- Мы к царице! Нам нужно! - и, вздернутый чьей-то рукой кверху, как котенок, отлетел прочь.
VIII
Иван сквозь муть увидел окно о толстой решеткой, ощупал забинтованную голову, услышал рядом шорох ц испуганно сел. С нар поднялся человек в белом халате, поглядел ему в глаза, попятился и стукнул в дверь. По коридору рассыпался дробный скрип, загремел засов, из-за двери, как на пружине, выскочил военный:
- Очнулся?
Он выпустил из камеры человека в белом халате, оглядел Ивана и, прикрыв дверь, закричал. Коридор ожил, и в камеру со столом и стульями вошли три военных.
Они разложили перед нарами на столе бумаги, сели и начали мучить Ивана:
- Ты, старик, кто?.. Откуда пришел? С тобой был мальчишка?.. Чей он?.. Зачем ты пришел с ним в город?..
В глазах Ивана мутнело, в голове не стихал гул, но он рассказал все, как было, от начала до конца. Военные не поверили, что он хотел просить царицу о деревне, стали допытываться, кто научил его этому, вконец издергали его сердце и, убедившись, что он говорит правду, руками ударили себя по коленям:
- Вот анекдотик!
- Террорист, хо-хо-ха-ха-ха-а!
Вместо лиц Иван увидел рожи с блесткими щелочками вместо глаз и прохрипел:
- Над стариком потешаетесь, а еще господа.
Один из военных цыкнул на него, вслух прочитал записанные его слова и строго спросил:
- Все так?
- Так, а что с того? Где мой Маркушка?
- Потом узнаешь. Подпишись вот здесь.
Иван с трудом поводил по бумаге пером. Военные подхватили стол и стулья, замок громыхнул за ними, и в камере стало тихо, как в могиле.
Иван забывался, приходил в себя и вновь забывался; видел в окне свет дня, муть, отблески не то утренней, не то вечерней зари. Солдат молча ставил перед ним кружку с водой, миску пшенной бурды с бурыми клочьями лука, клал кусок хлеба, каждое утро обыскивал его, водил в тухлый подвал, обратно-и все.
Изредка человек в белом халате входил в камеру с поджарым доктором в котелке и крахмальной манишке. Они вдвоем разбинтовывали Ивану голову, обстригали вокруг раны волосы, чем-то мазали ее, забинтовывали и оставляли в камере запах лекарств и ваксы.
Иван считал проползавшие дни и ночи, но однажды сбился и махнул рукою. Боль и звон в голове затихали, а сон приходил все реже и реже. Не только днем-и ночью не мог он сомкнуть глаз, глядел на желтоватый свет в дыре. над дверью, на туманный от грязи потолок, тужился понять, за что его держат, вновь и вновь мысленно оглядывал случившееся и гневно плевал в тишину, нет, не в тишину, не на пол, а в бегущих в воображении лошадей, в коляску, в лица, а главное-в лицо той, перед которой он хотел упасть на колени. Плевал и тут же в оторопи "Что это я, Господи!" - поджимал ноги, гнал с глаз лошадей, царя, царицу, но они вновь неслись мимо, вытянутые, белые от испуга, и вызывали злобу. Иван ощущал в руке мешочек о камешками и сердито бормотал:
- Испугались, а кого, чего? Тьфу!
Спохватываясь, он отгонял наваждение молитвой:
"Верую во единого бога", - но слова спутывались, в глазах сновали побеленные страхом лица, и в груди опять вставали боль, унижение и ярость:
"А за что? Я двадцать годов каменья берег, выбирал.
Они мне лучше всего, а вы со мною так…"
Он мысленно падал за несущимися лошадьми, крик Маркушки врывался в цокот копыт, сбрасывал его с нар и толкал к стоявшей за дверью тишине:
- Слышь, ради бога, скажи, что с мальчишкой? Одно слово: живой или убитый, а?
Дверь молчала.
- Ради всех святых, а? У тебя ж у самого есть дети, а нету, так будут, а? Слышь? Живой, или нету его, а?
Одно слово скажи…
Стены были глухи.
IX
Под осень Ивана провели через двор к важному начальнику в мундире.
- Ну, пойдешь домой, - сказал тот. - Следовало бы тебя подальше убрать, но я верю в твое благоразумие.
Никому ни слова не говори, что с тобой было. Слышишь?
Иван убито махнул рукой:
- Слышу, чего уж там.
Начальник покраснел и вскочил:
- Ты рукой не маши! Я не шутки шучу! И смотри мне!
У меня уши хорошие, за меня камни слушают, я все услышу, а тогда уж не прогневайся: вместе со всем твоим племенем вышвырну. Иди!
В чулане, набитом пыльными бумагами, под ноги Ивану бросили кошелку с огрызками харчей и изъеденным мышами платком.
- А мешочек с каменьями где?
Солдат засмеялся и шепнул:
- Начальники женам да любовницам растащили. Старый дурак ты: у царицы брильянты, а ты с морскими камешками к ней. Идем…
На крыльце Иван услышал визг:
- Деда!
По ступенькам взбежал зеленый, на себя непохожий, Маркушка, прижался к Ивану и в дрожи повис на нем.
