- Послушай, - пьяным голосом проговорил я, - а мне тут нравится… Элиста, калмыки какие-то… вполне приятные и гостеприимные. Вот как надо жить! Кажется, меня начинает увлекать буддизм.
- Не зарекайся, - сказала моя девушка.
- Ну… Я просто хочу сказать, что это было правильно, что мы сюда приехали.
- Подожди еще… Ты вот пьешь, а у меня нет такого выхода!
- У меня есть рогипнол, - улыбаясь, ответил я ей, доставая из кармана пачку таблеток.
- Давай.
Она съела две штуки; к нам подсел молодцеватый калмык.
- Вы впервые в Элисте? - радушно спросил он. - Откуда вы? Вы - буддисты?
- А вы - буддист?
- Я - генетический буддист.
- А мы из Москвы.
- Чудесно! Чудесно! - почему то развеселился калмык. - Выпьем шампанского?
- Выпьем! - чуть ли не крикнул я. - Вы знаете, мне, кажется, очень нравится Элиста! И калмыки…
- Народ у нас прекрасный, - подтвердил калмык, отошел и вернулся с бутылкой шампанского. - Давайте выпьем, знаете за что? Как зовут вашу… прекрасную спутницу?
- Каролина, - зачем-то ответил я.
- Мы выпьем за буддизм! Во всех других религиях были войны… ну, во имя религии… кроме буддизма! За буддизм ни разу не проливалась кровь!
- Это правда, - сказал я, смотря на Каролину.
Она хмыкнула: мол, все ясно мне с вашим буддизмом, что это, дескать, за религия, за которую никто не умер и никто никого не убил, но взяла предложенный ей бокал с шампанским и даже отпила.
Через десять минут я почувствовал себя совсем пьяным и собирался выпивать дальше.
- Послушай, - шепнула Каролина, - мне дико плохо, пойдем отсюда, прошу тебя…
Бар, между тем, наполнялся всевозможными людьми, которые, в отличие от нас, честно прослушали семинар и теперь собирались слегка расслабиться.
- А что мы будем делать? - разочарованно спросил я. - Опять сидеть в палатке?.. Скучно! Чего тогда приехали!
- Тебе же сказали, что тут бывает по вечерам, - дрожа и бледнея, сказала Каролина. - Я пойду в палатку, попробую заснуть, выпью еще рогипнола, а ты, наверное, сможешь и там выпить… свой алкоголь, - почти презрительно закончила она.
- А если нет? - резонно ответил я.
- Тогда вернешься. Пошли, пошли, я, кажется, теряю сознание…
- Ну пошли, пошли, - злобно проговорил я, вставая.
На дорожке, ведущей к лагерю, Каролина упала. Я склонился над ней, ее глаза закатились куда-то вверх, она еле дышала.
- Что с тобой? - испугался я, озираясь.
У меня опять начались ознобы; выступили противные слезы, и я четыре раза чихнул.
К нам подошли три калмыка.
- Что с ней?.. - спросил один из них, подозрительно смотря на меня.
- Мы очень плохо себя чувствуем… - пробормотал я, стараясь не глядеть им в лица. - Думаю, она сейчас должна прийти в себя…
Калмыки подняли Каролину и повели вперед, поддерживая за руки; она шла, несмотря на почти отключенное состояние. Я шел за ними, шатаясь.
Так мы добрались до палатки, куда положили Каролину; тут она подняла голову и громко спросила:
- А у нас больше ничего нет, кроме рогипнола?
- Откуда!.. - озабоченно сказал я.
- Кажется, я смогу достать то, что вам нужно… ребята, - как-то агрессивно произнес один из калмыков.
Мне вдруг все это надоело, захотелось еще выпить. Я бросил их. Выйдя из палатки, направился к большому костру, у которого, кажется, сидели наши друзья, а повар Миша большой палкой помешивал варево в котелке.
Я смело сел с ними и сразу же спросил:
- А у вас выпить есть?
Мне протянули стакан водки. Кто-то, фальшивя, играл на гитаре и пел странную песню с такими словами: "Если б я мог выбирать себя, я хотел бы быть Гребенщиков".
Я попросил гитару, и мне ее дали. Я зверски ударил по струнам, скорчил какую-то мерзкую рожу, и меня пронзило безумное отчаяние, вместе с какой-то странной ностальгией, подогреваемой сомнительной водочной радостью. Я начал петь по-английски рок-песни, выкрикивая слова в ночную калмыцкую тишину. Собралась целая компания. Все меня слушали очень внимательно, пока некий человек не сказал мне, что меня ждет Каролина. Я извинился и пошел в палатку.
Она напряженно лежала, и, увидев меня, слегка встрепенулась.
