Ни он, ни она не могли бы сказать, как это случилось, с чего началось. Они пили чай, наблюдали за тем, как, играя красками, занимается на востоке заря, а потом очутились в постели. Что произошло непосредственно перед этим и сколько времени продолжалось - ни мужчина, ни женщина не знали.
Внезапно он коснулся ногой ее изуродованной ступни. Она быстро отстранилась, и он сразу почувствовал ее отчуждение. Она отодвинулась еще дальше и окончательно замкнулась в себе. Он не мог понять почему. Что-то за этим кроется, раз больная нога причиняет ей не только физическое страдание и она инстинктивно старается скрыть от людей свою хромоту.
Он хотел заглянуть ей в глаза, но она отвернулась, не желая встречаться с ним взглядом и дать ему возможность близко увидеть ее лицо.
Затем коснулся ее груди, на удивление твердой и округлой. У женщин ее возраста такой обычно не бывает. Он ласкал Ди, гладил ее спину, упругую шею, пока она не успокоилась и ее отчужденность не прошла. Она снова прижалась к нему всем телом и стала отвечать на его ласки.
Вот мы и преодолели первый барьер, думала она, в следующий раз страсть, вероятно, дойдет до неистовства. И еще она думала: боже, как бы я хотела иметь от него детей! Глаза ее наполнились непрошеными слезами; они катились по щекам, попадали в ухо, капали на подушку. Она старалась сдержать эти беспричинные слезы, но они все лились и лились. Она чувствовала себя виноватой, боялась, что останется в его памяти плаксивой, а потому и глупой женщиной.
- Вспомнила первую любовь? - спросил он осторожно.
- Нет, - коротко ответила она.
- Тогда, значит, вторую?
Она повернулась к нему. Было достаточно светло, и он увидел, что она больше не плачет.
- У меня была только одна любовь, - сказала она уже знакомым ему жестким тоном. - Это довольно мерзкая история.
Вот оно что, подумал он, и после долгой паузы сказал, будто обращаясь к себе самому:
- В Европе у меня осталась женщина.
- Белая и красивая… - досказала она за него. Он платит мне тем же, мелькнула у нее мысль.
- Да, и то и другое верно, - согласился он.
- И, конечно, добрая и образованная.
- Нет. Жадная, эгоистичная, не очень умная и к тому же безнравственная.
- Но вы ее любите, - не унималась она, решив, что должна выяснить все до конца.
- Бессовестная лгунья, для которой нет ничего святого. Чтобы поссорить меня с лучшим другом - ей, видите ли, не нравилась наша дружба, - она соблазнила его, а потом пожаловалась, будто он овладел ею силой. С тех пор мы перестали быть друзьями. Окажись я на его месте, тоже не устоял бы перед нею, но ему не мог простить его слабости.
- И все же вы продолжаете ее любить, - задумчиво повторила она.
- Нет, потому что любовь немыслима без уважения, восхищения, без истинно дружеских чувств.
- Тогда это чисто плотское влечение.
- Да, вначале оно было очень сильно. А потом прошло.
- Зачем вы рассказываете мне все это?
- Чтобы вы знали, что существует кто-то.
- Кого, как вы говорите, вы больше не любите.
- Да.
- И все же вы ее помните, думаете о ней. Почему?
- Потому что десять лет - большой срок. Она стала привычкой.
- И вы вернетесь к своей привычке?
- Да.
- В силу привычки?
- По-видимому, так.
Ди улыбнулась неожиданно весело.
- Я не возражаю, - мягко сказала она. - Нисколечко.
Вдруг она отодвинулась. Он обнял ее за шею и привлек к себе.
- Не надо расстраиваться, - сказал он.
- У вас есть дети? У вас и у вашей привычки?
Оказалось, что нет, и ей сразу стало легче.
- А что, она не хочет?
- Мы никогда с ней об этом не говорили.
- И даже не думали?
- И не думали.
- Расскажи мне о той истории, - попросил Нкози.
- Нет.
- Я прошу тебя!
- Ну, пожалуйста, не настаивай.
- Нет, ты сейчас же расскажешь! Или между нами всегда будет отчуждение. Разве ты не понимаешь?
- Ну, ладно.
Она отодвинулась от него. Сейчас он не противился этому. Молчание затянулось и стало неловким.
- Все было так гадко… Не надо… - умоляла она.
Он молчал, ожидая, когда она начнет свой рассказ.
И она заговорила наконец глухим, упавшим голосом:
- Мы встретились, когда я училась на втором курсе Лондонского университета.
