- Я убежала из деревни, - рассказывает Вера. - Отец очень дерется, пьет. Никак не простит Советскую власть, что у него коров отобрали. Братика чуть до смерти не заколотил. Я убежала. Мне мама велела: "Беги, доча, в Москву. Там много людей, не пропадешь". Я убежала, а они там остались, - она всхлипывает и утирает глаза кулачками. - Я хочу стать гулящей женщиной, накопить много денег и вернуться домой… Если ты достанешь много денег, я буду служить тебе как раба, Коля. Но ты ведь не можешь?..
- Зачем тебе деньги?
- Каждый раз, когда отец дерется, он шумит: "Ни копейки с вас пользы, дармоеды". А я буду давать ему денег, он от денег успокаивается, и мы как–нибудь проживем. Мне маму и братика надо спасать. Найди мне богатого любовника, Коля. Я очень молодая и хороша собой. - Вера задирает юбку и показывает ему крепкое бедро, в царапинах, с огромной ссадиной около колена.
- Ты полоумная, - изумляется Карнаухов, а в груди его волны качаются и бушуют, словно там разлилось окаянное море уныния и надежд".
"Было, все это было со мной, было когда–то", - подумал Николай Егорович, погружаясь почти в сон, еле различая энергичного землекопа Балкана, траву и деревья. Ему кажется, что он слышит звуки и запахи тех далеких лет, они пробиваются, может быть, из ямы, вырытой Балканом, и терзают его, мучают сырыми хрупкими прикосновениями.
"- Комсомолочка ты моя, - изливает радость Николай. - Пушиночка моя неразумная!
Девушка в алой косынке, в ситцевой блузке рассеянно целует его в висок. Это Верочка.
- Погоди, - отвечает она, - у тебя только одно на уме. Ты несерьезный. Погоди, не приставай.
- Поженимся, - воркует Николай, - скоро я кончу институт. Всего год остался.
Он не видит никаких преград для своего счастья. Верочка надувает щеки и прикусывает белыми зубами краешек косынки.
- А чего, - недоумевает молодой Карнаухов. - отец твой преуспевает в отдаленных местах, туда ему и дорога. Мать жива–здорова. Надо жениться. Пора, Верочка. Самый момент.
- Наша бригада взяла обязательство, - объясняет Верочка, - увеличить выпуск ткани в два раза. Соображаешь?
- Какое обязательство? - злится жених. - О чем ты говоришь, миленькая. Я люблю тебя, вот и все обязательства. Я хочу на тебе жениться немедленно. Какая там бригада! Ты что? Бригада - это мы с тобой вдвоем. Никого больше.
Верочка смеется и щелкает его по носу.
- Нет, ты несерьезный. Ты очень несерьезный. У нас на фабрике такие не в почете.
Николай теперь хорошо знает, какие чудеса вытворяет с человеком любовь, как она крутит его и ломает, делает слабым, заставляет произносить несуразные жалкие слова. Ноздри его трепещут, как крылышки, от ее щелчка.
- Может быть, ты не любишь меня? - с затаенной дрожью спрашивает он. - Тогда честно скажи. Мы взрослые люди, я пойму и сумею взять себя в руки.
Ее светлое личико никнет, и на нем проступает тре
вога и боль. Она еле дышит, откидывается на спинку лавочки, и ее плечи заостряются, беспомощно вжимаются в крашеное дерево. Она прислушивается к чему–то в себе. К тому, что вряд ли касается Николая.
- Кого же мне и любить, как не тебя, Коля? - решительно отвечает она. - Я бы погибла без тебя. Ты столько сделал… Милый мой!
Руки ее, почти не прикасаясь, обвивают его шею.
- Да? Да? - скулит он, тычась носом в тонкую ткань блузки, в шею, упиваясь ее податливой прохладой".
- Эй, - Николай Егорович окликнул своего пса. - Ты что же, змей паршивый. Всю грязь потом в квартиру притащишь? А ну, иди сюда!
Балкан подбежал, счастливо виляя обрубком хвоста. Морда у него до самых глаз в глине, на глине - сухие листья и трава.
- Ну и урод!
Балкан самозабвенно тявкнул и лизнул его руку.
- Давай, давай, - поощрил его хозяин. - Сейчас скоро домой потопаем. Ужинать пойдем, понял?
"Гуляет Колькина свадьба, на которую собрался почти весь курс. На столах, накрытых в коридоре общежития, всего вдоволь - водка, вино, колбасы разные, холодец… и верх роскоши - заливной язык на огромных глиняных блюдах. Недаром подряд две недели не разгибали спины пятеро друзей Николая, грузили вагоны, таскали мешки с цементом, спали по три–четыре часа в сутки. Не бывало еще в институте такой свадьбы. Своих родителей Николай ожидает на следующий день, а Верочка матери даже не написала. Как ни уговаривал ее Николай, отказалась наотрез, закапризничала, заупрямилась, заартачилась.
