Прошлась она с клюшечкой своей по участку, похвалила меня за проделанную мною в последние дни работу. Посмотрела, как Галина выполнила то, что ей было поручено (ей доверено было рассадить на новых грядках усики виктории, которые я накопала). Потом велела мне взять грабли и сгрести сор - мелкие веточки, валявшиеся вдоль защитной полосы и дороги, прилегающей к нашей шестисотке. Сделав все это, я постелила маме на диване и уложила ее. Она всегда спала одетая и в чулках, потому что мерзла в последнее время. Сейчас на ногах у нее, кроме чулок, были еще и толстые шерстяные носки. Затем я разложила на полу дорожки, связанные крючком из разноцветных полосок материи. Прикрыла их полиэтиленовой пленкой, а возле двери, с наружной стороны, поставила ведро - на случай, если маме ночью захочется в туалет. И ушла. А поскольку я человек, по-видимому, действительно чересчур добросовестный, пройдясь с другими дежурными по улицам, спать, как они, в свой домик не пошла. Осталась на воротах и просидела на скамейке до зари. "Дежурить, так дежурить, и нечего халтурить", - так рассудила я, а что надо бы сбегать и посмотреть, чем занимается старушка моя, оставшись одна, не сообразила. Да и уверена была, что она, приняв свои таблетки, спокойно спит. На свежем воздухе ведь так хорошо спится! Ну, а когда прибежала назад, часов в пять, вероятно, чуть в обморок не упала: лежа на диване, мама еле дышала. С нею случился сердечный приступ. Вчера, когда я удалилась, она решила, как прежде, поработать немножко. Вытащила из сарайчика, в котором хранился садовый инвентарь, грабли и принялась разравнивать свежевскопанную землю, чего ни в коем случае делать ей было нельзя. И, конечно, ей стало от этого плохо. Соседей по участку, как назло, никого не было. Идти на ворота ко мне она не рискнула.
Как ошпаренная, выскочила я из домика и понеслась к проходной. Машину поймать, чтобы довезти больную до медсанчасти, мне удалось сразу же. Минут за десять домчались мы до больницы. Но когда, еле-еле шагая, вошли в распахнутую дверь приемного покоя, медсестра и врач, дежурившие в ночную смену, не обращая внимания на то, как выглядит старушка (а вид у нее был просто ужасный), заявили мне, что мы не туда попали, что это хирургический корпус, а нам, мол, надо в терапевтический. Посоветовали выйти на улицу, немного пройти вперед, затем повернуть сперва налево, а после этого - направо. "Как же она пойдет?! Она же на ногах не держится!" - хотела я закричать, но ругаться было некогда. Мы выбрались из помещения на улицу, и я повела маму, как нам было сказано. Минут десять, наверное, плелись мы с нею по территории больничного городка, переходя с одной дорожки на другую. Во всяком случае шли мы дольше, чем ехали в машине. Наконец вошли в дверь с табличкой "Приемный покой терапевтического отделения". Но оказалось, что от этой двери до кабинета, в котором сидели две женщины в белых халатах, еще метров 50. Веду маму дальше. Сама дрожу от страха, а о маме уже и говорить нечего. Она трепещет вся. Подходим, наконец, к раскрытой двери. Не успела я слова вымолвить - оттуда гундосый крик:
- Почему сразу в приемный покой? "Скорую" почему не вызвали?
- Да мы в саду были! Там нет телефона! - крикнула я.
- У вас всегда найдется оправдание! Врываются вечно!
В кабинете никого, кроме двух этих женщин. Очень интересная, видимо, была у медичек беседа, а теперь, из-за нас с мамой, ее пришлось прервать. Вот и злятся они, особенно вон та, что помоложе, медсестра, должно быть, с вульгарным выражением лица и такими же манерами. Как у базарной бабы. Дальше она нам приказывает, выскочив в коридор:
- Идите вон туда! Сядьте на скамейку!
Двигаться нужно было назад, к входной двери. Я взяла маму под руку и повела, но тут же, вернувшись к раскрытой двери кабинета, заявила, на повышенных, естественно, тонах:
- Я сейчас за такую встречу вас отблагодарю, мало не покажется! Долго помнить будете! - и выскочила на улицу.
"Сколько ее продержат в коридоре? Вынесет ли она эти издевательства?" И куда мне следовало бежать, к кому обратиться? Ведь было еще очень рано. Рабочий день у администрации больницы еще не начался. Дверь, ведущая в поликлинику, была вообще заперта. Воротившись в приемный покой терапии, я опустилась на лавку, на которой только что сидела моя бедная мама. Ее уже увели куда-то. Я своего добилась. Не знаю, какое было у меня в этот момент лицо. Свирепое, очевидно. Не предвещающее ничего веселого тем двум болтушкам, называющим себя медиками, но позабывшим данную ими в свое время клятву Гиппократа. Очень не нравятся таким пассивным, безответственным людям, как эти две дамы, такие требовательные и активные, как я. И идет в нашем обществе борьба между теми и этими, и не знаю, кто одержит победу. Они или мы. Таких, как они, хоть пруд пруди. Таких, как я, единицы, к сожалению. Но в данном случае взять верх удалось мне. Сдрейфили тетки, наверное, не на шутку, когда я, вырвавшись из приемного покоя, помчалась неведомо куда.
