- Рабочий класс пришел к власти, - отвечал Николай - Теперь тебе надо учиться работать с нами. Мы любим работать и не боимся борьбы. Поможем, - добавил он с неожиданной сердечностью.
Уже светало, когда капитан Орлов отправился в свой полк. Он медленно подходил к Царицынской улице. Полк был для него теперь одновременно и привычным и совершенно чужим и враждебным.
Еще издали он увидел того скуластого, который приезжал тогда с этим Клешневым. Распоряжается уже тут, как хозяин! Бешенство овладевало Орловым. На всякий случай он переложил револьвер из кобуры в карман шинели и остановился, не зная, что делать дальше. Но неужели же он, фронтовой офицер, испугается? Эта мысль возмутила его. Даже отец советовал ему вернуться в полк. В конце концов ничего с ним не сделают, за него вступится офицерство. Он бодро зашагал к казармам, высоко подняв голову и уверенным жестом придерживая свою шашку с георгиевским темляком.
Он даже не взглянул в сторону Николая, не обернулся на окрик:
- Стой! Кто таков? - Дежурный по полку преградил ему путь. - Кто таков? - повторил он. - Куда идете?
Орлов оборвал солдата:
- А ты кто таков, чтобы спрашивать? - И он попытался отстранить солдата с пути. - Не видишь, что ли, кто я такой? Капитан Орлов, командир шестой роты.
Николай, услышав, сразу подошел к нему:
- Капитан Орлов? Где были вчера? Почему не явились на сбор?
- Я вам не обязан отчетом, - отвечал Орлов. Он еще продолжал бодриться, но уже не торопился в казармы.
- Отведите-ка его к Мытнину, - приказал Николай.
"Болван, - подумал Орлов об отце. - Какое тут, к черту, заслужишь доверие! Только бы вырваться".
Он двинулся было прочь, но дежурный задержал его, ухватив за локоть.
Капитан Орлов не страдал избытком воображения. О других он мог судить только по себе. Он знал, что если бы эти солдаты попались ему в руки, как он попался к ним сейчас, то живыми они не ушли бы. Следовательно, и они убьют его. Всем своим здоровым телом ощущая ненависть и тоску, он остановился, повернулся к дежурному и тихо проговорил:
- Я пойду с вами.
Его слегка даже подташнивало от ужаса. "Болван", - еще раз мысленно обругал он отца. Подбадривать себя он уже больше не мог и соображал только, как вырваться из этой ловушки, в которую попал, как ему представлялось, по собственной глупости.
Николай усмехнулся:
- Так-то лучше. Надо уметь держать ответ.
И при этих словах Николая капитану Орлову мгновенно представилась шеренга солдат, вскинутые дула винтовок, резкий и дружный залп… Он увидел себя, Сережу Орлова, падающим возле глухой казарменной стены с простреленной навылет грудью.
Бешеная ненависть овладела им с еще не испытанной силой. "Теперь все равно конец…" Он выхватил из кармана шинели револьвер, не помня себя от ужаса и злобы, несколько раз подряд выстрелил в этих ненавистных ему людей и изо всех сил пустился бежать прочь.
XXXVII
Однажды случилось так, что Мытнин в поздний вечерний час послал Бориса к Клешневу на дом с поручением, и Борис, не застав Клешнева, в ожидании его разговорился с Лизой. Отвечая на ее вопросы, он рассказал ей все о себе так, как никому еще в жизни не рассказывал. Он сознался даже в том, как непреодолимо хотелось ему после первой встречи еще раз увидеться с ней.
- Не могу объяснить вам, почему, сам не знаю, - говорил он без всякого смущения, как близкому человеку, который непременно должен понять.
Лиза засмеялась, потом серьезно сказала:
- Потому что вы тогда от одних оторвались, а к другим еще не пристали,
Среди новых друзей Борису легче было с Лизой, чем с кем бы то ни было другим. Она же очень быстро стала звать его просто по имени - Борис, - и это было ему приятно.
Он все собирался к Наде, но не хотелось встречаться с Григорием, который приобрел печальную известность яростного противника большевиков. Наконец Борис позвонил по телефону и с удивлением узнал от старика Жилкина, что Надя уехала с какой-то подругой в Вологду на педагогическую работу. Видимо, она порвала с Григорием (Борис понял это по тону старика). Ей, как в свое время Борису, очевидно стала нестерпимой домашняя жизнь, и она уехала, как только представился случай. Борис не мог отделаться от ощущения, что он виноват перед этой девушкой. Но что же тут делать?..
Иногда в казармах он с огорчением думал о своих отношениях с Надей, но, по совести говоря, все реже и реже. Все, что принадлежало прошлому, в сущности перестало его волновать. В дни, предшествовавшие штурму, он как бы утратил способность вспоминать и думал только о будущем. Каждый прожитый день казался ему теперь необычайным. Какой замечательной становится жизнь, когда человек выбрал свою судьбу и знает, для чего существует на свете! Тогда для него нет ничего страшного, и ему только хочется все лучше и глубже понимать те события, в которых он участвует сознательно и по собственной воле.
