– Товарищ сержант, – отдавал участковый команду помощнику, – собирайте
вещдоки.
– Есть, – отвечал сержант, и сбрасывал остатки спиртных возлияний во
внушительных размеров сумку. Машина трогалась. Котельная погружалась во
мрак и тишину.
Вечерело, и из сантехнического сооружения котельная превращалась в шумную
обитель местной рок-элиты. В эти вечерние часы вентиля, заслонки, и
манометры котельной дома 56 слушали уже не слесарскую брань, а музыку
Пола МакКартни. Почему МакКартни? Да потому, что в то время как верхний
мир существовал общностью выбора, нижний предпочитал делать этот выбор
сам. Так, одна котельная слушала "Цеппелинов", другая "сдирала"
импровизации с Джимми Хендрикса, третья балдела под роллинговский
"Satisfaction". Котельная дома номер 56 тоже имела свой маленький бзик, здесь
рвали сердца яростные поклонники Пола МакКартни. О чем и
свидетельствовал висевший в красном углу котельной, нарисованный
(художником Михеем) портрет Пола МакКартни с приклеенным к нему кредо
подвальщиков. – "Коль не знаешь "Yesterday" не суйся в двери к нам злодей".
Но, несмотря на такое предостерегающее заявление, злодей являлся. И
вновь как в утренние часы его олицетворял собой оперуполномоченный
Макарыч.
– Что, битлаки, давно в хате не были, – истошно орал участковый, грузя
меломанов в тесный ментовский "ГАЗик".
– Составляй протокол, начальник, у нас еще три пузыря "Кызыл – Шербета"
осталось, – гудел "воронок".
– Я вам щас сделаю протокол, – шипел на заявление Макарыч и тянулся к
кобуре. Неодобрительный гул стихал.
– Товарищ сержант, собирайте вещдоки, – отдавал приказание Макарыч, и снова
как и утром во вместительную сумку летели остатки дармовой
"бормотухи". Машина трогалась. До утра в котельной оставались только стол,
стулья, ключ на 48 и изорванный в клочья портрет Пола МакКартни (вот тебе,
Пол, и "Baсk in USSR").
А слесарно-хипповые вещдоки доблестные рыцари общественного порядка
"уничтожали" в павильоне "Мутный глаз". Обычно между третьим и пятым
стаканом "Кызыл-агдамовского" коктейля старший лейтенант Макарыч
начинал безбожно икать, чихать, сморкаться и угрожающе тянуться к
табельному пистолету "Макаров".
– Грузи, – командовал сержант и верные по нелегкому ремеслу соратники
заталкивали старлея в "воронок".
Как правило, за этим лихими набегами шли собрания общественности и
правоохранительных органов. Доска объявлений местного ЖЭКА пестрела
указами, а стенд районного опорного пункта милиции – постановлениями.
"Укрепить!" – гласил указ. "Расширить!" – требовал стенд.
– Заменить замки и завалы, – вторила стендам и доскам замученная кражами
солений из подвальных боксов общественность.
Но проходило время. Постановления понемногу забывались. Общественное
мнение успокаивалось. МакКартневцами вызывался известный в округе
"специалист по завалам" со звучной фамилией Жора Моцный. И снова дым
болгарских сигарет "Солнышко" и вперемежку с винно-водочными парами
стелился в "lonely hearts club band" Пролетарского района.
Как-то в один из зимних вечеров, когда никто не ожидал набега
антимузыкальных "опричников", оцинкованную дверь сотряс удар кованого
сапога. Щеколда треснула, и на пороге возник бравый участковый старший
лейтенант Макарыч. Странно, но в тот вечер он был один. То ли вверенный ему
боевой отряд дружинников был брошен на другой фронт идеологической
битвы, то ли Макарыч решил сам, в одиночку покончить с музыкальным
"МакКартнизмом"? Только начал он, как обычно, с крика:
– Ну что, битлаки, мать вашу в душу. Опять засели! Ах, вы пейсатики
мохнорылые! Курвы империалистические. Всех пересажу. Я вас, б. дей, научу
Родину любить!
Монолог разошедшегося старлея перебил 18– летний "балбес" Стас (выпертый
накануне за протаскивание вредных мыслишек в студенческую среду
культпросветучилища):
– Макарыч, ну что ты орешь как чумовой, – оборвал он участкового. – Давай
забудем на время, "старшой", всю политическую туфту, которую тебе
рассказывают в "красных уголках"! Оставим политические бури и
идеологические штормы, а бухнем-ка за нерушимую дружбу власти и народа
добрую кружку "чернильца", – и для убедительности сказанного Стас извлек на
свет дурно пахнущий фугас "Кызыл-шербета".