Гуляет свадьба, песни поет. Русские гулевые, горькие песни, и новые - бодрые, комсомольские. Жених с невестой сидят за первым столом, а рядом дверь, там их комната на одну только ночь. Как будет дальше - неизвестно да и не важно. Как взглянет Николай на эту серую дверь, так и затенькает в нем колокольчик сча–стливого, леденящего предвкушения. Эта ночь впереди - его ночь, его удача, его сумасшедшее везенье. Разве стоит гадать о завтрашнем дне. Что будет - то будет. Диплом в чемодане, чемодан под кроватью, на кровати - белоснежные простыни, - ах! как сладка жизнь, как упоительна молодая любовь, какое невиданное, сказочное создание девушка с темными глазами, которая скоро затрепещет и забьется в его безрассудных руках.
Верочка мечтательно улыбается и пьет рюмку за рюмкой, но ничего не ест. На ее тарелке нарезанный женихом язык, помидоры - все не тронуто.
- Я сейчас приду, - лукавит Верочка, смеясь, из глаз ее, полных тайны, течет электричество.
- Я с тобой, - спохватывается жених.
- Нет, туда я одна… - останавливает его Верочка. Она скользит по длинному коридору, мимо столов, ее окликают, трогают за руки, протягивают цветы. Гибкая спина и длинные ноги из–под серого коротенького платьица покачиваются перед очарованными глазами Николая Карнаухова, удаляются, удаляются, заслоняются чужими спинами, руками, стульями.
- Эй! - кричит ему в ухо сосед и друг. - Счастливчик Карнаухий. Гляди, не убежала бы. Не отпускай одну.
- Нет, - хохочет Николай. - Она вернется. Не сомневайся.
Тянутся десять минут, пятнадцать, и он встает и шагает по тем же половицам, где проскользнули ее туфельки, купленные в новом универмаге за целых триста рублей. Ему навстречу протягивают руки, рюмки, вилки с нанизанной закуской. Он видит жаркие, улыбчивые, знакомые и незнакомые лица.
На втором этаже на дальнем подоконнике сидят в обнимку Верочка и Федя Пименов, однокурсник. Освещение тусклое, и Николаю издали не видно, что они делают, вроде бы целуются. Он снова пересекает длинный коридор, только в обратную сторону по второму этажу. Оказывается, они не целуются, а Верочка рыдает у Пименова на плече. Федька уперся в друга ненавидящим пьяным взглядом.
- Вы чего? - застенчиво спрашивает Николай. "Ребятки? С ума сошли?
Верочка отстраняется от Пименова и ложится спиной на стекло - дзынь!
- Я сейчас к тебе вернусь, - говорит она сурово, - ступай, Коля.
Лицо ее в полутьме напоминает раскрашенную серую маску. Николай хочет отойти, убраться подобру- поздорову, но ноги не двигаются и тело остыло.
- Зачем же, почему? - спрашивает он у Федора. - Она же моя невеста.
- Твоя, твоя! - рубит Пименов. - Подавись!
Такой ненависти, и злобы, и отчаянья Николай прежде не встречал. Разве только в кино.
- Идем, Верочка, - упрашивает он, - давай вместе пойдем. Там гости ждут, волнуются.
- Он блажной, - объясняет Верочка Пименову. - Я же тебе говорила - он как ребенок.
Пименов пьян и не верит ни в бога, ни в блажных детей.
- Стерва ты, Карнаухов, - выворачивает он дикие слова. - Последняя сука, раз на такое решился.
- На какое?
- Какое? Все одно Верка со мной будет. Тебе женой, мне - любовью. Ты себе ее жалость на уши не повесишь.
- Почему?
Верочка раскалывается на куски истерическим хохотом, и лицо Пименова становится обычным добродушным человеческим лицом. Николай Карнаухов смешон. Он стоит, растопырив руки, и задает нелепые вопросы. Голос его подрагивает, как забуксовавший автомобиль. Он тоже улыбается в ответ на дружеский смех и улыбки.
- Теперь понял, - говорит он. - А раньше не понимал.
Он находит в себе силы спуститься вниз и объявить гостям, что свадьба отменяется, потому что обнаружился второй жених. За столами шум, гогот, приветственные возгласы. "Ура! - орут гости, друзья и знакомые. - Даешь нового жениха! Ура Кольке Карнаухову!"
- Гуляйте! - вопит Николай. - Пейте! Но это не свадьба. Так просто пейте, За здоровье трудящихся всего мира! Ура!
Конец любви, конец надеждам и упоительным планам. Крест на прошлом! Ура!"
"Всю жизнь почти я прожил околпаченным, - подумал с горестной усмешкой пожилой человек, - а теперь вдобавок меня гонят взашей с работы. А какая все–таки прекрасная была жизнь, сколько в ней всего уместилось".
Николай Егорович медленно встал, потоптался по полянке, разминая затекшие ноги. Солнышко закатилось, и ветерок сразу подул зябкой прохладой. Он свистнул Балкана и, не ожидая, пока тот прибежит, зашагал по направлению к городу Федулинску.
"Поглядим, - думал Карнаухов. - Ничего страшного. Еще поглядим, как и что обернется. Рано мне горевать и слезы лить. Да и не к лицу. Горемыкин–то правду сказал. Кабы все обижаемые враз заныли - мир оглох бы от стона".