Летом Сурея никуда не поехала. Отметили годовщину смерти Асада. Однажды осенним вечером речь зашла о новом фильме. Сурея сказала, что уж и не вспомнит, когда в последний раз была в кино. Назавтра Неймат купил четыре билета в кинотеатр "Бахар". Кармен и Джильда уговорили Сурею. В фильме молодые влюбленные, преодолевая бесчисленные препятствия и козни родителей, в конце концов соединяются. Сурея много смеялась. Когда выходили из кино, Неймату показалось, что она помолодела.
Иногда они выбирались в кино, ходили гулять. Как-то совершили морскую прогулку.
Так прошла осень. Однажды ночью выпал первый, мягкий снег.
Неймат не мог больше ходить в рваных туфлях. Купил себе новые, а на пальто денег не хватило. "Ничего, - решил он, - старый друг пиджак выдержит как-нибудь и эту зиму".
Однажды после уроков Сурея протянула ему большой сверток. "Откройте дома", - сказала она. У Неймата не хватило терпения, он развернул его на лестнице. Тотчас возвратился: "Вы меня обижаете. Как вам не совестно". Он и вправду был сильно смущен.
После долгих объяснений и споров Сурея уломала его. Домой Неймат пошел в новом пальто.
В один такой же зимний день, тоже после уроков, Сурея сказала:
- Останьтесь, пообедайте с нами, я сделала долму.
Уйти сразу после обеда было неудобно. Стали разговаривать. Девочки отправились спать.
Неймат не любил рассказывать о себе. Может быть, и не умел. Но тут незаметно для себя выложил ей все, почти всю свою жизнь.
Вдруг Неймат посмотрел на часы: половина первого. Он никогда не засиживался так поздно. Хотел встать - и тут увидел глаза Суреи. Как он не замечал? Глаза были полны слез. И по щекам текли две слезинки. Неймат совсем растерялся. Он не знал, что делать, как ее успокоить, какими словами утешить. Увидев его волнение, Сурея достала маленький обвязанный платочек, вытерла слезы, попыталась улыбнуться.
- Ничего, - сказала она. - Не обращайте внимания, пройдет.
Она помолчала, и вдруг Неймат услышал неожиданные слова:
- Бог не дал мне сына. А я хотела бы, чтобы у меня был сын и чтобы он хоть немного был похож на вас…
Сердце Неймата бешено колотилось. Он почувствовал, что краснеет, и, почувствовав это, попытался не краснеть. Не смог, и покраснел еще больше.
Сурея глядела на него, она видела все, все понимала. С ласковой улыбкой погладила его голову. Неймат резким движением схватил ее руку, стал покрывать поцелуями. На минуту Неймат утратил ощущение пространства, в голове билась одна мысль: Сурея не отнимает руки. И с внезапной решимостью, со страстью, месяцами, годами подавляемой в сырой каморке, он обнял Сурею, прижал ее к груди, искал губы, ее ускользающие губы, не мог найти и целовал веки, лоб, подбородок, шею.
Неймату было двадцать три года, и он впервые в жизни целовал женщину…
Поздней осенью Неймат и Сурея поженились. Неизвестно, как удалось это Сурее, но и Кармен, и Джильда называли Неймата отцом. Неймат тоже считал их своими детьми.
Через два года у них родилась еще одна дочь. Мать Суреи, тетя Бикя, долгое время гневалась на дочь. Она никак не могла примириться с тем, что Сурея вышла замуж за Неймата. "Осрамила меня перед людьми. Вдова такого человека - и выходит замуж за мальчишку-голодранца! Во-первых, он моложе тебя. Во-вторых, он же прощелыга. Как он будет семью кормить - тебя, этих малюток!" Но Сурея ее не слушала, и тетушка Бикя замолчала. Но не появлялась у них.
Когда родился ребенок, они помирились. Бикя пришла в роддом навестить дочь. Поцеловала Неймата и сказала: "Значит, судьба. Да буду я жертвой аллаха. Чему быть, того не миновать. Сказанного не сотрешь".
Вместе с Нейматом она пришла домой, сготовила, постирала. "Порода у нас такая, - сказала она, - не рожаем сыновей. У матери нас две сестры. У меня три дочери. Теперь у Суреи три дочки".
Через два месяца они кое-как уговорили тетю Бикю продать дом и перебраться к ним. Помощь ее была просто необходима. Бедная Сурея совсем измучилась.
По обоюдному желанию отца и матери дочку назвали Нергиз. И только когда выписали метрику и Неймат возвращался домой, ему пришло в голову, что ведь есть опера "Нергиз". Значит, они невольно продолжили традицию бедняги Асада. Сурея ничего на это не сказала.
…На остановке послышалось пыхтенье автобуса. Неймат взглянул на номер и поднялся по ступенькам.
Народу было мало. Он сел у окна.
У встречного троллейбуса вылетели штанги. Вышел водитель и начал тянуть за веревку.
