- Подзаправили? - Махонин показывает на стул.
- Не по норме, но ладно, засчитаем. Пришел сказать, сверху очень симпатично выглядят на поле заплаты. Где вы такой красивый гравий добыли?
- Верно говоришь, - оживился капитан. - Я уже распорядился присыпать гравий землей, но у нас на все дела одна машина. Можно было бы и ночью грунт повозить. Рядовой Тимофеев! - Из аппаратной выскочил долговязый белобрысый связист (что они здесь все из одной деревни?). - Вызови капитана Веселова.
- У меня не такое предложение, командир. Наоборот - гравий насыпать так, чтобы сверху казалось: дорога через поле проходит. Ну, а раз дорога, то какой тут аэродром может быть…
На траву ложится роса. Звезды подслеповато щурятся между облаков. В поселке гавкают собаки. До станции расстояние немалое, но слышно, как там паровоз толкнул вагоны. Звуки мирные и отстраненные. Можно подумать, что война идет только днем. В темноте встретился все тот же с трехлинейкой, который должен уничтожить при случае десант. Длинный Карабин и на этот раз испуганно уставился на летчика.
Чугунов дает прозвища по Куперу и Майн Риду. Брат говорит: чего ты ерунду-то читаешь. Есть такой писатель Оноре де Бальзак, его даже Маркс рекомендует читать.
Таскает с тех пор роман про папашу Гранде и его дочку. Скучный папаша. И что в описании жизни скупердяя Карл Маркс выдающегося нашел! Чего-то, значит, я еще не уловил. Может быть, суть дела в конце книги откроется. Около барака разговоры и смех. Поздоровался официально. Летчики расступились.
Барак стандартен. Такие он видел в Кулундинской степи и за Полярным кругом. Бараки - это большие поспешные планы и скудость. Пара расторопных плотничьих бригад за пару месяцев поставят поселок на тысячу человек. И, как везде, - топчаны, длинный дощатый стол с кое-как обструганными досками и печки-сушилки. На столбе пристроено зеленое зеркальце, какое найдешь в любом мужском общежитии, никогда не магазинное: то с автомашины снятое, то осколок, кое-как заарканенный в самодельную оправу. Половина топчанов пустует. Его место никто не занял. На подушке полотенце, которым он, кажется, так и не успел еще попользоваться до вылета на фронт. Стал раздеваться. Носки прилипли к ступне. "В баньку бы, в баньку!.." Подошел старший лейтенант. В прибывшей эскадрилье "пешек", оказывается, не только молодняк.
- Командир полка говорил, что кто-то должен вернуться с фронта. Это вы летали на фронт?
- Ха, - отозвался без улыбки Чугунов, - значит, до вашего прибытия я у него оставался единственным пилотом!
- Самоцветов, - представился летчик. - Вы как, на "ПЕ-2" летали?
- Я инструктировал полеты. А теперь, старлей, позволь мне взглянуть на жизнь с другой стороны.
- То есть?
- Уснуть.
Но уснуть не удалось. Авиаторы приходили и уходили. Вчерашнюю курсантскую бурсу одергивали один-два голоса. Тишина, скрип топчанов, и снова кто-то взрывается смехом. И опять суровые наставления из темноты.
Чугунову кисти своих рук кажутся непомерно большими - так всегда после многочасовых полетов. Мышцы тянут натруженную спину. Самое навязчивое - земля: бежит стремительно под самолетом, а спасение одно - лететь вот так, чуть не касаясь колесами луговых трав, и тогда деревья вслед за тобой вскипают, задетые пропеллерным воздушным потоком. А вот уже не земля, а речная стремнина, не самолет, а твой поплавок на перекате, где играет плотва. Смотри в оба, если хочешь подсечь рыбешку. Опять земля, видит немецкую колонну: тяжелые понтоновозы, сотни грузовиков с мотопехотой, тягачи с орудиями, а вот и танки, и мотоциклисты. И ни одного выстрела, ни одной заминки - змея все дальше вползает в страну. И снова искрит в глазах речная стремнина.
