– Харольд, – спросил он, – как нам быть с maman? Мы же не можем рассказать ей правду, так ведь?
Харольд Деркс рухнул в кресло; в тот день он с самого утра стонал от боли; и хотя не жаловался, лицо его искажала судорога, а дыханье было прерывистым.
– Господин Такма… умер? – спросил он.
И не сказав больше ни слова, застонал.
– Тебе так худо? – спросил Стейн.
Харольд Деркс кивнул.
– Давай я попрошу доктора Тиленса зайти к тебе? Харольд Деркс покачал отрицательно головой.
– На меня не действуют никакие лекарства. Спасибо, Франс. Я знаю, что мне может помочь только одно: я должен смириться…
Он замолчал, уставился в никуда, прикрыв глаза рукой, потому что отраженный снегом дневной свет причинял боль. Дыханье, шумное и прерывистое, начало успокаиваться…
Господин Такма умер… Господин Такма умер… Наконец-то… Это, ужасное Это все шло и шло мимо, тянуло шлейф, шуршало по листьям, смотрело ему в глаза своим неподвижным призрачным взглядом, знакомым Харольду с детства, Оно шло и шло мимо… О, с каким нетерпением он ждал смерти этого старика! Как ненавидел его, убийцу своего отца, у которого сам был любимчиком, но и в детстве, и в молодости – всегда молчал ради матери, он молчал шестьдесят лет и только недавно впервые заговорил об этом с Дааном, потому что Даан приехал из Ост-Индии в ужасе от того, что узнал по прошествии стольких лет от мантри, сына недавно умершей бабу… Молча, таясь от внешнего мира, он ненавидел его, убийцу своего отца; потом, когда ненависть остыла, он понял, что такое страсть и самооборона, и почувствовал сострадание к древнему старику, долгие-долгие годы мучившемуся угрызениями совести, а потом сострадание сменилось жалостью, глубокой жалостью к обоим, к Такме и к матери… "Вонзи в него крис, пусть лучше он, чем ты!" О, эта страсть, эта ненависть, обуревавшие женщину, еще молодую и соблазнительную, какой тогда была его мать, теперь доживающая свои дни в кресле с высокой спинкой, в красном полумраке гардин… Помнит ли она? помнит ли она… Он, Харольд Деркс, ждал смерти господина Такмы с нетерпением, он ждал смерти своей матери с нетерпением… чтобы для них обоих, этих старых людей, Это, ужасное Это прошло бы навсегда и навсегда бы кануло в далеком-далеком прошлом… Он с таким нетерпением ждал этого – и вот теперь господин Такма умер!
Харольд Деркс отдышался.
– Ты прав, Франс, – сказал он тихим, тусклым голосом, – матушке нельзя об этом рассказывать, подумай сам, какая она старая…
– Я так тоже решил: от нее это надо скрыть… Скрыть от доктора Рулофса будет невозможно… для него это тоже будет тяжелый удар.
– Да, – сказал Харольд Деркс. – А Отилии ты уже послал телеграмму?
– Так попросила Адель.
– Да, – сказал Харольд Деркс. – Она… его дочь.
– А она сама это знала? Мы с ней никогда на эту тему не говорили.
– Чтобы не уронить авторитет maman, я с ней тоже ни разу не говорил. Но думаю, она догадывалась. Неспроста же ты душеприказчик.
– Так полагает Адель.
– Да, – сказал Харольд Деркс, – большую часть своих денег он собирался завещать… Элли… и Отилии. Когда похороны?
– В понедельник.
– Лот и Элли не успеют приехать.
– Да. Но дожидаться их невозможно.
– Похоронная процессия пойдет по Нассаулаан?
– Это самая короткая дорога… на кладбище.
– Лучше пойти кружным путем… чтобы миновать дом maman. Она ведь всегда сидит у окна.
– Да-да, так и сделаем.
– А когда вернется Отилия?
– Она может уже сегодня вечером сесть на ночной паром.
– Да, пусть она так и поступит. Она всегда догадывалась, обо всем догадывалась. Она очень любила господина Такму, а он ее.
– Мне пора, Харольд. Ты сообщишь доктору Рулофсу?
– Да, конечно. Если я чем-то еще могу тебе помочь…
– Спасибо.
– Давай сегодня встретимся у maman. Надо постараться предупредить всех родственников, чтобы ей не говорили ни слова, от нее надо скрыть… Удар будет для нее смертельным.