Неймат вдруг подумал: "Троллейбус идет по определенному маршруту и не может изменить его. Если он хоть чуть-чуть отклонится, у него вылетят штанги. Троллейбус остановится. Трамвай тоже движется по неизменному пути. Если он сойдет с рельсов, будет авария. Хорошо, но почему же эта обшарпанная арба, именуемая маршрутным автобусом, ежедневно, ежечасно катит по одной и той же дороге, каждый день проходит мимо базара, почты, банка, кино, бани, парикмахерской? Ведь он-то может повернуть на любую улицу! Маршрутный автобус! Его судьба сложнее. Троллейбусу и трамваю мешают изменить маршрут внешние препятствия. Автобус подчиняется препятствиям невидимым: принятым им же самим правилам, согласованному и утвержденному графику движения. Он не может нарушить этот график, эти принятые однажды правила, не может забыться, заблудиться. Если забудется, если заблудится… О, прямо стихи…"
- Жаль, что тебя не было, - сказал Дадаш, - мы тут заспорили.
- Доброе утро, - сказал Неймат. - А о чем?
- Я поспорил с Дадашем-муаллимом, что завтра Хусаинов играть не будет, - тоненьким голоском крикнул сидящий у двери Яхья.
Неймат молча положил на стол Дадаша газету "Футбол".
- Здесь есть состав команд, - сказал он.
Моментально все, кто был в комнате, кинулись к столу Дадаша.
- Где?
Дадаш несколько нервозно развернул газету.
- Вот.
- Ага, Кавазашвили, Воронин…
И тут он, толстый мужчина, вспорхнул как птица.
- Пожалуйста! Хусаинов, видишь? Смотри хорошенько! Ну-с, так на что мы спорили? - Он был вне себя от радости. Он ликовал. Его голос, смех заполнили комнату, как мощная радиостанция эфир. - Ты уже докатился до того, что споришь со мной о футболе?
В комнате поднялся такой гвалт, такой переполох - кошмар! Победа Дадаша вылилась в торжество всего отдела. Яхья еще больше съежился и что-то бормотал себе под нос. Голос Дадаша гремел:
- Я говорю, что уже две игры, как его не выпускают, держат для завтрашней, а он мне - нет, он болен, у него травма. Я же знаю!
Сейчас Неймат дивился тому, что до поступления в издательство не был болельщиком. В детстве он играл в футбол в переулке, но, повзрослев, попадал на стадион совсем редко, а то и вовсе не ходил. В издательстве он заразился футбольным недугом. И теперь стал одним из самых пламенных болельщиков.
"Виноват был Маркаров. Банишевского невозможно узнать. Слушай, ты видел, какой мяч они не могли забить! Нет, судья зевнул, надо было дать одиннадцатиметровый. А здорово он ударил угловой…" Такие разговоры велись после каждой игры "Нефтяника". По типу № 1: анализ - заключение - критический разбор. По типу № 2 разговор велся перед очередной игрой: посылка, допущения, прогнозы.
Дадаш знал футбол как свои пять пальцев: истории команд, биографии игроков, различные системы игр, технические приемы. В этих вопросах с ним мог спорить только Неймат. Неймат мог даже заткнуть его за пояс в некоторых деталях, частных сведениях. Так что иногда сам Дадаш спрашивал у Неймата состав команд группы "Б" или уточнял таблицу игр дублеров.
И Неймат, чтобы поддержать свое реноме, внимательно и регулярно просматривал всю футбольную печать. Он и сам теперь не мог понять, как прежде был равнодушен к такой великолепной игре… Ему доставляла удовольствие не только сама игра, но и все с ней связанное: приобретение, еще задолго до начала игр, футбольного абонемента, торжественное открытие сезона, соперничество и солидарность людей, движущихся в дни игры по опустевшим улицам, общая радость победы и общая боль поражения, коллективное наслаждение пивом в компании приятелей, чисто мужской, "холостой" компании… Репортажи из разных городов по радио, а в последнее время по телевизору, последние известия, а в них - результаты игр, от которых зависит положение "Нефтяника"… Нет, футбол - это прекрасно!
"Курбан - бурдюк с ядом - не интересуется ничем, кроме выколачивания денег, да еще и куражится: никакие вы, говорит, не болельщики. Сами себя накрутили - вот и все. И этот ваш пыл, ваши страсти - все, говорит, фальшь. Дурень ты этакий, что же нас заставляет трепать нервы? Что нас заставляет, бросив все дела, мчаться на стадион, сидеть у приемника, с трудом, с мучением доставать газету? Говоришь ему, а он качает головой и бубнит, что один Дадаш настоящий болельщик, а вы все заболели, чтобы к нему подмазаться. Такая мысль только ему и может в голову прийти. Вы, говорит, не знаете, чем заполнить время, вот и стали болельщиками. В вашей жизни есть некий вакуум, и этот вакуум вы заполняете футболом. Футбол для вас - как опиум, как анаша. Он отвлекает вас от повседневной мороки. Да ну его, пусть треплется…"
- Дадаш-муаллим, - спросил Джумшуд, - какой послезавтра, по-вашему, будет счет?
Уже неделю издательство жило ожиданием послезавтрашнего матча. Предвкушение это оживляло разговоры на службе и дома, работу и быт. Одним словом, предстоящая игра с Ирландией заполнила всю неделю. На следующей неделе тоже был важный матч - Тбилиси и московское "Торпедо". Следующая неделя тоже будет заполнена. Но пока не сыграна послезавтрашняя игра, о следующей никто не говорит. Послезавтрашний день, как и вообще все дни большого футбола, ожидался как торжество, как праздник.
- Три - ноль, - сказал Дадаш непререкаемым тоном.