9
Ответив незнакомцу, Петя шагнул к матери, как-то не совсем закрыв рот после "здрасте", но встретил улыбку стороннюю; с этой улыбкой она ушла на кухню готовить тосты и кофе. Каждый остался один: и товарищ отца, не спеша переступающий вдоль стены, - он рассматривал книжные полки и фотографии, и мать, возвращающаяся и уходящая, теперь без улыбки, какая-то чужая, и Петя. Он молча снял ватман с чертежной доски и укладывал в стопку эскизы. Ему почему-то не хотелось бы, чтобы из окон дома напротив сейчас кто-нибудь видел их комнату.
Михаил Иванович, почувствовав сопротивление в доме Нечаевых, и подумал: это болезнь. Врачи говорят: стресс, бессонница, невроз и другое - и не видят пружину. Наивные люди сопротивляются, они не принимают течение жизни - и получают болезнь. Надо отдаться тому, что называется законом, "заведенным" порядком, круговоротом природы - "бессмертному круговороту", - так вернее можно сказать! Нет начала и нет конца. И всё всегда есть. Я пришел, молодой человек, я здесь, - и не мучайте себя: "Ах, если бы все было не так, ах, если бы люди были другие?.." И - больны.
На вокзалах диваны с инициалами: МПС - Министерство путей сообщения. Если посмотреть на поддон дивана, на котором вы спите, то там найдете клеймо фабрики, где изготовлены тысячи и миллионы таких диванов, так и под воротом вашей рубашки и пиджака - так на всем. Но можно обмануть себя, сказать: другого такого дивана нет, и рубашка единственная, и день единственный. "Был исключительный день". И снова болезнь и суета. Всего много. Мир состоит из одинаковых вещей. Все люди - близнецы. Михаил Иванович переместился вдоль книжной полки. "Технология металлов", "Математический анализ", "Пушкин", календарь фабрики "Сокол" и дальше: шнур к штепселю, подушечка с иголками, окно на улицу. Сотни окон смотрели в темноту. Михаил Иванович любил высоту. На секунду остановился, чтобы убедиться - машины катятся, люди идут, ветер раскачивает фонари.
Во всем движение. И это обманывает… Я обратил внимание на ступеньки вашего дома, - он, наверно, очень старый?.. Я подумал, сколько наших товарищей с разными мыслями и заботами пользовались этой лестницей. И вот я - стал одним из них.
Михаил Иванович говорил вполголоса, не оборачиваясь, будто сам с собой. Так, наверно, и было. Он просто не заметил, как стал размышлять вслух.
Петя мог связать значения лишь отдельных слов, но интонация голоса гостя подчиняла себе. Он ожидал встречи с несчастным шизофреником или с легкомысленным фантазером, а пришел философ и проповедник с голосом не то из другого времени, когда Пети еще не было, не то из будущего, когда его не будет.
Гость умолк. Он остановился у картины - единственной работы отца, пережившей войну.
На картинке: кривой проулок и лиловые искривленные дома, казалось, кривились от тесноты и тянулись к небу - близкому и темному; и такой же темнотой зияли окна домов. Михаил Иванович никогда не видел таких домов и такой оголенной пустоты в городе. Что-то подстерегающее было в ней. Смотрел и ждал: брось камень в воду - и, как бы ни были далеки берега, - волны послушно придут к ним. Никуда не уйти от простоты смысла жизни.
Михаил Иванович все еще был там - возле картины, когда Юлия Владимировна внесла кофейник и сухарики. Отвязала передник, на блюдцах звякнули ложечки - предупреждали мужчин: вы хотели встретиться - так не медлите. Она знала, что встреча еще не произошла.
10
- Вы сказали маме, - начал Петя, как только гость перенес к себе на блюдце сухарик, - что мой отец погиб на переправе.
- Да, - отозвался товарищ отца.
Взгляды их встретились. Петя хотел на что-то опереться - на сочувствие или хотя бы на внимание. Пусть у незнакомца одно лишь любопытство к сыну его фронтового товарища. И такое можно понять: прошло двадцать лет. Но почувствовал, гость остается где-то там, далеко, - может быть, то место он и называет бессмертием. И потому, возможно, Петру придется отвечать самому себе на собственные вопросы. Рядом была мать, настороженная, с намеренно опущенными глазами. Петр попросил у нее извинения взглядом и хотел надеяться, что она его взгляд заметила.
- Расскажите - для меня это важно, - как убили моего отца! Нам пришла только "похоронка" - так ее, кажется, называли. Там было написано… Ну, знаете, как там писали - несколько слов, и я, можно сказать, всю жизнь сам придумывал, как папу убили. Будучи мальчиком с воображением, я убил его тысячу, десять тысяч раз. Мой отец сбивал самолеты, захватывал танки, взрывал мосты, но, в конце концов, его все-таки убивали. Я представлял, как его окружают фашисты. Он убил одну сотню, пять сотен… Иногда я целую ночь видел, как он стрелял из пулемета, я заставлял целую армию подносить ему патроны, чтобы он мог стрелять и стрелять, но под утро его все равно убивали. Он ночью пробирался к немцам и убивал их ножом, но враги просыпались. Он все-таки должен был сделать ошибку, чтобы его могли убить. Я читал книги и смотрел фильмы про войну лишь для того, чтобы придумать - как говорят следователи - еще одну версию смерти… Я хочу знать, как он был убит и где, чтобы не убивать его снова… Расскажите, как все было. Пусть самым глупым образом.
