Телеграмма, извещающая о чьей-либо смерти, дает право беспрепятственно приобрести билет на поезд или на самолет в один и другой конец. По этой телеграмме могла я достать билет не только до того города, откуда приехала, но и до любого другого, но лишь в течение нескольких дней. Я и решила этой возможностью воспользоваться. Если бы я такую возможность утратила и пришлось бы мне покупать билет на общих основаниях, я бы надолго задержалась в родном городе и подвела бы свою дочь. А этого я не могла допустить. Выходило, что, пробыв всего дня два с осиротевшей матерью, я должна была уехать, оставив ее на попечение других дочерей, у которых все их дети рядом, которым не надо разрываться на части и летать то и дело то туда, то сюда, но которые совсем не жалеют старушку и думают об одном? как бы поскорее захватить ее квартиру.
Пожалела, наверное, мама в этот момент, что я живу в другом городе. А уехать мне пришлось не только потому, что туда направили моего мужа, а еще и потому, что с детства раздражало меня безобразное отношение моих сестер (исключая Милу) к родителям. Я вечно возмущалась их поведением, особенно Галины, пыталась пробудить ее совесть. Но все это было впустую. Мама понимала: скандалы в доме происходят не по моей вине, что затеваю их я, чтобы защитить ее и отца интересы, но поддержать меня у нее не хватало характера, и она, вместо того, чтобы приструнить виноватых, старалась утихомирить свою заступницу. Не нужны были ей те блага, которые отнимала у нее, тогда молодой и красивой, ненасытная, заневестившаяся Галина. Нужен был маме лишь лад и склад (как она выражалась) в семье. И выход, по ее мнению, был лишь один - уехать мне от них от всех подальше и не мешать им жить, как у них получается. Вот я и уехала. Не думала тогда мама, чем это обернется для нее в старости. И вот стояла теперь перед фактом: одной уехать надо, потому что здесь не живет, другим никуда не нужно ехать, но они повернулись и ушли. А она остается одна в свои почти 80 лет.
Она не бранила меня, когда мы жили все вместе. Но и не хвалила, сколько бы я не старалась угодить ей своими правильными поступками. А когда я набивалась на похвалу, она говорила: "У меня все дочери хорошие"…. Пожалела, несомненно, пожалела мама, что не постаралась в свое время удержать меня.
- Не волнуйся, - сказала я ей, когда сестры мои удалились. - Подуются, подуются и опять будут к тебе приходить.
Если бы я постоянно жила в Летнем (и дочь моя в этом случае тоже никуда бы, наверное, отсюда не уехала), неужели бы я оставила родную мать одну в такой момент, когда она пережила такое горе?! Ужас! Это было просто чудовищно со стороны моих сестер. И мама должна была наконец по заслугам оценить меня и двух других своих дочерей. И оценила, сказав, что жить хотела бы только со мной одной…
Проводить она меня вышла на лестничную площадку, в нижней юбке с длинными кружевами, которую купила для нее, пока работала, Милочка, в ситцевой кофточке, с непокрытой головой, согбенная, слабая, хрупкая, невесомая, точно одуванчик, послушная, как ребенок, беспомощная и расстроенная.
- Думай о других, не о себе, тогда тебе будет легче. Думай о маленькой Полиночке! Ей же надо лечиться. Неужели же ты хочешь, чтобы она, как Мила…. Думай о ребенке! Не плачь! Ты должна это выдержать.
Как я сама выдержала это расставание? Как я могла отойти от нее, не представлю теперь….
Впервые за столько лет никто не провожал меня до аэропорта, как будто со смертью Милы не осталось у меня больше родных в этом городе….
* * *
В Архангельске встретил меня Петр, зять. Подхватил мизинчиками две мои, неподъемные для меня сумки, уже не помню, что тогда везла я для своей внучки, и повел по тропинке, вытоптанной в снегу (в Летнем была весна в полном разгаре, а в Архангельске пока еще зима), к автобусной остановке. Мороз в тот день был не очень сильный, но ветер продувал насквозь. Того и гляди, сорвет одежду. Однако меня уже никакие угрозы матушки-зимы не страшили. Я была на месте, под крылышком высокого, нехилого мужчины.
Дочку мою сразу же положили в больницу в городе Новодвинске. Поселок геологов, в котором жили тогда Майя с мужем и Полиной, находится между двумя городами: Архангельском и Новодвинском. Что до одного, что до другого - далеко. С передачей к Майе на двух автобусах ездил Петя. Я занялась хозяйством. И снова закружилась, как белка в колесе: уборка, готовка, стирка. И все это при самой активной "помощи" непоседливой Полины, которая постоянно вертелась у меня под ногами да ручонки свои совала, куда не следует. Надо было также читать ей книжки, играть с нею в подвижные игры, "беситься", как она выражалась. Петр ничего по дому не делал, если не считать его занятий по благоустройству квартиры. Наверное, он думал, что с него достаточно того, что он работает в экспедиции, водит малышку на лечение, носит передачи жене. Мне приходилось, кроме всего прочего, мыть каждый вечер его огромные башмаки, чтобы осыпающуюся с них грязь вездесущая Поля не растаскивала по комнатам. Лишь в самые последние дни моего пребывания у них зять стал разуваться на лестнице и оставлять обувь под дверью, чтобы освободить меня от лишних хлопот. Я ему ничего не говорила, если замечала, что он делает что-то не так, не пыталась его воспитывать, утешая себя тем, что не вечно же я буду здесь, в гостях, жить и прислуживать зятю, а временно можно потерпеть любые неудобства….
