Попробовав на зуб ту или иную "штучку", мой "хозяин" никогда против меня не "возбухал", как нынче выражаются. Он изобрел другой, более эффектный способ "воспитывать" меня: обижал на моих глазах ни в чем не повинную нашу дочь, которая мне так нелегко досталась и которой, по мнению отца и в ущерб ему, разумеется, я уделяю слишком много внимания. Одним словом, ревновал меня к дочери. Нашел, к кому ревновать!
Из роддома свою Юлечку забрали мы, когда пришла пора отказаться от питания молоком рожениц и перейти на искусственное. Мама, я и Сергей - втроем ходили мы за нею. Когда возвращались домой, нес девочку, завернутую в красивое одеяльце с бантиками и кружевами, конечно, папа, невероятно гордый своим отцовством. Почему-то боялся он, что детей у нас с ним вообще никогда не будет (и не по моей, а по его вине). Получив этому неоспоримое опровержение, просто раздувался от самодовольства. .
Переходя улицу, мы повстречали мужчину, высокого, статного, с копной русых: волос, "завитых природою", в сером, модном тогда, выше колен пальто.
Безо всякого интереса посмотрев мне в лицо, он так и впился взглядом в моего спутника, сравнивая, должно быть, его внешние данные со своими и решая какую-то жгучую, жизненно важную для него проблему. .
Разминувшись с этим человеком, спросила я у Сергея:
- Ты обратил внимание на мужчину в сером пальто? Вот он и есть Евгений Иванович Васючков.
- Ничего себе. . -отозвался мой наблюдательный супруг, изумляясь не то броской привлекательности своего соперника, не то чему-то другому. Помолчав, добавил, - умеешь же ты собой владеть. .
- Только на это и приходится рассчитывать мне в моем положении, - сказала я и, должно быть, с вызовом. .
Говорят, случайных встреч не бывает. Судьба дала нам эту возможность еще раз свидеться, чтобы разлучить нас теперь уже навсегда. Из Магнитки Евгений уехал той же осенью. Куда - не известно. Сохранились у меня о нем лишь воспоминания да стихи, которые я ему посвятила. .
Когда жена в таком плачевном состоянии, еле дышит, мужу никакие соперники, тем более красавцы, не страшны. Что же из этого следовало - по логике подлеца? Что самое время оставить ее, беспомощную, ребенка, только что родившегося, на попечение других, кто добровольно впрягся и тянет твой воз, и улизнуть - под предлогом, что надо заканчивать институт.
Надо отдать должное Сергею: от меня он не скрывал, зная, что я ценю правду, истинную причину своего отъезда. Так прямо и заявил мне:
- Надо, чтобы в нашей семье хоть один человек был здоров!
- Конечно, - не стала я с ним спорить. - Ты прав. .
Он говорил, что останется, если я этого сильно захочу. День и ночь, как и я, проводил в постели, пока не образовались у него ссадины на локтях. Нянчился со мною (Почему бы в течение двух недель и не понянчиться?) Он надеялся, что я буду умолять его: "Не покидай!" Но в меня уже вселился дух противоречия, тот самый, который я и прежде никогда не могла побороть в себе. Милостыню просить? У кого? Кто сам тебе кругом должен?! Это было бы уже слишком! Решила я, что лучше сдохну, чем встану перед негодяем на колени. .
Честно скажу: если бы он опомнился, по своей воле уступил и позаботился обо мне в это невыносимо трудное для меня время (институт, в котором оставалось ему учиться всего месяцев пять - шесть, никуда бы от него не делся), я бы все извинила ему, даже то, чего нельзя прощать. Но так, как нужно было мне, по совести, он не мог поступить: совести как раз у него и не было, у предателя. Предавший однажды при случае предаст тебя снова. И с этим уж ничего не поделаешь. .
Понимая умом, что меня ждет, в душе однако ни на миг не допускала я, что именно так он и обойдется со мною: бросит в беде.
Он тщательно продумал и записал, какие вещи надо будет взять с собой. Чего только не было перечислено в том списке! И лишь нас с Юлькой он позабыл туда включить. .
Желаю подчеркнуть, коли уж к слову пришлось: составление всевозможных списков, каталогов, наклеивание этикеток на папки с бумагами, на емкости с пищевыми продуктами, на склянки с химикалиями - его страсть. Сдается мне, что благодаря этим своим бюрократическим наклонностям (коих я начисто лишена, из-за чего сразу же, когда начала свою трудовую деятельность, не поладила с начальством), он тоже сразу же после того, как закончил институт, пошел в гору, а со временем даже обзавелся солидным портфелем, с которым не расставался до самых последних дней. .
Я была насмешливо - спокойна, воспринимая его приготовления к отъезду как милую шутку друга. Он сам стирал, крахмалил, утюжил свои снежнобелые сорочки, укладывал их в чемодан и запирал замки. Я наблюдала за каждым его движением и оставалась невозмутимой. Я все не верила, что можно быть настолько подлецом. Когда же он надел на чемодан чехол и принялся застегивать пуговицы на нем, я наконец уразумела, что происходит, и закричала в голос.