Моющая в коридоре пол женщина принялась меня успокаивать и уговаривать, чтобы я никуда не пожаловалась на этих базарных баб. Ведь у всех же бывает такое. Срываются люди, пожалеть их надо. Долго она мне зубы заговаривала, уборщица эта. А, может, она была и не техничка вовсе, а какая-нибудь медсестра, которую послали, нарядив по-простому и сунув ей в руки "лентяйку", "обработать и обезвредить" меня в угоду этим хамкам в белых халатах. Я упорно молчала.
Через некоторое время меня провели в палату, где находилась мама. Я села на стул возле кровати, на которую ее положили. Она спала, как ребенок, поджав ножки. Я дремала, рискуя свалиться со своего сиденья. Прошло еще несколько часов. Маме как будто стало немного лучше. Надо было ехать домой. В приемном покое сидели уже другие дежурные….
В этот день я от мамы не отходила. А вечером опять нарисовалась Галина. Поскольку Родиона дома не было, дверь ей отворила Лида. Провела в комнату к маме, мы расселись: мама на своей постели, я и Лида на диван-кровати, застеленном голубой бархатной накидкой, Галка на низенькой скамеечке, согнувшись в три погибели - почему-то ей нравилось сидеть в такой неудобной позе - и стали мирно беседовать. Узнав, что я снова брала с собой маму в сад и возила ее туда и обратно в такси, старшая сестра принялась журить меня за расточительность.
- И всего-то мы с нею потратили, - сказала я в свое оправдание, - 6 рублей. Какие это деньги?
- Как это какие? - якобы возмутилась Галина и давай хвалиться своей практичностью, чваниться собой. - Даже для меня, такой зажиточной, это огромные деньги. Неужели же для тебя, такой… - она, как мне показалось, хотела добавить "нищей", но сдержалась, не произнесла вслух это обидное для меня слово. Мне тоже захотелось сказать ей что-нибудь неприятное, типа: "Лучше уж быть такой бедной, как я, чем такой богатой, как ты". Но и я вовремя прикусила язык, потому что никогда не начинаю ссору первой, тем более при маме, да еще в такой момент, когда она себя неважно чувствует. Ответила я "наставнице" своей весьма дружелюбно:
- Именно потому, что не имею я больших денег, и аппетита особого у меня к ним нет. Ты же знаешь, приходит он во время еды….
К пятидесяти годам я очень хорошо изучила старшую свою сестру и убедилась, что она и Юдины, как уже было сказано выше, солдаты одной роты и различие у них только одно. Стремясь к своей цели, Юдины действуют сообща, причиняя вред только чужим людям. Галина же - в одиночку, и жертвами ее становятся ближайшие родственники. Приходит к нам как бы для того, чтобы маму проведать, а на самом деле, чтобы что-то выменять с выгодой для себя или выманить. Являясь, никогда не начинает с того, ради чего явилась. Сперва пудрит нам мозги какой-нибудь ерундой, чтобы проще было нас облапошить. В основном берет в оборот меня, так как другие в нашей семье, мама и Лида, чаще всего сдаются ей без боя. Зная все это о ней, чувствовала я сейчас: ее разглагольствования о необходимости экономить - сплошной туман, присказка. А сказку, которую сочинила эта лгунья у себя дома, расскажет она нам немного погодя. Так оно и было.
Потратив на меня определенное количество минут, оставшись довольной тем, как я веду себя по отношению к ней, она поведала нам вот что:
- Вчера была на кладбище и ужаснулась, какой на могиле Милы плохонький памятник.
- Придет время - заменим, - сказала мама. Она унаследовала сбережения покойной дочери, которые хранились в банке, но снять их со счета, согласно действующему закону, могла лишь по истечении шести месяцев со дня смерти вкладчицы. У нас была договоренность, что хороший памятник на Милочкиной могилке мы обязательно поставим, когда мама сможет воспользоваться ее накоплениями, на что она сейчас и намекнула Галине.
- Как долго ей придется, бедненькой, ждать!.. - Галина имела в виду не кого-то из живых, а умершую Милу.
- Недолго ведь осталось, всего два месяца, - вмешалась в разговор Лида. - Мила скончалась в апреле, а сейчас уже август.
- Все равно долго! - чуть ли не со слезами на глазах продолжала Галка разыгрывать нас, строить из себя чувствительную, заботливую сестру.
- Что же ты предлагаешь? - разозлившись, решила я прекратить этот затянувшийся спектакль.
- Сброситься нам надо по полсотни, - продолжая вдохновенно врать, выложила наконец Галина то, что держала за пазухой. - Вы даете мне эти деньги, я добавляю свои и вмиг все организую по высшему разряду….