- Ей сейчас не до еды! - отрезал я.
Он насупленно замолчал, потом скривился и произнес:
- Допивай, я больше не хочу… Я не за этим сюда приехал… Завтра уже Оле Нидал будет… Пхова…
- Пхова-пхова… - пробормотал я. - А мне хуево…
- Ладно, - сказал он.
Было видно, что я ему страшно надоел.
Шатаясь от опохмеления, я вернулся в лагерь. Меня встретила растрепанная Каролина.
- Там… Нашу палатку… Ветер полностью разорвал…
- А у меня украли все деньги, - сообщил я.
- Поздравляю… - совершенно не удивилась она. - Все? А как же море? Сколько можно пить?!
- Мне это… помогает, - ответил я, чувствуя, что опять отключаюсь, как ночью. - Ты же пьешь рогипнол!
- Да ну его!
Я лег на траву и неожиданно заснул.
Когда я проснулся, в лагере было тихо. Почти все ушли на семинар; я еле встал, опять ощутив похмелье и общую всегдашнюю разбитость.
Я прошел вперед и обнаружил Каролину, сидящую у костра. Она плакала.
- Что с тобой?
Она молчала.
- Что происходит?..
- Буддизм надоел! - вскричала она. - Я - православный человек, надо в храм идти, а не здесь…
- Буддизм… должен умиротворить наши души… - заплетаясь, проговорил я. - Мне надо опохмелиться.
- У тебя просто запой!
- У меня остались еще деньги в сумке.
- Правда?.. - с надеждой спросила она.
Я обнял ее за плечо.
- Послушай… И все таки, Царствие Божие не от мира сего! И не мир Он принес, а меч! Поехали отсюда! Все, хватит, не хочу никакой пховы, хочу на море, хочу видеть Георгиевский монастырь под Севастополем со скалой Крест.
- Поехали? - удивилась она. - Когда? На чем?
- Сейчас же! На чем угодно! Иначе мы никогда не уедем! А эти… умники… Ну их!
- Мы… не доедем… Не дойдем… Очень плохо…
- Нам надо доехать! - вдохновенно сказал я. - Надо дойти! Нам нужно!
- Сейчас?..
- Только сейчас. Клянусь, мы будем стоять у скалы Крест и смотреть на великое море, в котором растворено все! Пошли! Пошли!!
Свои последние две бутылки портвейна я выпил в поезде, свалившись ночью с верхней полки и чуть не переломав себе кости.
Станции сливались в один бесконечно длящийся кошмар; мы ехали и ехали - прочь от Калмыкии, от буддистов и от Оле Нидала. Сознание почти ничего не воспринимало, кроме мелькающих картинок жизни перед открытыми или зажмуренными глазами; дорога уходила прочь от нас, теряясь во мгле лагерной игры на гитаре и играх ума.
Но однажды я очнулся, проснулся, пришел в себя. Я держал за руку Каролину и смотрел на море перед собой, вместе с суровой скалой Крест, возвышающейся перед Георгиевским монастырем. Мы молчали, счастливые, ошеломленные, родившиеся заново. Я смотрел вдаль и думал об ужасах этого мира, где все заодно, где все происходит так, как и должно происходить, где постоянно хочется смерти и независимости от всего материального и даже душевного, где мне просто хотелось бы быть устричной отмелью в океане, лишенной существования, но имеющей лишь одно назначение - быть; я думал о жестокости и колючести окружающей меня действительности, о справедливости каждого мгновения и прелести проживаемых секунд - и о том, что никто не любит нас, наркоманов.
1997
СЛЕДЫ МАКА
Мы жизни отдаем
последнее дыханье
за неба окоем
и маков полыханье.
Индржих Вихра
(пер. Олега Малевича)
Я рассчитал все дозняки на этот денек и ощущал себя, словно опустошенное нездоровой свободой существо, стремящееся воспарить в ласково мягкий, небесно разряженный мирок смутной, как сонные слова, услады. Раствор был во мне, раствор был вне меня, рядом: мои руки светились сумрачными дорогами вен, которые, будто двери без ключей, влекли меня к себе, за себя, в покои кайфа, запретного и вожделенно доступного, как плод, или блядь - стоило протянуть руку. Под столом валялись маковые бошки вперемешку со стеблями и корнями - всем тем, что называется капустой: шприцы лежали на столе, готовые впрыскивать чудесные жидкости в кровь, и миски с черными следами великого сладкого раствора были разбросаны повсюду вместе с бутылками из под растворителя, словно доспехи лучезарного рыцаря, который после судорожного поединка расшвырял их где попало и теперь пьет портвейн.
- Я вмажусь, - сказал я, лежа в кровати, раскрывая глаза.
- Кумарит, - прогудела моя жена.