Солдат выпроводил их со двора. Ивана пугало, что Маркушка дрожит, держится за него и не плачет.
- Ничего, ничего, теперь домой, домой…
Маркушка будто ждал этих слов и заторопился:
- Скорее идем, скорее…
На рынке Иван променял кошелку на хлеб и помидоры, свернул на дорогу к горам и, когда город остался сзади, спросил:
- Тебя били?
- Нет, не знаю, - шепнул Маркушка.
- Что с тобой было?
- Ничего не знаю.
- Откуда тебя привели?
- Не знаю…
- Да ты что? Не велели правды говорить? Да?
- Ну да, стращали, грозили: все, говорят, услышим, если скажешь, и опять запрем.
- Во-о, и меня стращали. Бери, ешь…
Маркушка отстранил хлеб и толкнул Ивана в бок:
- Тес, вон идет какой-то.
За ними час за часом шел и насвистывал стражник.
Маркушка косился на него, облизывал шершавые губы, обливался потом, но отдыхать не хотел. Иван свел его с дороги и усадил на камень. Стражник на ходу как бы накололся на них глазами а тенге сел:
- Ну и жара.
- А ты, добрый человек, куда идешь?
- Я-далеко.
- А куда? Ты скажи правду…
- А ты что, поп или бог, что тебе правду надо говорить? Ишь, чего захотел-правды…
Маркушку трясла та самая лихорадка, которая обжигает все кровинки и которую можно только выплакать.
Место, где он даст волю слезам, было еще далеко. Там он наплачется, уснет на теплых руках матери, и вес, казалось ему, кончится. Он не ел, торопился, ночью разбудил Ивана и указал на спящего стражника:
- Идем, тес, пусть чорт спит.
Иван подчинился Маркушке, и стражник догнал их, когда из-за гор показалась мреющая крышами знакомая долина.
Маркушка отделился от Ивана и побежал. Иван с трудом доплелся до сада и в изнеможении вошел в мазанку. Маркушка пронзительно плакал и икающе лепетал о чем-то. Аграфена, бабка и Аниоим гладили его, хотели понять, о чем он лепечет, и набросились на Ивана:
- Чего вы там наделали? Нас обыскивали тут. Перерыли все…
Иван опустился на пол, но гнев подбросил его, усадил на табурет и опять подбросил. Все слушали его, не отрываясь от Маркушки, и цепенели:
- А за что?
Вместо ответа в мазанку вошла мутная тень, и бабка вскрикнула:
- Ой, смотрите!
Стражник лицом приник к окну, пошевелил усами и пошел прочь.
Х
По ночам Маркушка молил кого-то отпустить его, вскакивал, звал Ивана и вертелся по мазанке. Его поили водой и гладили по голове. Он засыпал, а по утрам оглядывал всех, выходил во двор, настороженно глядел за мазанку, за сарай и вновь ложился в постель. При виде еды он тряс головой и морщил желтое лицо.
Ивану опять стали слышаться голоса покойных детей: пришли будто они с работы, доят корову, убирают двор.
Бабка все путала, нудно молилась и ворчала на Ивана:
- Во-о, дождался, старый пень. Думал, это тебе так пройдет? Нет, бог-это тебе не я. Я терплю, а бог, он БОГ! как, он сразу карает. Жили бы где надо, так нет, - к морю понесло тебя…
Молчание Ивана распаляло ее, она втягивалась в жалобы, в едкие слова, и длилось это до тех пор, пока Маркушка однажды не вскочил на колени и визгливо, заикаясь не закричал на нее:
- Не-не ругай его, баб! Он не вииноват, ему голову про-про-ломили, топтали, взаперти держали. А в деревню мы с ним не-не поедем, не-не хотим. Иди, деда, ко-о-мне, ложись ту-ут.
Иван, заглатывая слезы, прижал его к себе, заснул и услышал: Маркушка перебирает его бороду и шепчет на ухо:
- Деда, сслышь? Сколько дней на море не были мы?
Там камней, не-небось, камней, сслышь?
- Камней? - открыл глаза Иван и, глянув на зарю в окне, внес в мазанку девять мешочков: - Вот тебе каменья, бери все, перебирай, играй…
- Не, не-не надо этих, - отстранил Маркушка мешочки. - Ты сходи за свежими, по-погляди там, как они.
По-пойди, я ждать буду… По-пойди…
Иван в дрожи спустился к морю, водой промыл полные слез глаза и пошел. Редкие камни будто ждали его, но страх тянул назад: не спроста Маркушка разбудил его и послал к морю. Во двор Иван входил настороженно, удивился стоявшей в мазанке тишине, в оторопи открыл дверь и просиял.
Маркушка ел кашу, бабка, Аграфена и Анисим глазами помогали ему. Отложив ложку, он потянулся к винограду, затем вышел с Иваном на плиту у ворот, оглядел принесенные им камешки и сказал:
- На-надо мне в школу ссходить…
- Сходи, сходи.
Домашние взглядами провожали Маркушку и долго не шевелились.
- Отстала, кажется, хворь…
- Похоже, а заикается. Это его напугали в городе.
Вы не спрашивайте, что с ним было. Сам расскажет когданибудь.