Мать не шевельнулась; гость поднял глаза к потолку.
- Название реки забыл… Не глупо - обыкновенно все случилось… должно быть…
- На берегу, в воде, на мосту… вы можете вспомнить? Что вы помните?
Усилие прошло по лицу гостя. Его ладонь легла на стол, рядом с рукой Юлии Владимировны. Петр скривил губы, двинул стулом. Смотрел в лицо человеку и знал, что должен войти в эту застывшую, удовлетворенную собой рассеянность.
- На ступенях лестниц, согласен, остаются человеческие следы… Я вас спрашиваю о моем отце. Вы сами напомнили о нем. Зачем тогда вы это сделали?..
Кофе исходил паром, неподвижно сидела мать, Петя отхлебывал кофе и клонился над столом к товарищу отца.
Зачем они просят меня вернуться назад, - пожаловался себе Михаил Иванович. - Чтобы потеряться среди миллионов фактов и различить один, микроскопически малый! Вспомнить один из карманов солдатских гимнастерок, тот, в котором лежала фотография женщины, которую не мог забыть, смотревшую куда-то в никуда и на каждого, кто заглянет на нее из-за плеча рядового Нечаева. От него требуют, чтобы он вернулся в то холодное утро, увидеть людей, дремавших там и тут на дне окопа, услышать разговор командиров за дверью землянки и различить в сумраке рассвета спину мужа этой женщины, кругловатую, упрямую, но не сильную.
- Я постараюсь, - виновато сказал гость, - хотя… что это может изменить. - И посмотрел на Юлию Владимировну. - Утром… Форсировали реку. У каждого свое. У меня доска, у других бревно, скамейка, у Нечаева была, кажется, калитка. Растащили деревню. Да, было так, потому что помню, когда шли к реке, было смешно. И над калиткой смеялись. Или кто-то смеялся.
- Это невозможно, - прошептала Юлия Владимировна.
- Нет, калитку я помню… И вашего отца - по походке.
- Какая? - остановил гостя Петя.
- Он плохо ходил в строю. Руки перемешивались, правая рука - правая нога. У реки кусты, трясина, туман… Больше я его не видел.
- Подумайте. Хотите, мы оставим вас одного. Ведь вы были с отцом вместе.
Мать и сын повернулись друг к другу.
Гость трогал пальцами щеки, брови. Наконец товарищ отца проговорил:
- …Он был справа, потом я видел калитку впереди. Было еще тихо, и мы плыли… Тумана на середине не было.
- Что значит, на середине не было тумана?
- На середине они нас заметили и стали стрелять…
- Дальше, - торопил Петя. С каждым словом таяли мифы: ни пулеметов, ни самолетов, ни танков - просто отец плывет на садовой калитке к другому берегу. И человек этот сейчас его видит.
- К нему пристрелялись. Он очень плескался. Может быть, калитка была тяжелая. Или они считали, что это не калитка.
Гость откинулся на спинку стула, рука, неподвижная и немолодая, продолжала лежать рядом с локтем Юлии Владимировны.
- Я не знаю, - сказал он тихо, - может быть, его задело. Он обернулся…
- Он хотел что-то сказать?
- Он ничего не сказал, ни-че-го - и пропал. - Рука человека сжалась в кулак и остановила Петю. - Калитка проплыла мимо меня пустой. Никого на ней не было. Я больше Нечаева не видел.
- Вы сказали, извините, не все, - Петя поднялся и встал за спинку своего стула. - Может быть, мой отец посмотрел на вас героически, или жалобно?..
- Петя, я не могу больше! - Теперь только гость оставался за столом. Юлия Владимировна отыскивала платок. - Прекратите!
- Нет, мама, я хочу знать все, до конца. Я не хочу изобретать последние взгляды отца. Я их могу за ночь сочинить сотни: и наполеоновские, и жертвенные, прощальные и призывные, презрительные и высокомерные, просто трусливые. Это, может быть, мой последний вопрос: скажите, как? В наше время не пишут завещаний, но я хочу знать, как посмотрел отец в последний раз на этот мир. Может быть, он хотел что-нибудь увидеть. Что он искал позади себя? Говорите!
Тут Михаил Иванович слегка колыхнулся на стуле.
- Ваш отец, извините, посмотрел так, как сейчас я смотрю на вас…
Юлия Владимировна отложила платок, подошла к сыну, чтобы вместе с ним увидеть, каким был последний взгляд Станислава Нечаева. Она увидела то же выражение лица, которое было у этого человека в гостинице, - вот сейчас этот человек крикнет и войдет ее муж - и напрасное ожидание остановило ее дыхание. Но теперь надежд не было. Ревность памяти предстала ошибкой. Какое значение имеет память о том, что можно разыграть, как роль в театре. Станислав Нечаев ожил только для того, чтобы поплыть поперек течения неизвестной реки на нелепой садовой калитке и исчезнуть, уже навсегда, оглянувшись вот так, как смотрит этот человек.