композитор Бабаджанян…
Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти
себе подходящую из-за своего скверного характера и "неудобного" репертуара
долго не мог.
– Играешь ты хорошо, – говорили мне участники. – Но не то, что надо.
– А что надо? – язвительно спрашивал я.
– То, что любит народ, и приносит бабки!
Мне бы прислушаться, подчиниться, да и играть то, что хотел народ и что
приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.
– Васьки! Я думал у вас рок – группа, а у вас оказывается оркестр А.
Мещерякова! Для вас принцип – деньги, а для меня – чистота жанра! "Червону
руту" играйте без меня!
Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после
упоминания моего имени, не говорила: – "С его характером надо работать в
террариуме!" Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в
городе рок группа "Колеса судьбы" объявила конкурс на вакантное место
лидер-гитариста.
Попасть в "Колеса" – означало раскрыть ворота в невообразимый мир
"superstars"! Ради этого можно было и поступиться принципами!
Прослушивание осуществлялось в маленькой, плотно заставленной
барабанами, колонками, микрофонными стойками комнате. По полу
бесчисленными "гадами" ползли иссиня-черные провода. Весь день
витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам
и лестницам ДК Общества глухих (там репетировали "Колеса"). Шум стоял
невообразимый, думаю, от этого грохота местное общество пополнилось
новыми членами! К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг
Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а
взяли его. Он играл хуже, но имел решившую в его пользу 100-ваттную, с
вмонтированным усилителем, гитарную колонку! Он вообще в отличие от меня
здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках.
Сказывалась наследственность потомственного электрика! От Павла вечно
пахло канифолью, тогда как от меня одеколоном "Саша". Его часто видели в
компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же всякую
минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.
– Я играл лучше, и ты – как друг – должен был это признать и честно уступить
мне это место, – сказал я ему по пути к дому.
– У картишек нет братишек, – вульгарно ответил он.
– Отлично! – усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!
И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до
дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал
пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный
телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление.
"В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса 12 состоится продажа
дефицитных деталей похищенных с городского радиозавода…"
"Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме!" – успокоил я
себя, засыпая. Да я вообще-то и не волновался, между нами говоря, мало
верилось в ментовскую оперативность.
Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного
составила порядочную сумму. При "хорошем" прокуроре тюремный срок мог
бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный
приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так
стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК "глухих" свою
колонку.
Прошло пару месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в "Колесах
судьбы", как город потрясло известие. Погиб Павел Оладьев. Тело привезут
через неделю. Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия
пришло письмо. Видимо оно слишком долго шло, а может – это было письмо из
другого мира? "Ты знаешь, – писал он мне. – Я тут подумал и решил, вернусь,
стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!". Честное слово, я даже
пытался вскрыть себе вены!
На похоронах собрались все рок-музыканты города. Я же, сославшись на
срочную поездку, на них не присутствовал, и никогда позже не был на его
могиле…
Вскоре после смерти Павла распались "Колеса судьбы", и его колонка перешла
в мои руки. Я таскал её за собой то в группу "Мираж", то в "Призраки", то в
"Романтики", то в "Оптимисты". С квартиры на квартиру, из города в город.
Наконец устал и женился. Я искал взаимопонимания, а встретился с вопросом:
– Что это?
– Колонка, – объяснил я супруге.
– Кухонная?!!!
– За папу. За маму. Чтоб вырос большой и вынес эту гору из дома, – толкая
очередную ложку манной каши, приговаривала жена. Не будешь слушаться
маму, поставлю тебя за колонку!
Весомый аргумент: дети выросли упитанными и послушными. Но я давно уже
не живу с семьей. Я вообще ни с кем не живу, правда, мои немногочисленные
знакомые говорят, что я "сожительствую" с колонкой. В известном смысле они
правы, ибо для меня она давно стала – "именем одушевленным". За долгие
годы скитаний по квартирам и углам она выгорела, обшарпалась,
металлические уголки заржавели, дерматин облупился и стал похож на
псориазную кожу. Несколько ножек отвалилось, что придает ей вид инвалида.
Жизненная ирония – она постарела вместо своего хозяина!
Прошло 20 лет с его смерти. За эти годы я растерял почти все его
фотографии, а те, что сохранились, выгорели и приобрели незнакомые черты. Я
стал почти забывать, каким он был, мой друг, и вот в последнее время он стал
являться в мои сны. Придет и молча стоит у своей колонки: молодой, совсем не
изменившийся друг моей далекой, беспутной юности – Павел Оладьев! Мне так
хочется с ним поговорить, объясниться, но он всячески избегает этого
разговора. Я догадываюсь, почему, и просыпаюсь. За окном рождается новый
день моей жизни…
Я приглашу на танец память
"Иосиф Беленький, можно просто – дядя Ося", – представился маклер.
Дядя Ося оказался вертлявым и разговорчивым. Он умело плел паутину
разговора своей живой речью и, играя словами интернациональной страны,
пытался доказать, что все вокруг жулики. И только он, Иосиф Беленький, спит
и видит, как помочь бедным репатриантам.
– Генацвале, – горячился Ося, – тебе просто катастрофически повезло. Поверь,
дарагой, я тебе сделаю такую квартиру, клянусь здоровьем тети Песи, у
Ротшильда такой не найдешь. Век будете вспоминать дядю Осю!
Под Осины шутки и прибаутки закончился первый день иммиграции в
маленьком захолустном городке, затерянном где-то в самом сердце Ближнего
Востока. Что оставалось делать, как не верить оборотистому маклеру?
Ночь прошла в третьесортной гостинице, своим длинным коридором
напоминавшей московскую коммуналку. Какой-то сладко-приторный запах не
давал уснуть Тимофею Дудикову, прозванному когда-то в андеграундских
кругах города Запыльевска Тимохой. Он ворочался, вставал, мешал жене и
сыну, курил у окна, вслушиваясь в темноту южной ночи. Где-то у освещенных
желтым светом луны сопок дремотно бурчало Галилейское море… В небе уже
тухли звезды, эти немые спутники вечности, когда Тимоха заснул.
Тишину солнечного декабрьского утра со щебетом ласточек за окном (вот,
оказывается, та теплая страна, где зимуют ласточки, о которой рассказывал
когда-то учитель зоологии) нарушил возникший как черт из табакерки юркий
маклер. Под окном пыхтела и стреляла мотором пластмассовая машина
неизвестной марки, и шофер в шапке "горный обвал" кричал что-то гортанным
иностранным языком вдогонку дяде Осе. На все крики маклер отвечал
короткими фразами, сразу засевшими в Тимохиной голове, "Каха-каха" (так-
так) и "игие беседер". По выражению лица и визгливому голосу маклера
Тимоха пытался понять, что означают эти слова, но, так и не осилив смысловой
нагрузки, стал распихивать нехитрый эмигрантский багаж по пластмассовому
кузову автомобиля. Дядя Ося дал сигнал к отправке и, стрельнув бензиновым
облачком, машина, грохоча довоенной сковородой, бесстыдно вылезшей из
матерчатого баула, медленно поползла в гору, на вершине которой находилась
обещанная дядей Осей обитель. Минут через двадцать олимовская процессия
остановилась у лишенного архитектурных излишеств трехэтажного строения.
Маленькие зарешеченные окна и горький серый цвет стен делали его похожим
на "Дом скорби".
У входных покосившихся массивных дверей висел облупившийся херувим
(наверное, дом знал и лучшие времена). Привычный к людским переездам,
равнодушно наблюдал он, как летят на розовеющий утренний асфальт
Тимохины пожитки. Вскоре "Горный обвал" хлопнул пластмассовой дверью
своей колымаги и исчез в тесных лабиринтах нижнего города.
Дядя Ося игриво поддел тупоносым башмаком антикварную сковородку, и,
подхватив фибровый чемодан с карандашной пометкой "Рабочая обувь",
скомандовал: "За мной!"
Так Тимоха оказался у двери, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет.
Прочитав на лице клиента явное недоумение, посредник объяснил, – "Раньше