В большелобом Анисим не узнал того, кто перебирал на каменной плите камешки; разглядывал его верстак, пил чай, рассказывал, что делается в казарме, и радовался тому, что есть с кем развеять тоску. Тоска у него была мутная. Слова против войны пугали его, но он брал у большелобого листовки, читал их и подсовывал в казарме ополченцам.
Его выучили кое-как маршировать, стрелять и вместе с другими погнали к собору, подвели под присягу, отпустили проститься с родными и велели приходить готовым в дорогу.
"На смерть, значит, - решил он, - или на костыли"., Смерти и костылей он не хотел, строго и озабоченно сказал дома, что его куда-то угонят, и стал собираться.
Бабка и Аграфена надрывались в слезах. В полночь Ивана разбудил скрип двери, и он до забытья слышал долетавший с плиты шопот. А утром ни Анисима, ни шинели, ни сумки в мазанке не оказалось. Бабка и Аграфена испугались. Иван разбудил Маркушку:
- Где отец?
- К-как где? Не-нету разве? Значит, ушел, чтоб не-не растравлять нас. И-идем, мама, в городе найдем его…
Аграфена в слезах шла по дороге, по городу. Во дворе казармы среди стоявших в строю, готовых к отправке ополченцев Анисима не было. Аграфена бегала вдоль ряда и разливалась плачем, пока Маркушка не увел ее.
- Не надо, мама, плакать, не-не надо. Не захотел о-он, видно, воевать. Явится, когда на-надо, не плачь, идем.
Маркушка держал Аграфену за руку и шопотом рассказывал ей, почему многие солдаты не хотят итти на войну и прячутся в горах. С гор на долину сползала туча, чернила сумерки, и бабка с Иваном окрикнули Маркушку и Аграфену из темноты:
- Ну, видали?
- Нету, ой, маменька, ой, куда он девался? Может, искупаться пошел, да утонул…
Маркушка улыбался и заснул под плач и говор близких.
Ночью Иван растолкал его, вывел наружу и шопотом спросил:
- Ну, где он?
- А-а я разве знаю?
- А кто ночью шептался с ним?
- Но-ночью? Я ночью спал, чего мне ссс ним ш-шептаться?
- Маркушка, не плети…
- Да-а не пле-плету я, чего ты…
- Скажи одному мне, чтоб я знал.
- Да-а кабы я знал, а то…
Из-за моря черноту рассек нож света и затерялся в тумане. Вдалеке голодно завыла сирена. Вой ее вытягивался, как бы твердел, и в него, точно в железный барабан, начала колотить рукавицами зверюга:
- Бу-бу-бу-у-у!
XV
Стражник то и дело обыскивал мазанку, сад, погреб, сарай и ворчал:
- Зря вас не угнали в Сибирь. Все по-людски делают, а вы злыдни. Дали б мне волю, я бы вас, шишгаль беззаконную, тряхнул.
Бабка и Аграфена цепенели, а Маркушка насвистывал, старательно работал, среди ночи изредка исчезал и возвращался с низкой рыбы:
- Вот клевало! Уходить не-не хотелось!
Дома радовались его удаче, но в мазанке друг за другом пропали каравай хлеба, опорки, соль, чай, пиджак Анисима. Бабка и Аграфена обыскивали углы, шептались и наконец сказали Ивану:
- Неладно что-то у нас.
Иван поглядел на них, укоризненно покачал головою и обозвал воронами. Они смутились, наморщили лбы и всплеснули руками:
- Ой, а мы-то думали, ворует кто.
- Ну, и думайте, только про себя думайте.
После этого у Аграфены не стало сна, - она глядела по ночам в черноту окон, прислушивалась и ждала. Однажды во дворе раздались шаги. Она приникла к окну и в огнях звезд увидела стражника. "Ой, схватит он Анисима, схватит!" Она до рассвета сидела на постели, ждала в саду криков, а утром то и дело выходила за мазанку и глядела на горы. Иван усмехался и хвалил Маркушку: "Ну, и парень!"
День за днем, ночь за ночью дознавалась Аграфена, приходит ли Анисим к мазанке, и, убедившись, что не приходит, однажды подстерегла идущего в глубину сада Маркушку и взяла его за руку:
- И меня возьми, Маркуша.
- К-куда?
- К отцу. Мне поговорить с ним надо. Да не бойся, я крадучись.
Маркушка чуть не ударил ее по губам, оглянулся и швырнул на землю узелок:
- Не-не понимаю я тебя, ссиди без рыбы. Не-не пойду я.
Он несколько дней не глядел Аграфене в глаза, никуда не отлучался, а затем хлеб, сахар, соль вновь стали исчезать. Длилось это до пятой посылки к Белому морю и до шестого письма учителя. Письмо это с неделю лежало нечитанным. Маркушка прибежал с ним из города, сгоряча бросил его в сенях на полку и влетел в мазанку:
- Деда! Вздохнула земля, как ты хо-хотел! Царь ссс царицей по-под арестом, царицыного любовника убили! Вот сслушайте.
Маркушка захлебывался вестями о том, как вздохнула земля, как загремели на ней бывшие взаперти слова и певшиеся тайно песни, как войска склоняли знамена перед тем, что вчера людям только снилось:
- Свобода!