Он изучал политику и был секретарем Спартаковского клуба. Блестящий оратор, автор томика революционных стихов, он щеголял марксизмом и проповедовал его с какой-то веселой гордостью и высокомерием. Я впервые увидела и услышала его на диспуте по колониализму между Спартаковским и Социалистическим клубами. Я никогда не видела и не слышала ничего подобного - и конечно же тотчас влюбилась в него.
Он был высокого роста и красив, словно бог, и только благодаря ему Спартаковский клуб одержал победу над своими оппонентами. Я была очень польщена вниманием, которое он проявил ко мне после диспута, и со всей его компанией отправилась на дружескую пирушку. Пришло время закрывать кабачок, и все стали расходиться по домам, а он предложил мне зайти к нему посидеть. Кстати, как только подходила его очередь выставить очередную бутылку, платила за нее я. Потому что в первый раз, когда ему нужно было платить, он пошарил в карманах и, глядя на меня, пожал плечами. Я, разумеется, заплатила. С тех пор так и повелось - всегда и за него и за себя платила только я. Итак, я пошла к нему. Он хотел переспать со мной, и я не противилась. Я стала его любовницей; я оплачивала его счета, убирала комнату, готовила обед, я даже не возражала, когда у него появлялась охота, разнообразия ради, переспать с другой. Видите ли, я была так благодарна, что этот богоподобный, красноречивый и блестящий революционер уделяет мне внимание, что, несмотря на мой физический недостаток, я могу быть приятна такому человеку. Я так гордилась этим. К тому же женщина всегда глубоко привязывается к своему первому мужчине, если этот мужчина сумеет ее всколыхнуть. А он сумел меня всколыхнуть.
Наступило длительное молчание. Его нарушил Нкози:
- Хватит. Ты достаточно рассказала. Воспоминания причиняют тебе боль.
Будто не слыша его слов, она через некоторое время продолжала:
- Придя к нему однажды, я увидела сложенный чемодан. Он сообщил мне, что завтра утром отправляется с небольшой группой писателей в поездку по России и Китаю. И для этого ему необходимо сто пятьдесят фунтов. Он думал, что я тотчас же выложу деньги. Давуд щедро снабжал меня деньгами, но за четыре месяца моего романа я потратила все свои сбережения, пятьсот с лишним фунтов. Я знала, что без разрешения Давуда банк не выдаст мне ни единого пенни, а телеграфировать брату просто не могла. Он ведь не знал, что я содержу любовника, а у меня еще сохранились остатки гордости. Короче говоря, я заявила, что денег у меня нет. Он решил, что я капризничаю, и попытался подействовать на меня лаской. Он так и не поверил, что я не могу достать деньги. Был уверен, что стоит мне только захотеть, и я непременно их достану. Он даже предложил мне связаться по телефону с братом, жившим в Южной Африке, и все объяснить.
Когда же я отвергла это предложение, мой очаровательный герой невероятно обозлился и стал говорить о том, как подавлял в себе отвращение всякий раз, когда ложился со мной в постель, но это было неизбежно, и он с лихвой заплатил за каждое полученное от меня пенни. Так прямо он, разумеется, не сказал, но дал мне понять, что я была противна ему не только потому, что я индианка, но и потому, что я калека. В гневе он дошел до жестокости и стал изображать, как я хожу… А потом велел мне убираться прочь.
- И ты никогда никому не рассказывала об этом? - подчеркнуто спокойно спросил Нкози.
- В университете все знали, - ответила она все так же уныло, упавшим голосом.
- Я не об этом спрашиваю.
- Ты имеешь в виду близких мне людей? Например, Давуда или Сэмми? Но разве я могла? Только их любовь и уважение да моя трусость удержали меня в те дни от какого-нибудь отчаянного поступка.
- Ты все еще помнишь об этом? - нежно спросил он.
- Воспоминания преследуют меня, как кошмар, - ответила она бесстрастно.
- Надо было обязательно с кем-нибудь поделиться!
- С кем же?
- Хотя бы с братом.
- До сих пор не могла. Сейчас смогу, если…
- Сейчас, - отозвался он, - в этом, пожалуй, нет необходимости. Не так ли?
После долгого раздумья она чуть заметно покачала головой:
- Гадкая история…
- Это давно позади, - сказал он, - и ты можешь спокойно все взвесить и оценить.
- Мне так стыдно…
- Давай лучше отдохнем немного, - предложил он. Немного погодя он ушел к себе.
Оставшись одна, Ди Нанкху снова и снова вспоминала омерзительные подробности своей первой любви.