XXVIII
Маленькая саврасая лошаденка живо доставила таратайку с Борисом к пансиону "Монрепо". От станции Кавантсаари до "Монрепо" было не больше трех верст. Финн молча принял плату и погнал таратайку обратно на станцию; за всю дорогу он не сказал Борису ни слова.
Большая двухэтажная дача, выкрашенная в кирпичный цвет, с вывеской "Монрепо" над террасой, возвышалась на гребне холма. Крутым склоном холм спускался к большому озеру; сад окружал дачу; меж сосной, елью и березой рос жесткий, колючий вереск; воздух был сух и прозрачен.
Хозяйка пансиона вышла навстречу новому гостю.
Она скосила глаз на солдатский вещевой мешок, который заменял Борису чемодан, но тут же, изобразив улыбку на своем хоть и широком, но суховатом лице, пригласила Бориса в дом. Она провела его в назначенную ему комнату во втором этаже. Кровать, комод, соломенное кресло, деревянный стул, коротенькая кушетка и умывальник были поставлены тут для Бориса. Борис умылся с дороги, надел чистое белье и выглянул в окно. Отсюда был виден противоположный берег озера, также поросший сосной, елью и березой.
- Хорошо, - сказал Борис.
Звон колокола позвал его к обеду.
В столовой за большим столом сидели обитатели "Монрепо". Борис обрадовался, увидев, что их не так много: полная дама с двумя детьми - мальчиком и девочкой, еще одна дама - молоденькая и худая, еще дама с простоватым лицом, все время объяснявшая что-то сидевшей рядом с ней толстой девочке ("Должно быть, бонна", - подумал Борис), и мужчина с черными усиками, необыкновенно подвижной и живой.
Он уставился на Бориса, чуть только тот вошел в комнату. Заложив левую руку за борт синего пиджака и слегка нахмурив густые брови, он внимательно оглядел Бориса с ног до головы. Гимнастерка без погон (штаны были на Борисе штатские), видимо, удивила его. Склонив голову к левому плечу, он разглядывал Бориса с некоторым сомнением.
Хозяйка указала Борису место за столом - между бонной и молоденькой дамочкой. Подвижной мужчина сидел рядом с бонной. Он все еще глядел на Бориса, как бы оценивая этого человека: что он стоит и как к нему отнестись. Наконец он обратился к Борису:
- Вы сегодня прибыли? Позвольте познакомиться - Беренс.
- Лавров, - ответил Борис.
- Лавров? - повторил мужчина, взял со стола салфетку, разложил ее у себя на коленях и снова уставился на Бориса. - Я тоже некогда был офицером.
- Да? - вежливо поддержал разговор Борис и принял тарелку с супом.
Хозяйка уже разливала суп, и горничная разносила налитые тарелки.
- Вы артиллерист или кавалерист? - продолжал расспрашивать Беренс.
"Чего он ко мне пристал?" - подумал Борис и ответил:
- Пехотинец.
- Ах, пехотинец!
Отложив ложку, Беренс даже потер руки, как будто от удовольствия. Потом вновь принялся за суп. Уже не глядя на Бориса, он успокоенно сказал:
- Значит, вы пехотный офицер?
- Нет, солдат, - поправил Борис.
- Солдат?
И Беренс замер с ложкой, не донесенной ко рту, и лицом, обращенным к Борису.
- Солдат? - повторил он.
Хозяйка пансиона, не понимавшая, почему господин Беренс так пристал к ее новому жильцу, и не сочувствовавшая этому, постаралась придать разговору другое направление.
- Ах, это ужасно, когда образованный, культурный человек солдатом попал! - воскликнула она.
Полная дама вздохнула и сказала с таким невероятным, почти утрированным акцентом, что Борис чуть не фыркнул:
- Да, очинь ужясно.
Хозяйка пансиона, начавшая уже угадывать мысли господина Беренса, прибавила, обращаясь к Борису:
- Я знал вашего отца. Это был образованный, культурный человек и очень большой инженер. Мой хороший подруга, мадмуазель Надя, говорил мне, что вы студент (она произнесла: "штудент").
Борис не успел ответить ей. Господин Беренс задвигался, заулыбался, даже махнул рукой - и все это с таким оживлением, что стул заскрипел.
- Ваш отец - инженер? - заговорил он. - Я тоже инженер. У меня завод под Петербургом. Ко мне солдаты ворвались. Я к ним навстречу (он сделал внезапное ударение на последнем слоге - должно быть, от волнения) с револьвером (тут он ударил на первое "е"). Они меня хотели убить. Меня! Без меня нет завода, нет!
Усатый мужчина резнул ладонью по воздуху, изображая гладкое место.
- Завод без меня станет! Рабочие будут голодать!
- Господин Беренс очень волнуется, - пояснила хозяйка (громкий голос усача потребовал ее комментариев). - Ах, это ужасно, когда на образованного, культурного человека так грозят!
- Терпеть не могу солдат, - заключил господин Беренс. - Если бы не они, ничего бы не было. А теперь очень трудно работать. Когда я узнал, что вы солдат, я был очень недоволен. Но ваш отец инженер. Мы будем друзьями. Га!