Он после ночного разговора с Николаем рассказывал во дворе казармы о взятии Зимнего солдатам, которые не участвовали в штурме. Вдруг выстрелы донеслись от ворот. Это капитан Орлов стрелял в Жукова.
Потом Борис никак не мог вспомнить, каким образом оказалось, что именно он поймал Орлова и скрутил ему руки за спину. Подбежавшие на помощь солдаты схватили капитана. Когда его уводили в казарму, Борис встретился с ним взглядом. Да, это был тот самый Сережа Орлов, с которым Борис когда-то кончил гимназию. Некогда они проводили вместе каждую перемену, вечерами бегали друг к другу в гости, вместе готовили уроки, вместе ходили на балы в женскую гимназию. И теперь они - смертельные враги.
В крайнем потрясении склонился Борис над Николаем, человеком, с которым судьба соединила его, чтобы сразу же разлучить. Николай был мертв. Смерть, видимо, наступила мгновенно.
Мариша разбирала информацию с фронта, когда в комнатку к ней вошел Мытнин. "Известия Абобьернборгской укрепленной позиции" стали большевистскими, так же как и "Финляндские известия", выходившие в Выборге, где стоял 42-й армейский корпус. Сведения из Второй и Пятой армий тоже были благоприятны.
- Вот что, Мариша, - начал Мытнин, но замолчал, не зная, как приступить к делу.
Глаза у него были красные, невыспавшиеся, лицо бурое, скулы выдавались над впалыми щеками.
- Говори! Только скорей! У меня груда дел!
- Ладно. Скорей. Николай убит, вот что!
Маришу словно ударило.
Мытнин пробормотал:
- Брось, Мариша…
И замолк.
Он не умел утешать. Его самого никто никогда не утешал.
Мытнин думал, что Мариша - жена Николая. Взглянув на него, она сразу поняла это. Пусть. Пусть все так думают. Привычная, слишком привычная боль владела ею, и она покорялась ей. Она даже не могла больше плакать.
Мытнин рассказывал, стараясь не глядеть на нее:
- Тут один наш разом схватил офицерика-то, - ну, того гада, который Николая-то… Он к тебе придет, то есть у Клешневой будет вечером, у Лизы…
Направляясь вечером к Лизе Клешневой, Борис размышлял над тем, как он расскажет жене Николая о гибели мужа. Мытнин посоветовал:
- Ты только полегче, она слабенькая.
Борис представил себе истощенную женщину, должно быть постарше Николая, больную, замученную. Что он скажет ей? Зачем нужно и ей и ему еще это мучение? Как тут можно утешить?
Неохотно поднялся он по лестнице, позвонил, вошел. И вдруг увидел большеглазую тоненькую девушку, очень настороженную, с крепко сжатыми бледными губами, в сереньком, очень опрятном платьице, стянутом в талии красным пояском. Держась очень прямо, она смотрела на вошедшего Бориса так, словно собрала все силы, чтобы выдержать еще какой-то новый удар, и не была уверена в том, что сумеет его выдержать. Борис остановился, сразу забыв все приготовленные слова. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
Наконец Борис произнес:
- Я - товарищ Жукова…
Запнувшись, он обернулся к Лизе Клешневой.
Лиза сказала:
- Познакомьтесь. Борис. Мариша Граевская, большой друг Николая.
Борис пожал Марише руку. Рука была маленькая, и пальцы почти не ответили на пожатие Бориса, а только безвольно поддались ему. И тогда Борис почувствовал, что с ним что-то неладно. Все, что случилось сегодня, да и не только сегодня, как-то вдруг переполнило его, и у него перехватило дыхание. Неизвестно, что произошло бы, если бы он попытался заговорить, - может быть, он заплакал бы. И, главное, все мысли внезапно оставили его. Как будто сознание перестало работать. Страшным усилием воли он хотел овладеть собой, но ничего не получилось. Он опустился на стул, поднялся, вновь опустился и почувствовал, что в самом деле плачет. Это было очень стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. Он глотал слезы, отвернувшись, злясь на себя, негодуя. Забывшись, он даже стукнул кулаком по столу, но все-таки продолжал плакать.
Лиза сказала решительно:
- Фу, стыдно, Аника-воин! - и потрепала его, как мальчика, по голове.
Борис, справившись наконец с собой, сказал:
- Не понимаю… Никогда еще со мной не было… Бог знает что… Я хотел рассказать вам о вашем муже…
Мариша покачала головой:
- Нет, мы с ним не были муж и жена. Мне он очень хороший товарищ. - Она вздохнула. - Вы успокойтесь, отдохните. Сейчас я вам приготовлю чаю, вы попейте и лягте, поспите, вам нужно успокоиться, отдохнуть…
Все это было очень странно. Оказывается, жена Николая - вовсе не жена, и не он, Борис, утешает ее, а она его. Но он не успел обдумать до конца все это, потому что, опустившись на диван, склонил голову и заснул крепчайшим сном молодого, здорового человека.