Клара Андреевна не расспрашивала подробнее. Последние дни она вообще очень осторожно обращалась с Борисом: она собиралась, продав все, отправиться к сестре в Киев, на сытую, спокойную жизнь. Юрий соглашался уехать, а с Борисом Клара Андреевна еще не говорила. Она боялась, что Борис по обыкновению не подчинится ей. Не то что будет спорить, возражать, а просто не поедет, еще раз обнаружив полное равнодушие к родным. О том, что Борис связан военной службой, Клара Андреевна не думала. Она была твердо убеждена, что батальонный командир отпустит Бориса: Клара Андреевна сама пойдет в казармы и объяснит там, что Борису гораздо лучше и сытнее будет жить с матерью в Киеве, чем в Петербурге одному. Этого нельзя не понять - и Бориса отпустят.
Борис был сам себе противен после вчерашнего. Никогда еще он так не пугался, никогда смертельный ужас не гнал его так от человека, как вчера от Козловского. А ведь унтер - человек, такой же, как и Борис, только совершенно изуродованный войной.
Весь вечер Борис прошатался по улицам, зашел к Жилкиным, но посидел там недолго: скучно стало и тоскливо. К ночи он пошел в казармы. Свернув на Кирочную улицу, он замедлил шаги. Он даже чуть не повернул домой, но тут же удержал себя:
- Что же это - я опять трушу?
Борис не страдал излишком воображения. Он не пытался представить себе заранее встречу с Козловским. Выпрямившись и подняв голову, он быстро зашагал к казарме.
Однажды на фронте, во время отступления, полк Бориса остановился на полдня в небольшой деревушке. Усталые солдаты не успели еще разойтись по халупам, как немецкие снаряды погнали их дальше, не дав отдохнуть. Снаряды летели оттуда, откуда их меньше всего можно было ждать.
Страшные слова: "Прорвали! Окружили!" - ни у кого еще не сорвались с языка, но они были написаны на бледных, нахмуренных лицах и чувствовались в торопливых, но пока еще не беспорядочных движениях. Но вот снаряд разорвался посреди улочки, повалив наземь двух солдат и лошадь. Третий солдат, стоявший тут же, застыл на миг, а потом кинулся стремглав прочь. Он бежал, крича:
- Окружили!
Солдат наткнулся на Бориса и чуть не сбил его с ног. Борис схватил его за плечи.
- Как тебе не стыдно?
- Стыд глаза не ест, - нагло отвечал солдат, прямо глядя в лицо Борису. Это был еще совсем молодой новобранец.
Да: стыд глаза не ест.
Борис решил, если понадобится, прямо сказать Козловскому, что он вчера струсил.
Струсил - и все тут, и это никому не важно и никакого значения не имеет. Так лучше, чем врать, оправдываться или молчать, краснея.
Он поднялся по лестнице, толкнул дверь, в прихожей поздоровался с дежурным по роте и пошел к своему месту на нарах. Услышал голос:
- Не умер вчера?
К нему медленно приближался Козловский.
Козловский остановился перед ним, усмехаясь. Обернулся к саперам, которые перед сном сидели на нарах, потягивая чай и жуя хлеб.
- Глядите, ребята, герой!
Солдаты прислушались. Козловский продолжал:
- Подхожу это я к нему как к человеку - потолковать. А он от меня - стрекача. Много видал бегунов, а чтоб так человек бегал - первый раз вижу.
Он прибавил несколько презрительных слов, сунув руки в карманы штанов и глядя прямо в лицо Борису.
Борис не нашелся, что ответить. Он не смог перед всей ротой признаться в том, что струсил вчера. Он совершенно растерялся: ему все-таки было всего только двадцать лет. Случилось именно то, чего он боялся: он молчал, краснея. Все мысли и слова ушли от него. И когда он совсем погибал от стыда, решимость внезапно вспыхнула в нем. Он быстро заговорил:
- Я думал, что ты хочешь убить меня. Раз в жизни человек может испугаться, если к тому же устал. Я на войне был - не боялся. Ранен был. Ни умирать, ни убивать я не пугаюсь, - продолжал он, замечая с удивлением, что стиль его обычной речи почему-то изменился. - Я вчера замучился и силы потерял. Это может со всяким случиться. А кто Херинга убил? Это я из кучи вышел и один на один Херинга убил.
- Верно, - неожиданно подтвердил один из солдат. - Я был с ним, видел.
- Вот! - обрадовался Борис. - Только нельзя людей зря губить, как ты! Нельзя это! Надо за дело бороться!
Тут Борис даже ударил себя в грудь: этого потребовала последняя фраза.
Известие о том, что Борис убил полковника Херинга, видимо поразило Козловского. Он прекратил перебранку и пошел прочь от Бориса.
Наутро взводный внезапно освободил Бориса от учения и дал ему увольнительную на целых три дня.
- Ты и так много намаялся, - объяснил он.
А когда Борис через три дня явился в казармы, ему совершенно неожиданно был выдан месячный отпуск - "на побывку к родным".
Борис понял, что Козловский забежал к Стремину похлопотать о нем, то есть отделаться от него.
Узнав об отпуске сына, Клара Андреевна обрадовалась.
