Стейн пожал плечами и подумал, что она неискренна, задавая этот вопрос.
– Не знаю, – холодно сказал он. – Так распорядился господин Такма. Впрочем, я в любом случае буду все делать вместе с Лотом. Лот приедет уже послезавтра. Сегодня тело уложат в гроб, а завтра похороны.
– Не дожидаясь Лота?
– Доктор Тиленс сказал, что откладывать похороны нежелательно.
Отилия не рассказала, что из Англии с ней приехал Хью, и пошла выпить кофе в опустевший дом на Маурицкаде. Она расцеловалась с Аделью Такма, державшейся молодцом, хотя у нее перед глазами все еще стояли красные буквы, точно выцветшие кровавые иероглифы. Отилия Стейн попросила Адель проводить ее в спальню, чтобы взглянуть на господина Такму. Она увидела его в приглушенном белом свете – старческое белое лицо в обрамлении серебряного веночка седых волос на белой подушке, с опущенными веками, и кожа вокруг носа и рта казалась пожелтевшим пергаментом. Она тихонько заплакала, ломая руки. Она очень любила господина Такму, и он тоже всегда был к ней нежен. Как отец… как отец. Таким она его всегда знала. Рара Деркса она никогда не видела. Он, господин Такма, был ей отцом. Он ласкал и баловал ее в детстве, и позднее всегда помогал, если она нуждалась в деньгах… Если он ее порой укорял, то всегда очень мягко – за то, что играла своей жизнью; именно это выражение он употребил, и когда она разводилась в первый раз, с Паусом, и во второй раз, с Тревелли. Она помнила все: что было на Яве, что было в Гааге. Пауса он очень любил, Тревелли нет, Стейна после всего, что произошло, считал все же добрым малым… Да, он мягко упрекал ее за то, что она не умела быть хозяйкой своих страстей, и всегда искренне заботился о ней… Она будет скучать без него, вспоминая их встречи в гостиной в доме maman и те нередкие случаи, когда она по утрам приходила к нему в кабинет и он давал ей несколько банковских билетов со словами:
– Не говори никому…
Он никогда не рассказывал, что он ее отец, и она всегда звала его "господин Такма". Но догадывалась… а сейчас чувствовала это точно… Эта доброта, последняя в ее жизни, ушла навсегда.
Вечером она вернулась в этот дом вместе со Стейном, пришел также доктор Тиленс, чтобы присутствовать при укладывании тела в гроб. Нет, сказала танте Адель, она совсем не боится ночевать в доме покойного, и служанки тоже не боятся, прошлой ночью все прекрасно спали. И на следующий день – день похорон – танте Адель оставалась абсолютно спокойна. Доктора Рулофса она встретила без эмоций; доктор пыхтел и стонал, положив руки на толстый асимметричный живот; сначала собирался пойти вместе со всеми на кладбище – но у него не хватило бы на это сил, так что он остался с Аделью. Пришли Дерксы: Антон, Харольд и Даан, пришел Стейн, д’Эрбур пришел вместе с зятем Фритсем Ван Вейли, пришли также женщины: Отилия Стейн, тетушка Стефания, тетушка Флор, Ина и блондиночка Лили; женщины остались вместе с доктором Рулофсом и танте Аделью, хранившей ледяное спокойствие. Когда похоронная процессия отошла от дома, женщины завели разговор о том, как им жалко grand-maman, и старый доктор разрыдался. Это было ужасное зрелище, когда древний старик – бесформенная туша, безвольно сидящая на стуле, – рыдал, приговаривая: так-так… ах да! – но Адель хранила спокойствие. Отилии Стейн это не удавалось: она горько плакала, и все понимали, что она оплакивает отца, хотя никто даже потихоньку не произнес это слово.
На следующее утро у Стейна была назначена встреча с нотариусом. Вернувшись домой, он сказал жене:
– Адель получает в наследство тридцать тысяч, а вы с Элли каждая по сто тысяч.
Отилия заплакала.
– Какой он был добрый! – говорила она сквозь рыдания. – Какой он был добрый!
– Но мы с нотариусом подумали, Отилия, что ради maman надо, чтобы о наследстве было как можно меньше разговоров.
– Он признал меня как свою дочь…
– Дело не в том, что признал. Он оставил тебе половину своего состояния, пополам с Элли, а доля Адели высчитана отдельно.
– Да, – сказала Отилия, – хорошо.
– Ты умеешь молчать, когда считаешь нужным.
Она подняла на него глаза.
– Обещаю никому не рассказывать. Но почему ты так говоришь?
– Потому что в приходно-расходных книгах у господина Такмы есть много записей о том, что он давал тебе деньги. Во всяком случае, там есть статья расходов "отдал О. С.".
Отилия покраснела.
– Но тебя это не касалось.
– Да, правда, но ты всегда утверждала, что находишь деньги в шкафу. Изображала безалаберность там, где ее не было.
– Господин Такма просил меня никому не говорить про эти деньги.
– Ты это выполняла. Вот я и говорю: ты умеешь молчать, когда считаешь нужным… Так что молчи и теперь.
– А вот в твоих советах я не нуждаюсь! – взвилась Отилия, но Стейн уже вышел из комнаты.
