Народ все прибывал. Мужчины, женщины, молодые, старые, - стояли плотной толпой, занимая каждую ступеньку лестничного марша. И все, без исключения, с ненавистью смотрели на виновницу скандала. В науках эти простые люди разбирались слабо, но в законах не хуже, чем она, дипломированная дрянь.
В этом доме Егор родился и вырос. Те, кто постарше, помнили его ребенком. Помнили его мать. Она рано овдовела, сына поднимала одна. Всю жизнь трудилась. Заработала квартиру. Но не для этой же хищницы! Нет, не дадут они Егора в обиду. В случае чего пойдут в свидетели. Кое-как дошло до Татьяны, что номер ее сорвался. Огрызаться она перестала. Сдрейфила, наверное, но виду не подавала. И уходить как будто не собиралась - из упрямства.
Не знаю, чем завершилось бы противостояние авантюристки целой массе честных людей, если бы одного из приятелей Егора не осенило, каким способом, не применяя физическую силу, можно выдворить из квартиры сию "оторву". Зашел он в комнату, которую она занимала, запихнул в саквояж, валявшийся в пыли под столом, все женские вещи, какие ему под руку попались (это были ее "манатки", других женщин не было же в доме), и выставил сей "багаж" в подъезд. Увидев это, Татьяна мигом опомнилась. Вытерев руки о грязное полотенце, выскочила из квартиры. Дверь за ее спиной захлопнулась, щелкнул замок.
Потерпевшая поражение племянница моя подлетела ко мне, рассчитывая, должно быть, что я ее, такую несчастную, пожалею сейчас и за белу ручку поведу в свои апартаменты.
Возможно, только ради того, чтобы, будучи выставленной из квартиры Егора, униженной и оскорбленной, переметнуться в мою, она и затеяла весь этот спектакль. Настойчиво и планомерно добивалась одного - поселиться у родной тетки. В том, что я с сочувствием отношусь к ней, за истекшее после переезда в Зимний время она успела убедиться. Жить к себе не взяла, однако носилась с нею, как курица с яйцом, внимания ей уделяла куда больше, чем своей дочери. Уповая на эту мою слабинку, она и возомнила, вероятно, Бог весть что. Что если не Егора, так меня удастся ей облапошить. Но ошибалась, считая меня неисправимо мягкотелой. Посрамленная вместе с нею, в эту трудную для нее минуту я даже не подумала протянуть руку помощи получившей по заслугам интриганке (тем более, что заранее предупреждала ее об этом). Велела ей:
- Тащи свой баул в общежитие!
Высоко подняв плечи, прокладывая огромной своей сумкой дорогу себе в толпе, стала она спускаться вниз по лестнице, сопровождаемая возгласами возмущения. Поражаюсь: как только не отдубасил ее никто?! Могли ведь вообще затоптать ногами: до того она обозлила всех, "обострила", как теперь говорят…
Но это еще не конец истории.
Радуясь, что кровопролития не произошло, что плутовка благополучно выбралась из подъезда, вошла я к себе. Думая, что инцидент исчерпан и можно заняться своими делами (а таковых было у меня предостаточно: я же в это время еще в школе работала), вытащила из портфеля ученические тетради, разложила на письменном столе. Но заняться проверкой не успела. В дверь вдруг позвонили. Я предположила: Танька, негодница, вернулась, чтобы поплакаться на моем плече. Но такие, как она, не любят хныкать. Предпочитают доводить до слез других.
Даже не посмотрев в "глазок", открываю: на пороге молодой мужчина в милицейской форме. Этого только не хватало! Отступаю на шаг, даю ему войти в прихожую. И тут, вслед за ним, вплывает (кто бы вы думали?) - Татьяна. На высоких каблуках, в красном шерстяном платье (дело было в мае), как статуэточка точеная, длинные черные волосы по плечам распущены.
Если бы не густые, широкие, точь-в-точь как у мужа моей сестры, брови (их она ни за что не соглашалась выщипывать, уверяя, что это ее "изюминка", на которую "западают" мужики), Татьяну можно было бы и хорошенькой назвать.
- В чем дело? - овладев собой, спрашиваю у милиционера.
- Как вам не стыдно? - в свою очередь задает он мне вопрос - Не берете к себе девчонку, племянницу. Принуждаете жить в общежитии. А знаете, что там творится?
Нашла управу красотка, если не на соседа моего, за которого заступился весь дом, то на меня, надеясь, что меня защитить от ее нападения будет некому. Вот стерва!
Что я должна была ответить сердобольному лейтенантику, этому новоявленному покровителю молоденькой и непорочной, по его мнению, девушки? "Извините, мол, простите. Виновата, исправлюсь"?
От Татьяны я всего ожидала. И постепенно даже начала привыкать к ее дурному характеру. Может быть, со временем, когда дочь моя, выйдя замуж, уехала бы на север, и жить взяла бы к себе родного человека. Но эта наглость племянницы - вломиться в дом ко мне с представителем карательных органов отрезвила меня по-настоящему.