А Харольд подумал: когда она умрет… Это пройдет навсегда; но убивать ее нельзя.
Выходя из кабинета, Стейн встретил в коридоре Ину. Она видела в окно, что он пришел, и, умирая от любопытства, о чем это они разговаривают с ее отцом, пробралась наверх и кое-что сумела услышать.
– Здравствуйте, Стейн, – сказал она; она не называла его "дядей" из-за слишком маленькой разницы в возрасте. – Что-нибудь случилось?
Она уже все знала.
– Умер господин Такма.
– Ина, – сказал Харольд Деркс. – Не вздумай ничего говорить grand-maman. Мы хотим от нее скрыть. Для нее это будет такой удар, что она не переживет…
– Хорошо, – сказала Ина, – grand-maman мы ничего не скажем. Господин Такма был богат, да ведь? И все наследство наверняка достанется Элли…
– Не знаю, – сказал Стейн. – Наверное…
– И Лот с Элли разом разбогатеют…
– Ина, помни, о чем я тебя попросил, ладно? – сказал ее отец.
Он попрощался со Стейном и сразу же пошел к доктору Рулофсу.
– Он умер сегодня ночью? – спросила Ина.
Стейн рассказал ей все обстоятельства. Сообщил также, что послал телеграммы Лоту и своей жене, тетушке Отилии…
– А почему тетушке Отилии? – спросила Ина.
– Потому что… – Стейн не знал, что сказать. – Будет лучше, если она приедет на похороны.
Ина поняла. Тетушка Отилия – дочь господина Такмы, ей тоже достанется часть наследства.
– Как вы думаете, какое наследство оставил господин Такма? Не знаете? Ах, мне, конечно, нет никакого дела… Чужие деньги… le moindre de mes soucis. Стейн, вы не находите, что рара в последнее время какой-то подавленный? Он стал таким после приезда дяди Даана… Стейн, а вы не знаете, почему дядя Даан вернулся в Голландию?
Ина изнывала от любопытства и никак не могла его удовлетворить. Это чувство жгучего голода не оставляло ее уже несколько недель, но она не знала, к кому обратиться. В последнее время она даже стала хуже спать. Попыталась еще разок поговорить с тетушкой Стефанией, но та отрезала, что ни о чем не желает знать, потому что не хочет слышать о грехе и вещах неподобающих, и даже если речь идет о ее собственной матери, ее это не касается. Все это путь в Ад, подстерегающий человека на каждом шагу. После тетушкиной проповеди Ина поняла, что больше она от нее ничего не добьется, что тетушка не поделится с ней даже смутными воспоминаниями, возможно, мелькнувшими перед ее мысленным взором… Что же случилось, что же случилось, о чем рара знал уже шестьдесят лет, а дядя Даан узнал лишь недавно и тотчас приехал в Голландию…? Ах, к кому же обратиться с этим вопросом?
Нет, Стейн был не в курсе дела и удивился ее вопросу, думая, что Даан, как всегда, приехал по делам, которые вел вместе с Харольдом. И Стейн ушел, чтобы предупредить Стефанию, Антона, Даана и Флор и молодых Ван Велли, чтобы при grand-maman никто ни словом не обмолвился о смерти господина Такмы. И все пообещали ему это, единодушно желая оградить maman от известия о смерти человека, к которому она много лет питала глубокое расположение и который почти каждый день сидел напротив нее в кресле у окна. И Стейн договорился со всеми: все будут говорить, что господин Такма заболел и не выходит из дому… и будут тянуть и тянуть время, хотя скрывать правду будет все труднее и труднее. А потом Стейн пошел к танте Адели, которая сказала ему:
– Стейн, давай немножко приберем бумаги в кабинете у господина Такмы. А то такой беспорядок… все раскидано так же, как он оставил.
– Лучше подождать, пока приедут Лот и Элли, – сказал Стейн. – Просто запрем комнату на ключ. Можно не опечатывать. Я уже поговорил с нотариусом…
Он ушел, и танте Адель осталась одна в большом доме с опущенными шторами. Grand-maman, сидящую у своего окна в доме на Нассаулаан, так близко отсюда, навещают только дети и внуки: она ни о чем не узнает. Похороны будут в понедельник… Элли с Лотом приедут самое раннее в среду. Как им не повезло, бедным детям, что придется прервать итальянскую поездку. Но Элли – официально – единственная близкая родственница, к тому же его наследница…