Она сжала кулаки; о, как она его ненавидит, как ненавидит, особенно его голос! Она не выносит его спокойного баса с бархатистым тембром, чеканно выговариваемых слов! Она его ненавидит, она готова ударить его в лицо, чтобы посмотреть, как он после этого станет чеканить слова! Она ненавидит его с каждым днем сильнее и сильнее. Ненавидит так, что хотела бы, чтобы он умер. Над телом господина Такмы она плачет, а над его телом будет ликовать! О, даже трудно передать, как она его ненавидит! Отилия представляла его себе мертвым, изуродованным, под колесами экипажа, с ножом в груди, с пулей в виске… и знала, что будет ликовать! И все потому, что он говорит так спокойно, холодно и размеренно, что для нее у него в запасе нет ни одного приветливого слова, ни одного ласкового жеста!
– Сто тысяч! – размышляла она. – Это уйма денег. Ах… я бы предпочла, чтобы господин Такма был жив! И чтобы он, всегда такой добрый, давал бы мне время от времени по несколько сот гульденов. Мне его будет очень не хватать. Теперь у меня есть деньги, но, кроме них, нет ничего!
И она снова разрыдалась, ломая руки, потому что чувствовала себя такой одинокой; господин Такма умер, Хью хоть и в Гааге, но живет в гостинице, хорошо хоть Лот приедет сегодня вечером…
VIII
Они приехали на следующий день после похорон, Лот и Элли, усталые после дороги и искренне переживающие утрату. Танте Адель – они поселились пока на Маурицкаде – не сразу это заметила, потому что, продержав себя в руках два последних дня, теперь бросилась, рыдая, к Элли на шею. Элли никогда не видела ее в таком состоянии, а Адель, дав наконец волю слезам и утратив контроль над собой, упала в обморок.
– Юфрау Адели пришлось столько пережить, – сказала Дор, и Кейтье подтвердила это, и вместе с Элли служанки привели Адель в чувство.
– Мне уже лучше, деточка, все в порядке… Идемте в столовую. Вы наверняка проголодались.
Она все еще всхлипывала, но старалась сдерживаться. За столом она заметила, насколько опечалены Лот и Элли.
– Дедушку похоронили вчера, да?
– Да, деточка… Доктор Тиленс сказал, что откладывать нельзя.
– Тогда нам не было смысла приезжать, – сказал Лот жестко. Губы его дрожали, в лице, обычно спокойном и нежном, читалось напряжение.
– Мы послали вам телеграмму с просьбой приехать, – сказала танте тихо, все еще плача, – потому что Элли в ближайшее время надо разобраться в делах.
– Наверное, я могла приехать и одна, – сказала Элли. – Разбираться в делах…
– Душеприказчиком выступает Стейн, – сказала танте тихо, – и он подумал…
– Стейн? – спросила Элли. – А почему не Лот?
– Так распорядился господин Такма, деточка… Стейн – муж maman Отилии… она тоже его наследница… как и ты…
– Моя матушка? – спросил Лот.
– Да… – ответила Адель смущенно.
Они поняли и не стали расспрашивать дальше, но было видно, как глубоко они переживают; лица у обоих были усталые и напряженные.
– Ваша матушка, Лот, обещала вечером зайти, чтобы вас повидать, – сказала танте Адель.
Элли покачала головой.
– Я до смерти устала, – сказала она. – Не могу ее дожидаться. Пойду прямо спать.
– Я ее приму, – сказал Лот.
Элли вскоре встала из-за стола и пошла наверх. Танте Адель последовала за ней. Лот пошел в другую комнату, чтобы освежиться. На лестнице Элли расплакалась.
– Бедный дедушка! – плакала она; голос ее срывался от слез.
В спальне танте Адель помогала ей.
– Ты так устала, детка? Ты ляжешь спать? Элли кивнула.
– Деточка, что-то случилось? У тебя такое напряженное выражение… Раньше я его никогда не видела… Деточка, скажи мне, ты же счастлива?
Элли чуть-чуть улыбнулась.
– Танте… пожалуй, не так чтобы очень… Если бы я знала, что так будет… Но если я не счастлива, то сама виновата.
Танте Адель прекратила расспросы: она вспомнила восторженные письма, доставлявшие господину Такме столько радости, и подумала о том, насколько письма бывают обманчивы.
Элли разделась и легла в постель.
– Ну я пойду, – сказала Адель.
Но Элли взяла ее за руку, она была растрогана от встречи с этой женщиной, заменившей ей мать.
– Побудьте со мной… пока не пришла maman Отилия.
– Хорошо, детка, – сказала Адель, пытаясь понять, – но ты же расстроилась не потому, что часть наследства достанется maman Отилии? Она его дочка, понимаешь…
– Да, танте, я знаю… Нет, танте, честное слово, меня это совсем не огорчает. Я просто-напросто устала, очень устала… потому что все, что мы задумываем… оказывается совершенно бесполезным…
– Ах, деточка, – сказала танте Адель, слушая вполуха. – Я тоже так устала, никаких сил не осталось… Мне бы так хотелось… кое-что рассказать…