Нет, извиняться я не стала. На наглость, наступив на горло собственной жалости, отвечать надо наглостью.
- Во-первых,? решительным тоном заявила я Танькиному ходатаю, - она уже вполне взрослый, самостоятельный человек. Была замужем. А во-вторых…
Но страж порядка не проявил интереса к тому, что может быть во-вторых. И первого было достаточно, чтобы он уразумел: его просто-напросто провели. Не сказав мне больше ни слова, он развернулся и вышел из квартиры. Татьяна - вприпрыжку за ним…
Долго потом укоряла меня старшая сестра за то, что отказалась я "приютить" ее запутавшуюся в жизни дочь, когда та работала в Зимнем - не позаботилась, мол, о родной племяннице, очутившейся на чужбине - как будто не сама она ее туда спровадила, как будто не знала, что в том городе молодым специалистам не предоставляют жилье. Я, бесспорно, делаю много глупостей, стараясь облагодетельствовать родственников, но от этой - Господь меня уберег.
Три года нянчилась я с Татьяной. А Галина, ее родная мать, воспитавшая дочь по своему образу и подобию, отдыхала от этой баламутки. Ни разу даже, экономя деньги, которые нужно было потратить на билет, не приехала к ней, чтобы посмотреть, как изгнанница устроилась на новом месте, всецело полагалась на меня и в ус не дула. И посмеивалась, наверное, надо мной, представляя себе, как взращенное ею дитятко нервы мои треплет. Да и Танька, по всей вероятности, тоже хихикала про себя над "родной тетей", видя, как я стараюсь сделать ей добро, но делаю совсем не то, чего она ждет от меня, над моими потугами наставить ее на путь истинный, сделать человека из свиньи.
Придет, сидит, вяжет (я разрешала ей находиться у меня хоть целый день, когда дочери не было дома, а под вечер отправляла в общежитие), совета у меня спрашивает, как надо поступать в том или ином случае. Я, естественно, высказываю свою точку зрения, от чистого сердца стараюсь помочь ей в том, в чем она, на мой взгляд, больше всего нуждается - найти общий язык с окружающими ее людьми. Она меня выслушает, согласиться со мной, а поступает наоборот, вопреки здравому смыслу. Многое она рассказывала о себе, но самое главное таила: что она вытворяет там, где работает, пользуясь своим служебным положением. Как встречается одновременно с несколькими мужчинами из числа своих подчиненных. Как сталкивает их лбами и упивается, наблюдая, как они скандалят и дерутся друг с другом из-за нее. Не призналась она мне и в том, что забеременела и сама не знает от кого. Когда она отработала положенные три года, ее уволили, но не по собственному желанию, как она меня уверяла, а за недостойное поведение, несовместимое с занимаемой ею должностью. Не знаю, записали эту формулировку ей в трудовую книжку или нет, но она получила то, чего и добивалась, пренебрегая моими советами и наставлениями. Перед отъездом в родные края явилась она ко мне попрощаться. Забрать свои вещи и продукты, которые хранила в моих шкафах и холодильнике. Майи в это время дома не было. И вот какое было у нас с нею расставание. И врагу не пожелаю такого.
Составила на журнальный столик банки с едой, литровые бутылки с молоком, стеклянные, очень тяжелые (теперь в такие емкости не разливают молочные продукты), уселась в кресло напротив меня и давай, что называется, "заводить" - мстить все за то же самое: что к себе жить не взяла и соседа одурачить не позволила. То, что устроила ее в общежитие, в заслугу мне, как и следовало ожидать, не поставила. В течение трех лет спасибо мне за это ни разу не сказала.
Она прекрасно знала, как проще всего меня "достать", и начала чернить мою маму, свою бабушку, которая вынянчила ее, и нахваливать другую бабулю, мать своего отца, которая сроду ею не занималась. Такая, мол, баба Оля расчудесная, а баба Наташа ей в подметки не годится.
Слушала я, слушала этот ее "треп", терпела, терпела напраслину да чуть было не сорвалась, чуть было не трахнула, неблагодарную, по голове литровой бутылкой, которой запросто можно было убить человека. Еще немного, и загремела бы в тюрьму. Не зря, ох не зря говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Но Бог миловал. Я сумела сдержаться. Вернувшись в Летний, поселилась Татьяна в родительском доме. Родила. Бабушкой Галина стала в 55 лет. И, как уже было сказано, очень полюбила внука, как не любила дочерей. Стала его полностью содержать. Сейчас он уже большой. Способный, умный и добрый мальчик. Окончил школу, поступил в институт. Учится платно, на бабушкины деньги. Мать его, Татьяна, можно сказать, нигде не работает. Ждет, когда, получив наследство, разбогатеет. Жить у родителей ей очень понравилось. Хотелось бы остаться у них насовсем. Но Галина, при всей своей привязанности к внуку, этому воспротивилась. Отделила Татьяну, купив ей однокомнатную квартиру. Надеялась, что, получив такой подарок, старшая дочь оставит ее в покое наконец-то. Как бы не так!