– Я тебе бухну, махновец. Я вас, оппортунистов косматых, собственнолично в
"столыпин" доставлю, будешь знать кому "бакшиш" предлагать, – опер цепким
взглядом скользнул по зеленому бутылочному стеклу. Дрогнуло горячее сердце,
кругом пошла холодная голова, и чистые ментовские руки жадно потянулись к
вожделенному продукту. – Ладно, – подобревшим голосом произнес опер, так и
быть, плесни, кудлатый, "власти" стакашку. С самого утра маковой росинки во
рту не было. Извелся с вами, битлаками, слесарями, времени нет, понишь, ни
выпить, ни закусить. Да, что говорить, посидеть и то некогда. А ну, дай место
старшому, – и он бесцеремонно столкнул кого-то с колченогого табурета. -
Насыпай, – Макарыч указал на пустой стакан.
– Ну, песнярики, давай рассказывай, как до жизни такой докатились? -
закусывая "беломориной", спросил Макарыч. Люди, понишь, БАМ подымають,
корабли, понишь, в космос "закидывают", а вы волосатиков на стены вешаете.
Нехорошо! Вот это что за педрило висит? – и Макарыч указал на портрет
МакКартни.
– Ты, Макарыч, свою вульгарщину, понишь, здесь брось, – обиженным тоном
произнес Стас…
– А чё ты обижаешься? Педрило, они все педики, волосатики эти ваши! Нам,
понишь, на лекции рассказывали, – ответил Макарыч.
– Этот– не педрило, это МакКартни, – пояснил Стас.
– А, – протянул участковый и добавил.-. А мне один хрен, кто. Ты лучше налей-
ка, Стасец, еще стаканец.
Макарыч выпил, пожевал соленый помидор и, сытно икнув, сказал:
– Не, пацаны, надо это заканчивать.
– Чего заканчивать? – не поняли битники.
– Шляться сюда, понишь. Во чего!
– Надо бы, Макарыч, да больше как сюда и податься нам, выходит, некуда, -
возразил ему Стас.
– Как некуда, а школа, а Дом культуры. Все для вас понастроили.
– "Лом" это культуры, Макарыч, а не Дом – хором заявили "подвальщики". Там
же только хор "ветеранов", да кружки "умелые руки", а нам аппаратура, гитары
нужны.
– Гитары говоришь, – Макарыч скосился на лес гитарных грифов, стоявших
вдоль подвальной стены.
– Зачем вам гитары? Вон их у вас сколько, что "Першингов" у Чемберленов. Где
вы их только берете? В магазинах-то их днем с огнем не найдешь, понишь?
Разговор невольно стал перетекать в музыкальное русло.
– А это у вас что, "семиструнка"? – старлей косанул на стоявшую поблизости
"доску" производства апрелевской муз. артели.
– Да нет, Макарыч, ты что! – невольно перейдя на "ты", дружно загалдела
подвальная братия. Мы на "семиструнках" давно уже не лабаем.
– Чего, чего? Это что за феня такая, почему не знаю? – спросил Макарыч.
– Лабаем, ну значит– играем по-нашему.
– А! Ну, тогда понятно, а я это, понишь, на "семиструнке" Высоцкого лабать
могу. "Если друг оказался …" и это "На братских могилах…", и еще эту. Как
её? Ну, эту… помните "Сколько раз тебя из пропасти вытаскивал"
– "Скалолазка" что ли? – подхватили "андеграундовские" музыковеды.
– Во-во, "Скалолазка". Ох, знал я одну, язви её в душу… – многозначительно
вздохнул старлей и смачно затянулся "беломориной"…
– Да ты что, Макарыч. Серьезно что ли, умеешь лабать? – изумилась подвальная
ватага. – А ну-ка изобрази!!
– А че, и изображу. Вы че, понишь, думаете, что если я– мент, так мне все
человеческое чуждо? Нет, шалишь, братва, Макарыч и жнец, и на игре дудец!
Ну-ка, дай сюда вашу балалайку.
Через мгновение гитара была перестроена, и Макарыч – живое воплощение
"гуманной власти", запел.
Хотя какой "властью" являлся этот вечно задерганный начальством и
общественностью опер, ненавидимый блатными и проститутками "мусор",
презираемый битниками и свободными художниками "ментяра".
– Ну как? – закончив песню, скромно спросил нас старлей.
– Да, здорово, Макарыч, – зааплодировали участковому "МакКартневцы" Тебе
бы на шестиструнке выучиться, да "Yesterday" c "LЕT it BE" слабать.
– Так покажите, я смышленый, – и Макарыч охотно уставился на новые,
незнакомые ему аккорды. За разговорами, музыкой и "бухаловом", незаметно
пробежало время. Когда обнявшаяся шинельно-мохнатая кодла с громкими
песнопениями и безумными планами на близкое вооруженное восстание
вынырнула из подвальных глубин, на дворе уже свирепствовала холодная ночь,
светом далеких созвездий дарившая нам веру в скорые перемены. Но новый
день не принес перемен, до них еще было далеко…
Жизнь распорядилась так, что вскоре я уехал в другой район города. И теперь
лишь изредка наведывался в свой старый дом. Я знал, что Макарыч по-
прежнему на боевом посту вверенного ему Пролетарского района. Имел