – а у старенькой "пятёрки", на которой он ездит на работу, шины проколоты. Или на лобовое стекло кирпич нечаянно упал. А не хрен клиентуру отбивать.
Господи, с тоской думаю я. Ну и ну. Ну и страна. Хоть бы до зимы дотянуть.
ПОТЕРЯШКИ
Потеряшками сотрудники МЧС называют людей, которых приходится разыскивать.
– Не закоченели ночью? Огонёк был? Ну, говорите спасибо мужикам, что курят.
Это было первое, что сказали красногорские спасатели, когда они, четверо заблудившихся, чудом вышли из леса. Отец, мама, она – двадцатипятилетняя рассказчица, белокурая синеглазка Любаша и её муж Ваня.
Они с Ваней, как обычно, приехали на выходные к родителям в село Васильевское. Воскресенье 22 сентября – день осеннего равноденствия – выдалось пасмурным. С неба сыпалась морось – как будто весь воздух был пронизан мельчайшей, покалывающей лицо сеткой дождя.
В шесть часов вечера планировали ехать в Ижевск: завтра с утра на работу. И вдруг после обеда весело засуетились, засобирались за клюквой: "Побродим часика два-три". Взяли пластиковые 5, 7-литровые ведёрки, распихали по карманам пакетов.
Отъехали от села километров двадцать, машину оставили на тракте. Прошли ещё немного в сторону – болотце. Места знакомые. Она, Любаша, с детства здесь собирала грибы, клюкву, чернику с брусникой.
Обычно ходили без папы и всегда знали путь. А сейчас с нами был папа, прекрасно знавший эти места. Здесь его родина, окрестности исходил голоштанным мальцом вдоль и поперёк. Ему и доверились: пускай запоминает дорогу.
Ведёрки почти полны, пора выходить. Папа, лукаво улыбаясь, спрашивает меня: "Как думаешь, куда идти?" Я показала. Он: "Правильно говоришь". А мама: "Давайте ещё немножко соберём".
Клюква так просто не отпускает: на километры вокруг – изумрудно-зелёные мшаные кочки, оплетённые нитями: как будто рассыпались яркие бусины. Изумительно красиво! Подоили мокрые спелые ягодки ещё немного. Отец, кряхтя, разогнулся: "Ну что, идём на выход?" И… показывает совершенно другое направление!
– Пап, мы же договорились, что выход там.
– Нет, там.
Спорить не будешь. Пошли за ним, хотя мама тоже была против. На болоте деревья корявые, больные, редкие. Само же болото окружено густым лесом. Прошли немного – наткнулись на белые грибы. Море грибов. Давай нарезать – и все чистые, крепкие. Собирая, тихонько движемся к выходу. Чувствую: отец забирает не туда. Должна начаться заросшая просека – а её всё нет. Отец оторвался далеко вперёд – только мелькает ярким пятнышком его ведёрко.
– Папа, ты не туда идёшь!
Он нас не слушает. В конце концов, дорогу не находит и возвращается, слегка смущённый. Решено: идём обратно на клюквенное болото. Но, когда заходишь в болото с незнакомой стороны, уже всё непонятно: где вход, где выход? Все болота одинаковыми становятся. Наших следов не видно.
Мама внесла разумное предложение: давайте голосовать, куда идти. Проголосовали за одно направление. "Давайте рассыплемся цепью, в метрах двадцати друг от друга".
Но отца снова понесло – не остановить.
– Папа, куда бежишь?
– Яйца курицу не учат. Сейчас выйдем сразу на тракт. Я здесь с детства хожу. Не раз людей выводил – и вас выведу.
Что поделаешь, не отпустишь же одного. Не хватало ещё друг от друга отбиться. У меня были кое-какие смутные приметы, где выход. Но когда начался одинаковый лес – я одно понимаю, что я абсолютно не понимаю, откуда мы шли.
А времени около четырёх вечера, начало смеркаться. Прикидываем на глаз, потому что ни часов, ни мобильников ни у кого нет. Потому что выехали за клюквой на часок-другой, побаловаться. Побаловались. Продолжается противная колючая, опутывающая лицо морось, стелются низкие тучи, темнеет… И мы начинаем в панике бежать по лесу. А это не тот лес, в котором бывают прогалинки, вкрапления полянок – а дикий лесной сплошняк, бурелом. Начало тайги, граница с Кировской областью.
Спустя некоторое время Ваня обнаруживает, что потерял ключ от машины. Что любопытно: сколько он на болоте нагибался, приседал и ползал, собирая клюкву – ключ был. А тут – в вертикальном положении – выронил. Недавно, говорит, минуту назад проверял, чувствовал сквозь ткань – и вот, нету.
Где ощупывал карман? На полянке? Давайте вернёмся, поищем. Поворачиваемся – и не понимаем, откуда мы шли. Где полянка, на которой мы были всего в нескольких минутах и метрах отсюда? Ищем дерево с сучьями, чтобы на него залезть и осмотреться. Но в огромном лесу невозможно найти такое дерево – это настоящие северные джунгли. Все нижние ветви давно отмерли – живые далеко вверху.
Мы тогда не поняли, что это не просто ключ потерялся. Что это лес дал нам знак, что не выпустит нас. Надо было вывернуть на себе одежду, как советуют бывалые люди. Но почему-то про эту примету никто не вспомнил.
– Ты, с двумя красными дипломами о высшем образовании, верила в приметы?!
– В эти минуты мы верили во всё. Не важно, суеверие это или нет. Если ты веришь, так будет, – Любаша продолжает рассказ:
– "Ну, всё, ищем выход". И тут начинается чертовщина. Мама показывает одно место. Ваня – другое. Я – третье. Папа молчит. Его никто не упрекает: он и так удручён, подавлен.
Я кручу пальцем у виска:
– Вы, народ, окончательно сбрендили?
Они орут на меня. Я ору на них. У всех нервы на пределе… Ох, мы носились по лесу, как угорелые мыши. Как мокрые мыши: насквозь вымокли под дождём, вспотели. Начала мучить жажда. Нет, не так: НАЧАЛА МУЧИТЬ ЖАЖДА. Как назло, ни одной лужицы. Бежим в одну сторону. Через полчаса: давайте в другую.