Когда я еще была у дочери, пришло послание из Летнего от Лиды. Она как другу поверила мне свои заботы и переживания. Вот ее письмо: "Здравствуй, Юля! Ты как в воду глядела насчет Галины. Она уже успела заморочить маме голову. Алю прописывают к ней. Мама поставила свою подпись на какой-то бумажке, что согласна. Сегодня к ней домой приходила паспортистка. Завтра Аля, наверно, перейдет к маме жить. Я все убрала, хорошо отмыла пол, окна, пыль везде вытерла. Продукты носила и лекарства. А Галина ничего не делала. Придет, посидит на скамеечке у порога минут пять и уходит. А мама это забыла и не желает с нами соединяться. Не хочет отблагодарить нас с Родей, что мы упокоили Милу. Она завещала мне сережки свои, золотые, даже бумагу об этом написала. Родя хранит ее в блокноте. А мама так спрятала эти серьги, что никто не найдет. Насчет квартиры Родя очень сердит на маму. И Мила велела ей с нами жить. Но мама нас не слушает, все по-своему делает. В саду Галина работает. Она не ходила туда, пока мама не согласилась прописать Алю".
Я уже говорила, что обещала младшей сестре еще в январе, когда приезжала в Летний, чтобы ухаживать за Милой, что в споре Юдиных с Галиной из-за маминой жилплощади займу их сторону. Помня это мое обещание, младшая сестра и обратилась ко мне, точно к арбитру, с жалобой на старшую и на маму. Когда мою дочь подлечили и выписали из больницы, я сразу же уехала. Пробыв несколько дней у себя дома, отправилась в Летний. Во что бы то ни стало, этой весной нужно было решить проблему: с кем старушке дальше жить. Очень я волновалась из-за того, что она после смерти Милы живет одна. Стала бояться почтового ящика в своем доме. Если, заглянув в него сквозь дырочки внизу, видела, что там что-то лежит, я просто в ужас приходила: А вдруг мне сообщают о самом плохом?! О самом страшном! Трясущимися руками, почти в бессознательном состоянии я открывала ящик, разрывала конверт… Этому беспокойству нужно было положить конец! Если бы я знала, что ждет меня этим летом в родном городе, то не настаивала бы, наверное, чтобы мама с кем-то из моих сестер съехалась. Но человеку не дано заглядывать в завтрашний день. Как известно, он только предполагает, а располагает Бог.
В день моего приезда между мной и мамой произошел такой разговор. Я спросила: "Как ты себя чувствуешь? Лида писала, что ты совсем плохая".
- Ничего, как видишь. Слава Богу. Плохо бывает, когда начинаются эти, как их зовут? Магнитные бури. А так…можно терпеть.
- Зачем же Лида, как и с Милой тогда, меня запугивает? Ведь я, получив от нее письмо, по улицам ходила и плакала. В аптеках умоляла лекарства без рецептов для тебя мне выдать. Ты же мне эти рецепты не прислала….
- Спасибо, помогают твои таблетки. А у нас с этим никуда не годится: рецепт выпишут, а микстуры такой нет. А пугает тебя Лида, чтобы ты скорее приехала. Я им всем так и сказала: "Ни с кем не соединюсь, пока Юля не приедет. Хочу жить с ней".
- Мама, - возразила я ей, - Как я могу здесь жить, если мой дом в другом городе?
- А ты сюда переезжай, тебя сразу ко мне пропишут. Незамужних дочерей к старым родителям без всякого спора прописывают.
- А ты не думаешь, что я там выпишусь, а сюда… Мало ли как в жизни бывает. И останусь ни с чем. К тому же эта квартира мне совсем не нужна. Я и так живу одна в двухкомнатной. И Майя жильем обеспечена. Галина и ее дочери - тоже. А Юдины впятером на сорока квадратных метрах ютятся. Им же очень тесно. Это раз. Во-вторых, Олегу, внуку твоему, с женой и ребенком, пора уже отделиться от родителей и жить самостоятельно. Выделишь ты ему комнату, сама съедешься с Юдиными - в трехкомнатной. Одна комната - тебе, другая - им, а третья будет как бы моя. Я стану часто к тебе приезжать и жить около тебя сколько потребуется. Только на этом условии пообещала я Лиде и Родиону, что буду уговаривать тебя съехаться с ними, а не с Галиной.
- Хорошее у тебя условие, справедливое, - одобрила мама бескорыстие мое, но не стала скрывать, что не вериться ей, что все сложится именно так, как я планирую. Она же была гораздо опытнее меня и прекрасно знала, что в жизни сбываются только дурные предчувствия, но не благие намерения. И попыталась меня переубедить, предостеречь. И вот что добавила к сказанному: