После этого инцидента, убедившись, насколько серьезно я отношусь к учению, Учитель стал еще больше уделять мне внимания как ученице: спрашивать чаще, поручал делать доклады не только на своих уроках в классе, но и на вечерах, на которых присутствовали приглашенные из мужской школы мальчики. Замечая мои успехи, меня он особо не расхваливал. Не знаю, чем объяснялась эта его сдержанность. Или перехвалить боялся, или не хотел настраивать против меня одноклассниц. Но однажды, когда какое-то из моих сочинений на свободную тему понравилось ему, он отнес его в городскую газету и оно было напечатано, чем я осталась, разумеется, очень довольна.
Поддержка любимого учителя очень много значила для меня. Дальнейшее пребывание в 74-й школе виделось мне в радужном свете. Я горела желанием учиться. И вот именно теперь, когда до окончания средней школы оставалось два года с небольшим, нашему отцу по месту работы вдруг выделяют квартиру в другом микрорайоне города. Однокомнатную, но со всеми удобствами (до этого, как уже было сказано, мы жили в бараке). И я была вынуждена перейти в другую школу, по новому месту жительства. Тоска по Учителю с большой буквы оказалась просто невыносимой. И я явилась к директору этой самой другой школы и призналась, не думая о последствиях: "Мне здесь не нравится, я хочу вернуться туда, откуда пришла". Я не вспомню сейчас, кто тогда был директором смешанной школы. Возможно, я разговаривала вовсе не с директором, а с его секретарем или завучем. Это была женщина и очень сердитая. Мое требование отдать мне документы восприняла, должно быть, как оскорбление всему педагогическому коллективу. И даже, если память мне не изменяет, пообещала, что я еще пожалею о своем необдуманном поступке. Вышло все так, как она мне напророчила. Восьмой класс я окончила в женской школе. Помню, с каким чувством, стоя у доски, читала письмо Татьяны к Онегину, воображая себя Татьяной. Литератор, конечно, понял, что я не просто отвечаю урок, а объясняюсь ему в любви, и хитро улыбался, слушая меня, да головой еле заметно покачивал. Ему, надо полагать, было известно, что все старшеклассницы, все поголовно, в него влюблены. Возможно, это его забавляло, но не могло не льстить…
Очень не хотелось мне расстаться уже насовсем со школой, которую посещала в течение долгих восьми лет. Но пришлось. Добираться с одного берега реки Урал, где мы теперь жили, до другого, где находилась женская школа, было очень трудно. В новый микрорайон от центра не ходили пока ни трамваи, ни автобусы. Те, кто трудился в каком-либо цехе металлургического комбината, расположенного на левом, а жил на правом берегу, ездили на работу в грузовой машине, влезая в кузов через борт. Я тоже в течение двух или трех месяцев ежедневно, утром и вечером, должна была проделывать то же самое, рискуя сорваться во время посадки или быть выброшенной из грузовика во время его движения и травмироваться.
Осенью следующего года, смирив гордыню, вернулась я в девятнадцатую школу, которую, плохо разобравшись в ситуации, отвергла шесть месяцев назад. Она была единственной средней школой в новом строящемся микрорайоне (не считая ШРМ - школ рабочей молодежи), так что выбора у меня не было. Записали меня в тот же самый класс, теперь он был уже девятый, и осталась я в нем, постепенно привыкая к порядкам в этом учебном заведении. На уроках у слабых учителей научилась не скучать. Дело дошло до того, что стали мне, как и новым моим соученикам, такие уроки даже удовольствие доставлять. Посредственные преподаватели ведь очень покладистые люди. Их принцип: чем бы дитя на уроке ни занималось, лишь бы не шумело. На уроках у таких учителей от скуки я спасалась тем, что делала записи в своих блокнотах. Глядя на меня, и Тоня обзавелась записными книжками и заполняла их, как и я, с разрешения "добрых" педагогов.
Но писали мы с ней, само собой, не об одном и том же. Я - в основном - об отношениях с Лешкой Крылатовым, который запал мне в душу еще тогда, когда учились мы с ним в одном восьмом классе. Надо же мне было влюбиться в парня, который потом остался на второй год! Одной из лучших учениц - в потенциального второгодника! Красота его, значит, покорила меня. А еще разглагольствовала в дневнике, что человека надо ценить не за привлекательную внешность, а за красоту души, ум и благородство… Тоне тоже кто-то нравился из наших мальчиков, но у нее не было "личной жизни", и Мудрецова писала "о школьном". О том, что творили наши ребята во время занятий, превращая скучные уроки в веселые. Свои дневники, когда мы окончили школу, Антонина, в знак дружбы, подарила мне. Я ими воспользуюсь, конечно, только позднее.
