5
В городе не прописывали. На милицию Михаил Иванович потратил час. Говорил с майором. Высохший от деятельности и табака начальник милиции сочувствовал ему и верил, что проситель его поймет, почему в городе прописывать нельзя: "наедут", "заполнят"… - говорил это, изгибаясь в тонкой талии и округляя сумасшедшие глаза. Он надеялся, что проситель не относится к тем, кто "наезжает" и "заполняет" этот город, и подал, прощаясь, руку.
На улице в лицах встречных Михаил Иванович не увидел ничего особенного. Такие же неособенные стояли за стенами города лагерем, хотя никаких стен не было, как и не было никакого лагеря. Нашествия переменили лицо, не в скрипе тележном орда минует ворота городов - сходит по трапам самолетов, выходит на платформы вокзалов и спешит смешаться с аборигенами, как сделал на улице сейчас он.
В переулке, где в толпе сдавали и нанимали комнаты, Михаил Иванович встал в стороне и ждал. К нему подошла старушка.
- Вам комнату?
Она сама рассказала, что ее комната на третьем этаже, окна во двор, про отопление и том, что ее жилец должен быть одиноким и самостоятельным. Михаилу Ивановичу не пришлось ее уговаривать. Старушка уже догадалась, что он подходит ей по всем статьям.
И они пошли. Сперва добрались до гостиницы. Там Михаил Иванович взял чемодан. Потом на квартиру.
За многие годы он впервые почувствовал ненадежность своего жилища. Несколько раз прошелся по комнате, пытаясь расположить к себе поблекшие зеленые обои, картинку на кнопках, выстриженную из журнала, смутный лик иконы. Прилег на старую кровать. Стены показались наклонно-сведенными. И снова ходил по комнате, пока старушка не спросила, будет ли квартирант пить чай. Дымящийся чайник в ее руках, с которым она появилась в дверях, остановил его беспокойство. Точно такой же чайник когда-то был у него. Конечно, это не тот самый чайник, но делали их, вполне возможно, на одном заводике, эмалью покрывал один и тот же красильщик. Михаил Иванович от чая отказался и снова лег. Потом в темноте оделся, в центр отправился пешком. Юлия Владимировна на междугороднем переговорном пункте его уже ждала.
- Вы не подумайте, - сказала Юлия Владимировна, когда они на секунду коснулись пальцами друг друга, - что я хочу вернуть прошедшее…
Тотчас тронулись к выходу. Когда справились со стеклянной дверью, Михаил Иванович спросил: "Тогда почему вы пришли?"
Юлия Владимировна отстранилась, но выражение его лица не содержало ни затаенной пошлой игры, ни усмешки. Плечо Юлии Владимировны чуть двинулось под пальто - она поняла, что ощущение туннеля, которое ее не покидает при встречах с товарищем мужа, - это ее собственное любопытство, которое втягивает в его загадочный, ни на что не похожий внутренний мир, оно и привело ее сегодня на это странное свидание.
Он, поддерживая ее локоть, продолжил:
- Я могу увидеть сына Нечаева…
Слово "Нечаева" как-то пропало по своей официальной неуместности, осталось "сына", и женщине показалось - рука, которая касалась ее, была одним из тысяч аргументов, что этот человек - да, был отцом Пети, вернее, его отцом мог стать, ибо она не могла найти в себе твердой интонации сказать противное: вы никогда не могли бы стать отцом моего Пети. И в то же время - "сын Нечаева" имело как раз тот пугающий смысл: человек, который шел рядом, не знал или не помнил имя ее мужа, но это - так оказалось - значило не больше, чем то, что фамилия ее спутника была и ей неизвестна. Вся собственная жизнь предстала перед нею в горькой печали - в ней не оказалось тайн. Ее чувства - ропот и привязанности, маленькие цели и скромное честолюбие, представление о себе и других - все это не могло не быть ничтожным, если для случайно встреченного человека было неинтересным и заурядным.
От растерянности Юлия Владимировна излишне заспешила:
- Петя сейчас болен. Он - в отца, и я знаю: он - лучше меня. И кажется, взрослее. Дети всегда взрослее, но и беспомощнее. У меня, простите, бывает такое чувство, как будто мой ребенок голоден, а у меня нет молока. Будто я отвечаю и за книгу, которую он читает, и за ссоры соседей по квартире, и за то, что перегорел свет. Вы не врач? Ах да, вы геолог. Я понимаю, почему родители хотят, чтобы дети были добрыми - они боятся, что дети станут им слишком строгими судьями. У вас есть дети?
Ее спутник сказал: нет. Юлия Владимировна улыбнулась. И продолжала улыбаться все рассеяннее.