Он бросился ко мне, отшвырнув чемодан. Но я, оттолкнув его, рванулась к маме.
Провожать Сергея на вокзал никто не пошел, даже его родные, .
Начались для меня самые страшные из страшных дни. Пока муж не приезжал, я еще на что-то надеялась. Хваталась за соломинку. Теперь у меня и ее отняли. Как я жила, не знаю. В каком-то мраке безысходной тоски и ужаса. На мою психику ведь все еще продолжали действовать сильные лекарства, которые вводили в меня в 1 - ой горбольнице, чтобы я зря не улыбалась.
Чтобы вывести меня из состояния депрессии, участковый врач назначил мне стрихнин. Сколько я этих уколов приняла, не помню. Но однажды, проснувшись среди ночи, почувствовала что-то неладное. Мое тело было как бы чужое. Я трогала свои руки, ноги, щипала их изо всех сил, но не ощущала боли. Вот когда, только "благодаря" стараниям ваших собратьев - медиков, уважаемая Александра Федоровна, я перестала "реагировать на физическое воздействие". Потом на этих местах, в которые впивалась я пальцами, проявились не обещающие мне ничего утешительного синяки. Перепугавшись до смерчи, вмиг позабыв о том, что временами самой хотелось наложить на себя руки, еле дождавшись наступления утра, оделась я потеплее и отправилась в ту больницу, откуда совсем недавно выписалась. Неумолимая зав. нервным отделением, хотя и не любезничала со мной, пока я у нее лечилась, внушила однако мне доверие к себе, в отличие от следующего моего лечащего врача. Показала я ей свои синяки, объяснила, отчего они у меня. Вздохнула глубоко "принципиальная" докторша, не любящая из-за больных конфликтовать с коллегами, покачала головой. Но совесть все же была у нее (не ошиблась, значит я в ней) и сказала честно:
- Вам нельзя было принимать такое количество этих уколов. Ваш организм чрезвычайно чуток к медикаментам. Больше ни одного укола! Действие этого лекарства будет продолжаться долго, оно непредсказуемо. Возможны параличи. Ради вашего же блага ложитесь снова в своем районе в нервное отделение(слава богу, она больше не заикалась о сумасшедшем доме!) Я позвоню врачу. .
И опять попала я в белую палату. Это было уже вообще что-то уму непостижимое. Ад настоящий. Я лежала в кровати вверх лицом, часто дыша. Глаза мои блуждали, руки тряслись. На столе стоял графин с водой. Задерживая на нем взгляд, я с большим трудом преодолевала желание схватить его за горлышко и швырнуть в первого, кто попадем в поле моего зрения. Я чувствовала в себе уже не слабость, а дикую сатанинскую силу. Я не стала откровенничать с врачом, который сам же привел меня в такое состояние. Чего доброго, еще спровадит в психичку, чтобы спрятать концы. Мысль моя при всем том ужасе работала очень ясно и четко. Я твердила себе ежесекундно (повторяю: ежесекундно): спокойно, спокойно, все пройдет. Все будет в порядке. Это же не мое психическое состояние, это действие лекарства. Выйдет весь стрихнин из организма, не век же ему там быть, и все образуется. Глаза мои, безусловно, выдавали эти опасные для окружающих ощущения. Но врач, перепуганный больше моего (делая обход, вокруг моей кровати он ходил на полусогнутых и весь дрожал со страху. Я это чувствовала, когда он ко мне прикасался. Руки у него были холодные, как у мертвеца), не очень - то допытывался, как я себя чувствую. Прописал он мне другие уколы, от которых я снова стала спать сутками, не просыпаясь. Эти уколы опять-таки угнетающе действовали на мою психику. Снова овладела мною тоска, навязчивые мысли о самоубийстве. .
Я так устала от резких перемен в настроении, от прямо - противоположных ощущений, доводимых врачами с помощью медикаментов до крайности, что, улучив момент, заявила своему лечащему: чувствую себя превосходно, не нуждаюсь больше в стационарном лечении. Он рад был от меня отделаться. Я попросила его не назначать мне больше никаких иньекций и списать с больничного. Искупая свою вину передо мной, он сделал все, о чем я его просила. .
С тех пор никогда в жизни я уже не принимало лекарств, действующих на нервную систему. Головную боль, которая не проходила у меня еще несколько лет, терпела, сжав зубы. Этот мой поступок - побег от врачей - невропатологов считаю самым умным и самым смелым своим поступком.
Мне с моей деятельной, сверхактивной натурой нужна была только работа. Если же я не могла работать, нужен был спокойный отдых, полноценное питание, нормальный для женщины моего темперамента и возраста образ жизни, любовь, радость. Время должно было меня вылечить. А они же, лекари, коновалы, хотели это сделать поскорей, раз уж я попалась им в руки. Перепробовали на мне все известные им лекарства. И только усугубляли мое тяжелое состояние. .