Скоро Ерохин научил медведя наполнять бочку водой, и Михаил Матвеич стал настоящим водовозом.
С утра медведь становился в упряжку и ехал к реке.
Он черпал бадьёй воду и наполнял бочку, принюхиваясь, не начался ли обед. Вода хлюпала через край, и медведь тянул бочку к кухне. Там он хватал свою миску и торопливо бежал к окошку.
- Ну и выдрессировал! Талант! Хоть в цирк его отдавай. На всю страну прославится, - говорили пограничники.
- А Ерохина к нему дрессировщиком!
- Нет, - выглядывал из окошка раскрасневшийся Ерохин. - Я после службы на трактор сяду. Но уж если приду в цирк - сразу в первый ряд. Выйдет Мишка на сцену, а я ему: "Привет, Михаил Матвеич! Не помните? Зазнались? А я Ерохин. На одной заставе с вами служил, в люди вас выводил!"
Может быть, так всё и было бы, если бы не случилась с Михаилом Матвеичем беда.
Перевели с какой-то заставы на эту рядового Митрофанова. Прибыл он вечером. А утром пошёл кувыркаться на турнике. Взобрался, вдруг слышит - кто-то рядом сопит. Оглянулся, а за ним медведь карабкается!
Слетел солдат с перекладины на землю - и задом, задом в казарму. Кричит:
- Медведь, медведь!
А пограничники смеются:
- Своего брата пограничника не узнал! Это же наш Михаил Матвеич!
Оправился солдат от испуга. Но на медведя затаил злость и решил тоже сыграть с ним шутку.
Как-то утром Михаил Матвеич собрался за водой. Митрофанов подкрался сзади к бочке и выдернул из неё деревянную затычку - чоп. Этого никто не заметил. И Михаил Матвеич так и покатил к реке. Стал он наливать воду. Раз вылил бадью, второй, а бочка пустая. Уже дольше привычного льёт, а в бочке всё пусто.
Рассердился Михаил Матвеич, забегал быстрей.
А вода всё равно в дыру уходит.
Тут уж время к обеду подошло, медведь замотал головой, занервничал. Бросил бадью, схватился за оглобли - и бегом к дому. А бочка скачет, гудит пустая - значит, к реке нужно ехать. Рассвирепел медведь, выскочил из упряжки, перевернул повозку, хватил в ярости бочку о землю, заревел... и вдруг сам грохнулся рядом.
Стали на заставе обедать, а Михаила Матвеича нет. Не бывало такого. Один Митрофанов сидит себе, ухмыляется. Уже пообедали, а Мишки всё нет.
Вышли на дорогу посмотреть - может, в тайгу убежал. Смотрят, на дороге бочка, а рядом с ней лежит медведь. Окликнули его, а он мёртвый.
Сердце разорвалось.
* * *
На следующий день начальник заставы вызвал рядового Митрофанова и сказал:
- Пять суток наряда вне очереди: возить с речки воду на кухню.
- За скотину, что ли? - недовольно спросил Митрофанов.
- Нет. Самому надо быть человеком. Даже с животным, - сказал Матвеев и вышел за порог.
Было тихо. Процокали в стороне копытами кони. На рыжую осеннюю сопку ехал пограничный наряд.
А на дороге уже раздавался скрип колёс. Это Митрофанов толкал к реке повозку с пустой бочкой.
ОХОТА
День я ещё гостил на заставе, а на следующее утро собрался уезжать. Но Щербаков сказал:
- А я-то выпросил выходной! Поживи у нас ещё денёк. Сходим на охоту: попробуем взять кабана или козла.
Щербаков обошёл заставу. Потом мы взяли автоматы, бинокль, стали на лыжи и быстро побежали под гору.
Сопки остались в стороне, и перед нами засверкало чуть покатое снежное поле. Иногда ветер со свистом гнал по нему позёмку, и в воздухе сверкала морозная пыльца. Я еле поспевал за Щербаковым. Он шёл быстро и широко. Щёки у него покраснели, будто налились брусничным соком. Иногда капитан поворачивался ко мне и приговаривал:
- Не отставать! Сейчас отыщем такую дичь!
Но чем дальше мы шли, тем чаще останавливался Щербаков: вокруг не было ни одного следа. И он в досаде разводил руками:
- Вот тебе и раз! Ну ничего, сейчас уж обязательно что-нибудь возьмём, - сказал он, когда мы подъехали к поросшему рыжим дубняком холму. - Здесь у кабанов главная столовая. Жёлуди. Только держись поосторожней: кабан - животное злое.
Я поставил автомат на взвод и полез вверх за Щербаковым, насторожённо оглядываясь на каждый кустик. Мы забрались на самую верхушку холма, а следов всё не было. Я остановился передохнуть и посмотрел в сторону реки: за ней лежала чужая земля.
И тут на нашем берегу я разглядел какую-то фигуру. Я показал на неё Щербакову.
- Интересно, кто это бродит? - подумал он вслух.
- Может, кто-то из пограничников учит собак? - предположил я.
К фигуре быстро ползла на брюхе собака.
- Может быть... - сказал Щербаков. - Но только зачем он сюда забрался?
Капитан взял бинокль, навёл его на берег и воскликнул:
- Вот это пограничники!
Он протянул бинокль мне, и я оцепенел: впереди на задних лапах стояла громадная волчица, а к ней по снегу быстро ползли два матёрых волка. За ними из-под берега выскакивали ещё один, другой... Целая стая!
В лицо мне ударила позёмка, и по спине пробежали мурашки. Рядом раздался протяжный вой - то ли донёсся волчий, то ли разошёлся ветер. "Наверное, надо уходить", - подумал я.
Но Щербаков насупился.
- Волчьи игры. Им игры, а колхозному стаду - слёзы! А ну-ка, давай, гони их на меня! - крикнул он и бросился с горы в обход.
Я помедлил. Но тут же подбодрил себя: "Щербаков-то идёт! Он и на врага так пойдёт, если надо". И я тоже поехал с горы прямо на свору. Вскинул автомат, но всё-таки волнуюсь. Впереди - волки! Вот уже видно простым глазом: тяжёлая шерсть, крепкие лапы...
Но вдруг ветер переменился и понёс позёмку к реке. Волки замерли, нюхая воздух, на минуту повернулись ко мне. "Сейчас бросятся!" - подумал я и сжал автомат. Однако в тот же момент звери взвились и понеслись стремительной цепью на край поля.
Сбоку прогремел выстрел. Но волки были уже далеко, и через минуту у горизонта только курилась лёгкая морозная пыль.
- Не будет сегодня охоты! - сказал Щербаков, подъезжая ко мне. - Раз появился волк, вся дичь уйдёт. Но ты не сердись. А с ними я рассчитаюсь. - И он погрозил автоматом волкам вслед.
Но я и так не сердился. В первый раз я видел волчью свору.
В тот же вечер я собрался и уехал с заставы. Мне предстоял ещё далекий путь.