О, этот салатно-ветвистый, запросто растущий в огородах мак! О, его причуды, его белый сок, называемый опиумом, его великие головки, называемые бошками! Я хочу быть с тобой сейчас же. О, этот дербан, эта тайная кража, этот ужасный, леденящий сбор, это напряженное выдергивание с грядок растений неги, этот преступный унос маковых снопов среди пугающих спящих дачных домишек, о, это коцанье!..
Я вышмыгнулся и вытянул вверх свою холодную сероватую руку. Я изнатужился и встал. Тело как-то внутренне скрипело, будто заезженный грузовик; я, шатаясь, подошел к холодильнику и достал заветный пузыречек. Затем через ватку, именуемую петухом, выбрал три куба. Перетягиваю, еле протыкаю кожу, тупая игла, где же вена, где же вена, контроль, нет, воздух в "машине", вот она, нет, раз - кровь юркнула в шприц, словно носик любопытной мышки в щелку. Оттягиваю, отпускаю, вмазываюсь, вынимаю. О…
Мир тут же возникает предо мной, как бесконечные облачные клубы сладкой энергии. Я бодр, я хочу есть, я хочу всего, счастлив, мне не нужен никто! Тело теперь напоминает порхающего ангела или достигший высшего своего качества организм йога. Я люблю реальность, мне нравится солнце, мне нравится дождь, мне все равно, я люблю сидеть, я люблю стоять.
- Эй! - в нос вскричала жена. - Ты сколько сделал? Выбери мне! Кумарит! Быстрей!
Я никуда не тороплюсь. Я медленно встаю со стула, и, улыбаясь, иду к прекрасному холодильнику. Я выбираю ей два с половиной куба и иду к постели делать желанный укол. И потом мы радостно завтракаем.
- Человек насквозь химичен, - весело говорю я, наслаждаясь колбасой. - Если некое вещество способно перевернуть твои эмоции и душу, значит, это - правда, и глупо это игнорировать. Остается, конечно, нечто незатрагиваемое, но оно и так остается. Воистину, человек - машина, на девяносто девять процентов. Внутренний мир - дерьмо.
- Мне нравится больше внешний, - заявляет жена. - Поедем на дачу.
Погода была светлой и благодатной, словно раскумарившийся опиюшник. Мы уложили в багажник множество маков и сели в машину. Не спеша я завел мотор, глядя в зеркало заднего вида на свое бледное восторженное лицо со зрачками размера маковых зернышек.
Я выруливаю, мы едем! Я переключаю скорости одним пальцем, закуриваю сигарету и лишь по какой-то ментальной инерции останавливаюсь на светофорах, не принимая в принципе участия в этой жизни, о которой надо все время думать и выполнять свой долг или множество долгов.
Шоссе стелется предо мною, будто нарастающий кайф. Я останавливаюсь у магазина "Автозапчасти" и вхожу в него. Блин! Здесь только ацетон. Но ведь на нем тоже можно приготовить любимую жидкость?
- Я купил две бутылки ацетона, - говорю я, опять садясь за руль. - Там совсем не надо лить воды в соду, как мне объясняли. Попробуем.
Слегка приглушенное солнце августа освещает мои исколотые руки, успокоенно застывшие на руле: я еду сто десять километров в час и напоминаю сейчас острие иглы, обращенное к душе. Мой дух витает: мое тело вибрирует от машины и от внутренних наслаждений. И мы едем и едем.
На выезде люди с автоматами, нас останавливают, это ОМОН, спаси меня, опиум!.. Я протягиваю документы и дрожу. Конец, конец, конец!
- Выйдите из машины, - говорит красивый омоновец в пятнистой форме. - Чего вы так переживаете?
- Нет, нет, ничего.
Я выхожу и становлюсь перед ним. Он ощупывает меня.
- Оружие есть?
- Нет, что вы!
Он насмешливо смотрит мне в глаза.
- На вас следы мака. Откройте багажник.
О!
Я открываю багажник.
- Ну что ж, господин наркоман, придется притормозиться. Двести двадцать четвертая?
И тут, словно персонаж из фильма Бергмана, я издаю тайный звук, он переполняет меня, он сметает омоновца, он вырубает реальность, он есть грохот отчаянной атаки, он есть шелест мака, он чудовищен и огромен, как страшное древнее знание, он есть единственное прибежище, вскрик Высшего, уничтожающий все среднее, случайное и настоящее. Это магия, каббала, к которой я иногда прибегаю, если необходимо.
- Что вы орете, - говорит омоновец. Я сижу за рулем, он держит мои документы. - Оружия нет?
- Нет.
- Счастливого пути.
Я медленно беру документы, осторожно их проверяю и кладу в карман. Я не спеша завожу мотор и трогаюсь с места. Мы уезжаем.
- Да… - выдыхает жена. - После таких штук надо немедленно вмазаться.
- Сейчас приедем, приготовим.