- А что это за лейт? - слышит приглушенный голос.
- В нашем училище инструктором был. Помнишь, тебе рассказывал, как меня отстраняли от полетов. Я еще рапорт писал… Так это он меня отстранял. Лютовал как контрик. Ребят до слез доводил. Многие рассчитаться с ним обещали…
- Фамилия какая?
- Чугунов.
- Я про него слышал, - зашептал третий голос. - Это он заставлял перед полетами курсантов плясать?.. Мне так рассказывали, доложит курсант: "К полету готов!", а Чугунов ему вопрос: "Плясать умеешь?" Тот: "Парнем был - приходилось". Инструктор: "А так умеешь?" - и присядку, к примеру, показывает. А тому что стоит присесть. Чугунов "А с коленцем?.. А гоголем, гоголем пройдись… А в два притопа?" - Чугун пляшет, показывает. Курсач за ним. Чугунов "Барыню" запевает: "А так?.. А так?" Руководитель полетов бушует: что там за цирк! А Чугунов курсача заводит. Сам за барыню ходит. Пилоткой, как платочком, отмахивает. Курсачу смешно. Стих найдет - пляшет. Чугунов вдруг: "Смирно!" Глаза злые: "Вы почему, курсант, на полеты явились, как на похороны! Вам что, авиация - мачеха! Да какое вы имеете право идти в воздух с кислой физиономией! Вы думаете, у экипажа нет другого дела, как ухаживать за вашей бабьей меланхолией! Запомните раз и навсегда: все великие летчики - все! - шли в полет как на праздник. И еще запомните: мандраж и растерянность - продукт уныния… А теперь по местам! Посмотрим, петь в небе вы умеете или нет". И пошло. Как явится курсант с унылой физиономией - пляши "Барыню". И пока не приучались идти в полет с веселой рожей, Чугунов не отступал. И выучил.
- А правда, что если он начнет летуна по имени-отчеству называть, - считай, тому хана - не сейчас, так потом гробанется?
- Не колдун же он! Я тебе говорю то, что от других слышал. Разбивались потом люди.
И снова шепот:
- Представляешь, я с Лушкой шуры-муры, и вдруг кто-то в столовую является. Вначале не разглядел: сидит кто-то, шамает. А потом вижу, инструктор по полетам старший лейтенант Чугунов. Только без "кубаря". Весь настрой мне испортил.
- А куда "кубарь" делся?
- Была история… Пропал он, и всё. В училище нет, в городе нет. Одни говорят, из-за бабы убили. Другие - сбежал с секретными документами. У нас как раз стали новую технику осваивать. Представляешь, чепе! Объявили розыск. На каждом собрании командования училища вопрос: "А что известно о старшем лейтенанте Чугунове?"
- И что, нашли?
- Объявился. Месяца через два. Приказ: разжаловать в рядовые, но, учитывая и так далее, сохранить командирское звание младшего лейтенанта. Нас к тому времени из училища уже выпустили. Выходит, один "кубик" он уже на курсачах заработал.
- А тебе не приходило в голов… - возобновился после молчания разговор.
Чугунов громко кашлянул, потом еще раз, чтобы понятно было самым недогадливым. "Спинозы тамбовские", - пробормотал. На бок повернулся. Большая, оказывается, радость своих ученичков встретить.
Всё правда, думает он. Со стороны посмотреть - немало он в своей жизни начудил. Не первый раз о себе байки слышит. Но то, что колдуном прослыл, - это для него новое. Никому не доказывал, что есть у него чутье: присмотрится к курсанту - и всю его будущую летную биографию видит. Чувствует - и докапывается, в чем его земноводность гнездится, что летать ему мешает: боязнь высоты? страх перед техникой? неуверенность в себе? Или неисправимый для летчика дефект чувствовать себя от машины отдельно. Когда ты и аппарат - одно, тут и немой запоет. Потому так и тянет в воздух. Потому что на земле все и всё по отдельности, потому и болтовня, сплетни, фальшь… Потому на земле скучно… Скучно… И уснул.