Иван мигал веками, садился и вскакивал:
- Старая, слышь? Все, значит, по-иному пойдет: войне конец, в деревне экономии шею свернут, все в люди выйдем…
Сейчас, казалось ему, явится Анисим, подъедет учитель, и люди будут обниматься, целоваться. Но шли дни, в поселке поредели красные флаги, перед дачей, где лечили раненых офицеров, перестали говорить речи. Стражника сменил парень с красным нарукавником, явился в мазанку и строго сказал:
- Пора, граждане, вашему явиться. Фронтам люди нужны, воюем теперь не за какого-то царя, а за свободу, за народ…
Лето сменило весну, а зверюга все крошила людей и купалась в их крови. Лицо Маркушки перекосила забота, воздух дрожал от нетерпения: когда же войне наступит конец? Выпущенные на волю слова и песни блекли в смраде, в чаду горя и казались лживыми. Тогда с севера во все концы понеслись слова Ленина, подняли на бой любовь, уставшую ползать, и у земли начались родовые потуги, а у мазанки появился Анисим.
Появился он со словами, которых раньше не выговаривал, с заботой о людях, какой раньше не знал. Появился с ватагой товарищей. Все они были с винтовками, все, оказалось, хорошо знали Маркушку и разговаривали с ним так, будто вчера виделись. Среди пришедших Иван узнал большелобого столяра и того, что с шишечкой на носу.
Над мазанкой взвился красный флаг, со стороны поселка в сарай протянулся провод, и там зазвенел телефон, загудели голоса:
- Есть, слушаю…
Подходили пешие, подъезжали двуколки, мотоциклы, велосипеды, верховые. К берегу причалил баркас с оружием. Ночью берег усеяли неведомо откуда появившиеся люди, вооружились и пропали в горах.
Вдоль сада заходили часовые. Бабка и Аграфена разрывались у таганка. Маркушка за садом учился стрелять из винтовки. Иван не мог наговориться с преобразившимся Анисимом и узнал, что земля еще не вздыхала, что ей мешают вздохнуть.
Четверо суток не затихала вокруг мазанки жизнь, а на заре пятых суток из сарая выбежал человек в гимнастерке и тревожно закричал. Палатки в саду упали, провод свернулся в жгут, двуколки с ящиками затарахтели по дороге.
- Ждите, мы скоро вернемся…
Отряд кинулся на север, но враг перерезал ему путь и открыл огонь. Отряд отпрянул за мазанку и вдоль ограды заспешил к горам. Последним шел большелобый.
На его спине чернела сумка с бумагами. Иван из-за ограды увидел, как эта сумка подпрыгнула, а большелобый качнулся, вскинул руку с винтовкой и упал.
Отряд перебежал гору, на которой Иван завещал похоронить себя и бабку, достиг защиты и свернул к ущелью.
Тогда сзади закричали:
- Дед гонится! Глядите, дед!
По бровке кустарника на гору карабкался Иван. Он волок за собой винтовку большелобого и размахивал черной сумкой:
- Бумаги-то! Э-эй!
Маркушка кинулся к нему и замахал руками:
- Ложись! По-подстрелят!
Иван не успел лечь, уронил сумку, винтовку и, столкнутый пулей, покатился с бровки по колючему кустарнику вниз, туда, где его могла ждать только смерть.
Маркушка догнал отряд с двумя винтовками, с сумкой, обернулся и увидел: красный флаг вздрогнул над мазанкой, мигнул и погас.
На каменной плите Аграфену и бабку допрашивал перетянутый ремнями человек в очках и кричал:
- Не сметь смотреть на горы! Не сметь!
Маркушка не мог этого видеть и слышать. Бои и ветра, поднятые любовью, не захотевших ползать, гнали его с горы в ущелье и дальше, дальше…
XVI
…Грома затихли, весенними волнами оплёскивалась вздохнувшая земля, цвели сады, а с каменной плиты синеву моря окидывал взглядом отпущенный на побывку полковой библиотекарь Маркушка. На него глядела запотевшими от счастья глазами Аграфена: вот он, ее сын, сквозь огонь, сквозь смерть и победу пришел к ней. Она рассказывала ему, как приполз к мазанке раненый Иван, как она и бабка лечили и прятали его, как их выгоняли из мазанки и грозили смертью, как они голодали, как легко и дружно умерли бабка под шелковицей, а Иван в тени сарая, как она кормилась дельфиньим мясом и крабами, как узнала, где убит Анисим, как помогали ей из города, а потом стали помогать те, с кем он, Маркушка, сидел на одной парте.
Аграфена вспоминала все, что было за годы разлуки с сыном, залетала в свою молодость и рассказывала, как девушкой, в лихорадке прибилась к этой мазанке, как ее встретили в ней, как Иван подарил ей миску удивительных камешков и что сказал при этом.
Маркушка гладил плиту, на которой не раз перебирал с Иваном камешки, а перед его глазами плыли обрывки давнего и сливались со словами матери и с тем, о чем рассказывал ему на привалах отряда покойный отец.
Они весь день вспоминали и вместе ходили к морю.
Маркушка подбирал там хорошие камешки и как бы возвращался в детство. Домой Аграфену он вел под-руку, усадил ее на каменную плиту и пошел в поселок. Она отметила, что у него отцова походка, что он уже не так сильно заикается, и, улыбаясь, в дреме пошла в мазанку.