Она вдруг разом переступила какие-то запреты, какие-то мысли. Словно раздвинулись прежние границы и ушли далеко. И то, что она говорила минуту назад с болью, показалось ей важным относительно, и, главное, если бы она нашла более важным нечто другое, то и это оказалось, наверно, недостойным особого внимания, и так далее, до бесконечности, - все предстало не имеющим значения. Так и улица, с падающими иголками инея, и низкие облака, и время - пять минут десятого - все это бесконечно наивно и грустно в своей незащищенной наивности.
- Зайдемте сюда, - сказала, освободившись от руки спутника.
Вошли в ресторан. Когда оказались за столиком, Юлия Владимировна продолжала улыбаться: этому человеку все-таки придется выйти из-за кулис своих странных мыслей, где-то кончается бессмертие и начинается жизнь. Пусть объяснится, если нужно, приведет доказательства, которые были сокращены тогда в 201-м номере гостиницы. Она будет слушать так же, как она слушает оркестрик мужчин-музыкантов, снявших пиджаки.
В половине двенадцатого аккордеонист встал, и его круглая голова сказала, выглядывая из-за инструмента:
- Спокойной ночи!
Люди продолжали сидеть за столиками. Официантки стали нетерпеливыми. Юлия Владимировна с трудом взглянула на товарища мужа.
- Я сейчас рассчитаюсь, - сказал он и прошел в коридор, из которого выглядывали люди в белых спецовках.
Она вздрогнула. Позади было два часа молчания - немыслимого без задуманного намерения. Если начинала говорить - он кивал, если улыбалась, он улыбался тоже. Весь вечер они просидели рядом, но он оставил ее одну. Она прожила целую жизнь - от ответственности за все до полного безразличия. Теперь люди в зале и сам зал с безобразными лохматыми пальмами показались ей живущими торжественно-безнадежной жизнью. "Как все глупо", - прошептала она в отчаянии. Среди зеркал вестибюля прошла левее и правее себя. В сумочке перебирала отделения - номерок был у него, но пальцы все еще чего-то искали под надзором гардеробщика.
Появился Михаил Иванович. Терпеливо поддерживал пальто, пока Юлия Владимировна, повернувшись спиной, набрасывала на шею шарф. На улицу почти выбежала. "Как все глупо", - твердила она. Шаги товарища мужа раздавались как шаги преследователя. А он словно ждал, когда она остановится. На автобусной остановке, припрятывая руки в карманы, сказал: "Спасибо вам за вечер. Я опасался: что-нибудь вдруг случится. Но ничего не случилось…" Глаза его стали прощаться: он тоже заметил автобус. Юлии Владимировне с трудом удалось оторвать взгляд от его лица, которое снова втягивало все в тот же бесконечный туннель.
6
- Петя, я должна тебе рассказать об одном человеке.
- Да, - откликнулся сын; он курил и чертил.
- Этот человек, - произнесла Юлия Владимировна с веселым превосходством над тем, что говорила, - считает себя твоим отцом… Фигурально, конечно.
Петя обернулся.
- Как?! - Но тотчас успокоил себя: - Я тебе не говорил о том, что случалось раньше. Иду и вижу: вот мой отец! На заводе и сейчас такой есть. В модельном цехе. У меня такое ощущение, что и он знает, что я его сын. Но это прошло. - Подумал: - Да, да, прошло. Кто этот человек?
- Тот… который звонил.
Они замолчали и почему-то вместе посмотрели на окно.
Петя сидел лицом к матери.
- Что ему нужно? Зачем он тебе об этом говорит?
- Я сама хотела бы это понять…
- Но ты объяснила ему, что это его самообман. Ведь ложь!
- Это странный, одинокий и, возможно, несчастный человек. Ему нельзя отказать в сочувствии.
- Мама, пожалуйста, не огорчай меня. Ты забываешь папу…
- Петя, молчи!
- Это какой-то кошмар! Вдруг я обнаруживаю в жизни тысячи отцов, а ты киваешь: да они все твои отцы. Тогда у меня нет матери!
- Петя!
Петя отвернулся.
- Я не думала, что ты примешь это всерьез, - мирно проговорила Юлия Владимировна. - Ты должен был отнестись иначе - один из людей думает вот так. Вот и все. Он много лет прожил на севере. Был момент, когда я думала, что он мелкий авантюрист, вернее… артист, любящий импровизированные спектакли, но сейчас ничего не понимаю. Я даже не совсем уверена, болен он или здоров. Может быть, у него всего одна мысль: будто он бессмертен.
- Бессмертен! - Петя встал.
- Прямо он мне так не сказал. Может быть, и мысли у него подобной нет - есть чувство, он чувствует себя бессмертным. Таким он видит себя. Ты можешь себе представить!
- Он знал отца?
- Да. Он сказал, что папу убили на переправе.
Петя усмехнулся.
- Я, наверно, глупо тебе все пересказала?
- Нет, нет, я совсем не об этом…
Петя посмотрел на часы. Юлия Владимировна ушла за ширму. - Пусть он к нам придет, - сказал Петр.
За ширмой долго не слышался шорох страниц.