- Дневник Юлии
Когда уж очень тошно станет на уроке, мы с Тоней потихоньку переговариваемся с помощью азбуки Морзе. Или, разложив на скамье небольшую картонку, поделенную на клетки, и расставив на ней крошечные фигурки, изготовленные умелыми руками Антонины (фигурки такие маленькие, что умещаются в коробке из-под зубного порошка), начинали тайком играть в шахматы.
Мы с Тоней сидим за первой партой первого ряда, как раз напротив учителя, и он, безусловно, не может не замечать, что мы то и дело, то одна, то другая приподнимаем крышку парты и, прячась, что-то рассматриваем внизу. И догадывается, наверное, что мы забавляемся чем-то. Но к порядку нас не призывает: мы же не шумим и не мешаем ему вести урок. Другое дело - наши мальчики. Уж если они начнут в свои игры играть, урок уж точно будет сорван.
Как-то на географии Никола Гилев соскочил вдруг с места и давай подбрасывать ногой "жестку" - клочок меха с прикрепленной к нему гайкой. И так один раз саданул по ней, что она, взлетев высоко вверх, ударилась о потолок, и на головы нам посыпалась известка.
Забыл наш бедный Коля,
Что крыша есть у школы…
… Как долго тянется урок,
Скорей бы прозвенел звонок!
- Дневник Юлии. Личное
Настроение отвратительное. Кругом одни неприятности. А самая большая - это то, что происходит между нами с Алексеем. Ох! Не "ох", а черт возьми его! Так он злит меня, что хочется его поколотить. Но разве я с ним справлюсь? Сама я тоже виновата: распустила себя!
Уж скорее бы что-то одно. А то ничего не разберешь. Хотели порвать отношения, но не смогли. Только надорвали. А теперь и не рвется до конца, и не склеивается. В моей власти лишь одно: разругаться с ним вдрызг. В его - и то, и другое: и рассориться окончательно, и помириться насовсем. Но он не пытается сделать ни то, ни это. Может быть, лучшее и в моих силах? Но я не знаю, как к этому непонятному человеку подступиться. Остается только ждать. А что может быть хуже ожидания, когда над тобой сгущаются тучи и того и гляди грянет гроза! Кажется, все вокруг желают мне зла. Все, кроме Тони. Как хорошо, что она у меня есть! Лешка требует, чтобы я не откровенничала с ней, во всяком случае о нем ни слова чтобы не говорила. Ишь ты какой! И сам со мною по-настоящему, как я это себе представляю, не дружит, и подруг задумал меня лишить! Но ничего из этого у тебя не выйдет, Алексей!
- * * *
Уже февраль. Как быстро летят дни. Лешка говорит: "Насчет пол-литра позаботься. Скоро март". Но при чем тут март? Не все ли равно, когда получить долг? Главное ведь выиграть. Но он напрасно на это рассчитывает. Я не хочу признать себя побежденной. Ни за что, как бы ни было мне трудно. А тяжело очень. Вчера пришла к Тоне, когда дома, кроме нее, никого не было, и разрыдалась. Если бы Лешка узнал об этом, обязательно посмеялся бы. Сказал бы: "Сентиментальность. Нервы". Нет, не сентиментальность. Возможно, нервы. Но и не это. Если я намерена сдержать себя, обязательно сдержусь. В школе никогда ничего подобного не бывает. Да и дома нюни не распускаю, чтобы родителей не напугать. Реву только тогда, когда "обстоятельства позволяют". От слез становится легче, но ненадолго: никак не удается выплакать все, что накипело на душе. Чем я заслужила такое отношение с его стороны? Просто безобразное, если он не врет мне сейчас. Неужели действительно он в прошлом году, когда мы учились с ним в одном классе, будучи равнодушным, поставил своей целью вскружить мне голову, да еще с Левкой Ростовым на пол-литра поспорил, что это ему удастся. И теперь, считая, что он выиграл эти пол-литра, требует долг почему-то с меня, хотя спорил с Левкой, а не со мной. Чушь какая-то! За что я подверглась такому унижению? Это же бесчеловечно и безнравственно! Ну, хорошо, в прошлом году он не ведал, что творил. А в этом поумнеть же надо! Нет, не могу поверить, что все обстоит именно так. Мне кажется: просто я понравилась ему и он захотел добиться взаимности. В этом нет ничего обидного для девушки. Но зачем он это вполне естественное побуждение опошляет? Без конца твердит об этом пари, оскорбляя меня тем самым? Умышленно терзает. Ему доставляет удовольствие видеть мои страдания? Кто же он тогда есть? Что кроется под его приятной внешностью?