- Эти калмыки, - задыхаясь, сказала она, - чуть меня не изнасиловали… Они мне предлагали все что угодно, если я им дам…
- А что у них было?.. - тут же спросил я, задрожав от возможности невозможного.
- У них… было…
- Где они?! - быстро спросил я.
Я дико возмутился, выбежал из палатки и нагнал темную фигуру, напомнившую мне одного из тех троих.
- Послушай, тут стояли такие трое… Они чуть мою жену не изнасиловали!
- Пойдем их поищем, - тут же ответил он, и я убедился, что он - один из них, но пошел следом за ним.
Мы удалились от костра, и тут он повернулся и ни с того ни с сего врезал мне по морде с такой силой, что я упал, изумленный и не понимающий.
- А что мне еще было делать! - начал он мне почему-то объяснять свой поступок. - Ты подходишь ко мне, обвиняешь меня…
- Я тебя не обвинял! - воскликнул я, держась рукой за скулу и вставая.
- Вы вообще непонятно, что здесь делаете… В таком состоянии…
- В каком состоянии?! - обескураженно крикнул я.
- Ты знаешь, в каком, - с раздражением и злобой ответил он, смотря на свой кулак, потом быстро отошел, чтобы не поддаться страстному желанию врезать мне еще и вообще чуть ли не убить меня.
Он был крепкий и сильный, я был пьяный, мне было очень плохо; ознобы словно вытрясали из меня душу, ноги дрожали в едином безумном спазме.
Я вернулся к костру.
- Еще споешь? - мрачно спросил повар Миша.
- Хочу еще выпить… - грустно ответил я. - Меня побил калмык.
- Что?!!
К нам подошел человек, увешанный четками.
- Все это из-за твоего ума, - сказал он мне, пусто улыбаясь.
- Какого еще ума?! - возмущенно рявкнул я. - Царствие Божие не от мира сего!..
- Это все твой ум, - повторил он, не убирая гадкой буддистской улыбочки с лица. - Мир не есть сей или тот, просто это все - твой ум. А он сейчас помрачен.
Я ушел от них и почему-то заплакал, смешивая простые, бесконечно идущие и так слезы с подлинными обиженными рыданиями. В конце концов я добрел до палатки, лег рядом с болезненно ворочающейся Каролиной и отключился.
Наутро, когда я приоткрыл глаза навстречу солнечному восходу, я чуть не проклял все сущее, потому что опять оказался в этом мире, на этой планете, в этой Калмыкии, в этом теле. Я буквально умирал от похмелья.
Я еле-еле встал, дошел до лагерного умывальника и посмотрелся в осколок зеркала, прибитый гвоздем к дереву. На меня взглянула моя бледная, избитая, небритая рожа.
- Тем не менее надо опохмелиться, - сказал я сам себе, опять словно раздираемый на части ознобами, которые, возможно, были от вчерашней водки.
Мне навстречу шел один из моих старых знакомых, который, оказывается, тоже был здесь и готовился пройти пхову, чтобы научиться умиранию.
- Пошли выпьем, - сказал я ему, нащупывая кошелек в заднем кармане штанов.
Он изумленно посмотрел на меня, потом на солнце, недоумевая, но молча пошел со мной, видимо, сочтя, что со мной не о чем говорить.
Я шел вперед, ступая словно по кинжалам или по горящему костру.
- Ты… осторожнее здесь, - сказал он мне наконец.
Я махнул рукой с печальным отчаяньем.
Мы добрались до ларька с водкой, я тут же купил бутылку.
К нам подсели два калмыка.
- Кто тебя так? - спросил один из них, вопросительно указывая на бутылку.
Я встал с железного ограждения, на котором сидел, и протянул бутылку ему.
- А… - неопределенно ответил я.
- Если узнаешь, нам скажи, - сказал калмык, отхлебывая водку. - Ты же гость! Буддист! Нам приятно. Что вообще с тобой?
- А… - повторил я.
Через какое-то время они быстро ушли. Я опять встал и тут обнаружил, что у меня нет кошелька.
- У меня украли все деньги, - ошарашенно заявил я своему другу.
Он грустно кивнул.
- Я видел, как они его у тебя вытаскивали. А что я мог сделать? Тебе бы опять врезали. Говорил я тебе: осторожнее здесь! Приехал… такой!
- Какой? - удивленно спросил я. - Ты видел и не мог сказать? Хоть закричать?..
- Да чего тут кричать! - раздраженно сказал он. - Тебя сейчас… голыми руками можно брать. А они тут все…
Я сделал огромный глоток водки. Ознобы все равно не проходили; слабость меня замучила.
- Что они тут все?! Что я вам… Что вы все от меня…
- Ты хоть бы Каролине какой-нибудь жратвы купил, а не водку постоянно.