- Теперь ты хоть раз в жизни должен послушаться, - сказала она умоляюще. - Мы едем в Киев к тете Тане: я, ты и Юрий.
- Почему? - удивился Борис.
- Потому что… - отвечала Клара Андреевна взволнованно. - Ты не должен спорить с матерью. Мать думает прежде всего о тебе. Тебе надо отдохнуть, потолстеть, ты же совсем отощал. Ты бы знал, как ты выглядишь! Да ты просто с ног валишься, я разве не вижу? У тебя чахотка. У тети Тани ты отдохнешь. Тебя может спасти только Киев. Неужели я уже не могу беспокоиться о собственном сыне?
Борису стало жалко мать. Он сказал:
- Хорошо, мама. В крайнем случае сначала поезжай ты с Юрием, а потом и я приеду.
- Ну, значит, мы через неделю и отправляемся! - воскликнула Клара Андреевна. - Я уже все вместе с квартирой продала, и мы едем.
Вечером Борис был у Жилкиных.
Народу собралось много. Тихая, как мышь, старушка Жилкина неслышно двигалась по квартире, подбирая окурки, придвигая стулья к стенам и вообще стараясь внести хоть какой-нибудь порядок в эту шумную и бестолковую суету.
Надя увела Бориса к себе. Борис почему-то вспомнил, как она плакала на Каменноостровском. Он сказал ей об этом, прибавив:
- Почему это ты тогда?
Надя густо покраснела.
- Я хочу говорить о тебе, - не отвечая, заговорила она. - Твой отпуск очень кстати. Ты ужасно выглядишь, тебе нужно поправиться. Я могу устроить тебя в санаторий. Прекрасный санаторий. Это за Выборгом, на станции Кавантсаари. Хочешь - живи там месяц, хочешь - неделю, хочешь - два месяца: твоя воля. Если согласен, ты мне скажи, и через неделю можешь ехать.
Удивительно, как все, - даже Надя - гнали его куда-то прочь.
- А это дорого? - спросил он.
- С деньгами все будет устроено. Так согласен?
- Мама тащит меня на Украину, - сказал Борис, - но Финляндия ближе, Финляндия - это хорошо. Насчет денег…
Надя перебила торопливо;
- Только ты маме лучше не рассказывай: она меня не любит и запретит. Ты скажи, что тебя отправляют в военный госпиталь, что ты обязан ехать.
Борис пожал плечами.
- Так ты согласен? - добивалась Надя.
- Подумаю.
- Тебе это необходимо. Надо запастись здоровьем.
Борис встал, пошагал по комнате и опять спросил:
- А все-таки, почему ты плакала тогда на Каменноостровском?
Надя рассердилась:
- А тебе какое дело? Я тебе не обязана обо всем докладывать.
Это было совсем непохоже на нее - кричать и сердиться. Борис замолчал.
Когда он ушел, Надя вытащила из-под подушки конверт, из конверта - пачку денег и стала считать. Считала она чрезвычайно внимательно:
- Десять, пятнадцать, восемнадцать…
Надя уже давно откладывала деньги. Она берегла их на первые месяцы жизни с мужем, а мужем должен был стать Борис. Теперь часть этих денег придется отдать хозяйке того санатория, который она наметила для Бориса. Надя задумалась: почему она прямо не сказала, что заплатит за Бориса? Ответ был ясен: чтобы Борис не отказался. Она готова все отдать Борису, а он?.. Кто она для него?.. И Надя заплакала, держа пачку денег в руке. Она плакала тихо, чуть-чуть всхлипывая, как тогда, на Каменноостровском. Она ведь и тогда плакала только оттого, что Борис пошел домой, даже не попытавшись разыскать ее. Он ее не любил. Косы подрагивали на спине Нади. Потом она утерла слезы. Как же все-таки быть? Она решила настоять на том, чтобы Борис принял деньги, хотя бы взаймы.
Через несколько дней Борис провожал мать и брата на вокзал. Квартира со всей мебелью была уже передана новым хозяевам. Анисья получила отставку. Борису на время была оставлена одна комната.
Клара Андреевна всю дорогу на вокзал повторяла:
- Значит, через неделю я тебя жду.
После второго звонка Борис поцеловал мать и брата и вышел из вагона на платформу. Раздался третий звонок. Плачущее лицо матери показалось за окном и медленно уплыло.
Был вечер, когда Борис шел по Каменноостровскому проспекту, направляясь к Жилкиным. За памятником "Стерегущему" его чуть не сбил с ног стремительно шагавший навстречу солдат. Толкнув Бориса, солдат прошел и даже не оглянулся. Что-то знакомое почудилось Борису в фигуре и походке этого солдата. Но мало ли у него знакомых солдат! И он пошел дальше, так и не узнав в толкнувшем его солдате Николая Жукова.
В этот вечер огромная толпа собралась на площади перед Финляндским вокзалом. Сюда со всех концов города торопились рабочие, солдаты, матросы. Николай Жуков вырвался в передние ряды. Сейчас он впервые увидит его, того, чьи слова стали для миллионов людей законом жизни и борьбы. Восторженное возбуждение охватило Николая.