Тут он с такой силой ударил себя по лбу, что полная дама вздрогнула, а молоденькая почему-то глянула на пол: ей, кажется, представилось, что череп господина Беренса сейчас упадет под стол и разобьется на мелкие осколки.
- Га! - воскликнул господин Беренс. - Инженер Лавров! Я знал инженера Лаврова - он работал на… - Он назвал завод, на котором действительно работал отец Бориса. - Он умер, инженер Лавров! - радостно восклицал господин Беренс. - Я знал его! Он умер! - Спохватившись, он мгновенно заменил радостные интонации самыми печальными. Он сказал Борису тихо, с глубокой грустью: - Ваш отец умер. Это огромная потеря для страны. Мы с вами - друзья.
Совсем успокоившись, он приступил к жаркому.
Борис удивлялся: почему то обстоятельство, что господин Беренс знал отца, успокоило его в отношении сына?
Застольная беседа продолжалась. Полная дама ровным, без всяких интонаций, голосом говорила о себе. Понемногу выяснилось, что этой даме принадлежит чуть ли не половина Лифляндии. Она не хвасталась этим, а жаловалась: столько хлопот! Она так счастлива, что хоть на месяц вырвалась на волю!
После обеда молоденькая дама, вся зашевелившись, спросила Бориса:
- Вам нравится Финляндия?
И пошла в гостиную.
- Нравится, - отвечал Борис, принужденный для ответа последовать за ней.
- Правда, очень красивые места?
- Да…
Борис ничего, кроме этого "да", не мог придумать.
- А какой воздух! Настоящий горный воздух!
Дамочка опустилась на диван и указала Борису место рядом с собой.
- Да, - согласился Борис, - воздух…
Он был смущен и не знал, о чем говорить. Ему хотелось к себе в комнату.
Дамочка глядела на него с ожиданием. Господин Беренс подошел к нему, заложив руки в карманы и выпячивая грудь: обед всегда действовал на него возбуждающе.
Собравшись с духом, Борис продолжал:
- Воздух дивный ("Откуда взялось у меня это слово?" - подумал он с удивлением). Роскошный воздух. После Петербурга - чудесно. Вы знаете, в Польше тоже замечательный воздух. Я в Польше провел полгода, на фронте.
- Вы были на фронте? - воскликнул господин Беренс. - Ну что ж, это красиво? Блеск, грохот - это феерия. Как замечательно описан Бородинский бой у Толстого! Гениальный писатель! Великий писатель земли русской! Ах, я влюблен в войну!
Господин Беренс был гораздо умнее своих слов. Он нарочно надевал на себя в обществе маску жизнерадостного простака: ему так легче было направлять разговор по желательному руслу.
Дамочка брезгливо поморщилась:
- Нет, это ужасно. Я ненавижу войну.
Борис стал рассказывать. Он рассказывал о том, как он был ранен. Дамочка вздыхала, качая головой, и морщилась. Господин Беренс изображал на лице чрезвычайное внимание. Рассказывая, Борис, сам того не замечая, приноравливался к своим слушателям. Он представлял все в несколько героическом, романтическом виде. Он давал реалистических описаний ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы рассказ не оказался пошлым. Это было понято и оценено слушателями.
Когда Борис кончил, господин Беренс промолвил:
- Ваш отец был, должно быть, горд своим сыном. Вы вели себя прекрасно. Почему вы не носите своего креста?
Затем господин Беренс неопределенно махнул рукой и удалился к себе.
Борис тотчас поднялся с кушетки, чтобы уйти. Дамочка протянула ему руку для поцелуя. Борис поднес руку к губам, поцеловал, успев заметить розовые отполированные ногти, и хотел уйти. Дамочка (Борис ясно почувствовал это) чуть сдавила его руку. Борис взглянул на нее и встретился с очень серьезным и упорным взглядом. Так в Острове глядела на Бориса Тереза. Борис еще раз поцеловал руку дамочке и вышел.
У себя в комнате он прилег на кушетку и подумал: как вести себя в этом обществе? И решил, что будет вести себя вежливо и равнодушно. Ведь он, Борис, приехал сюда поправлять здоровье. Когда господин Беренс подошел к нему в гостиной, Борису неудержимо захотелось рассказать, как он убил полковника Херинга, но он подавил в себе это почти истерическое желание.
Борис стал разбирать и раскладывать по ящикам комода все то, что он привез с собой в вещевом мешке. Затем, захватив "Первую любовь" Тургенева, пошел на воздух.
В саду он сел в соломенное кресло, раскрыл книжку, вытянул ноги, и ему неудержимо захотелось спать. Книжка упала на колени, ветер листал страницы. Борис спал.
Он очнулся от холода. Уже стемнело. Ослепительно сверкала Полярная звезда. Дрожа от холода, Борис поднялся с кресла, подобрал упавшего наземь Тургенева и торопливо пошел по аллее. Вот и дача. Борис хотел уже взойти на террасу, но вдруг прочел над входом: "Симпатия". Да и дача была совсем непохожа на ту, в которой поселился Борис.
"Что за черт?" - удивился Борис.
Он заблудился и не мог понять, куда он попал. Повернул обратно и вскоре увидел свет из окон "Монрепо".