- Ну, парень, знаешь - это сама судьба тебя ко мне направила. Я сижу голову ломаю, а ты тут как тут! Так вот - садись и слушай. Ты, наверное, помнишь, как к твоему брату Терентию захаживал высоченный парень из пушечной мастерской?
- Костя, что ли?
- Он самый и есть Константин. А сейчас он на этом самом "Павле" служит. Уразумел?
- Да, вполне, - загорелся Сергей. - На новом месте свой человек!
- Именно свой. Это во всех смыслах. Он с тамошним подпольем должен быть связан. Постарайся его на корабле завтра же разыскать и передай от моего имени, что срок восстания переносится к моменту выхода кораблей гельсингфорсской эскадры на учения. Но, кроме него, об этом, смотри, чтобы никто…
- Да что я - не понимаю, что ли? - обиделся Сергей. - Разве я когда…
- Лишний раз предупреждаю. Дело ведь такое… Не дай бог, пронюхают. И еще к тебе дело есть. Как там твои старики - одни сейчас живут?
- Как есть одни!
- Тогда надо будет, чтобы они на пару дней нашего товарища приютили. Петербург он плохо знает, знакомых у него нет, а в гостиницах ему не след останавливаться - замести могут.
- Так что за вопрос, Александр Васильевич!
Думанов глядел на себя в маленькое тусклое зеркало, висевшее на стене, и с трудом прилаживал непривычный галстук. Костюм, который передал ему с женой Шотман, оказался по длине в самый раз, но явно широковат. Ворот сорочки тоже оказался велик - между ним и тонкой думановской шеей свободно можно было просунуть обе ладони. Словом, наблюдательный человек сразу заметит, что одежда с чужого плеча. Может быть, лучше отправиться в своем обычном поношенном костюме? Но тогда в спальный вагон, конечно, нечего соваться - сразу на себя внимание обратишь…
Чем больше он обдумывал предстоящую поездку, тем сложнее она начинала казаться. Даже если переезд границы пройдет благополучно, то в Петербурге будут свои трудности. Поезд прибывает ночью, и где-то надо дожидаться утра, чтобы потом разыскивать в незнакомом городе редакцию газеты. Но хуже всего, если Полетаева почему-либо не окажется на месте.
Мысли его прервал стремительно влетевший в комнату без стука Сергей Краухов. Лицо матроса раскраснелось, глаза возбужденно блестели.
- Уф-ф, - отдуваясь, заговорил он, - ну и бежал я, чтобы дома застать!
Думанов вопросительно смотрел на него.
- Да ничего не случилось, - махнул рукой Сергей, - просто встретил я Александра Васильича и от него узнал, будто ты в Петербург собрался.
- Точно, собрался.
- Потому я и прибег. Сам-то я - питерский, и родители мои там живут. Шотман просил передать, чтобы ты у моих родителей переночевал - самое надежное место. Батя у меня до сих пор еще работает на Путиловском в пушечной мастерской… Очень тебя прошу зайти к нам домой, передай весточку, а еще и поклон от Александра Васильича.
- Да ведь удобно ли, Сергей? - замялся Думанов.
- Еще бы неудобно было! Ночевать тебе где-то надо? Так заночуй у наших. У них сейчас свободно совсем - сам я, как видишь, на флотской службе, братишка Алеша в солдатах служит. Другие братья - Петр и Василий своими семьями обзавелись, живут в другом конце города, а старший наш братан - Терентий - подале всех сейчас. Он ссылку отбывает…
- Да сколько же вас - братьев?
- Пятеро и есть! А еще две сестры - Настя и Люба, но у них тоже свои семьи теперь. Так что сейчас отец и мать в своем домишке вдвоем остались.
- Ишь буржуи! - засмеялся Думанов. - Значит, и дом свой имеете?
- Да какой там дом - название одно! Хибара, да и только! Там за Нарвской заставой таких развалюх - десятки. Но отцовский дом все знают. Дай листок бумаги и карандаш - я нарисую, как от трамвайной остановки пройти.
Думанов внимательно выслушал объяснения. Записывать ничего не стал по старой конспиративной привычке.
- Обидно до слез, - сказал на прощание Краухов, - что в такое время из Гельсингфорса отсылают, что без меня восстание начнется. Так этого часа жду!
- Ничего, - утешил его Думанов, - если все по плану пойдет, так через несколько дней восставшие корабли в Кронштадт придут.
Утром, едва начальник Финляндского жандармского управления полковник Утгоф прибыл в свой кабинет, он первым делом потребовал к себе Шабельского, осведомился, как обстоят дела с рапортом фон Коттену. Заранее ожидавший этого вопроса ротмистр шагнул к столу, положил перед начальником тонкую картонную папку.
- Вот здесь он, извольте ознакомиться, господин полковник.
Он скромно потупил глаза, ожидая, что Утгоф скажет: "похвальная оперативность" или что-то в этом роде. Но полковнику было сейчас не до тонкостей обращения. С утра у него нудно и отвратительно болела печень (не помогли даже карлсбадская соль и грелка), после завтрака его поташнивало. Но свою усилившуюся болезнь он тщательно скрывал от коллег, знал, что с этим народом надо держать ухо востро: того и гляди настрочат в Петербург, намекнут, что не только по возрасту, а уже и по здоровью начальнику управления пора на пенсию. А как раз на пенсию он и не хотел, хотя и знал, что пособие установят ему приличное - он боялся потерять единственное, что ему доставляло глубокую радость в жизни: обладание реальной и большой властью, возможность распоряжаться судьбами людей.
Утгоф сухо кивнул Шабельскому, предложил ему присесть, подождать, пока он ознакомится с текстом. Тот послушно присел на краешек стула, терпеливо приготовился ждать - знал, что начальник будет мусолить текст долго-долго, по нескольку раз перечитывать каждую фразу, и уж если обнаружит запятую не на место, то начнет своим скрипучим голосом объяснять, как тщательно надо готовить документацию.
И действительно, три страницы Утгоф читал чуть ли не полчаса, так что Шабельский успел впасть в тоскливое уныние. Изредка он бросал взгляд на лицо начальника и видел, что тот болезненно морщится. Теперь уже ротмистру вовсе не казалось столь очевидным, как накануне вечером, что текст у него получился удачным. И вообще черт его знает, чего мог углядеть этот желчный старик?
Кончив наконец читать, Утгоф поднял водянистые глаза, поглядел на подчиненного, пожевал тонкими губами.
- В общем-то вы эту штуку удачно написали… но только вот, - сказал он, - не слишком ли вывод здесь категоричный? Ну, насчет того, что на кораблях спокойное состояние и что брожение не будет усиливаться? Вы же видите, ротмистр, что в Петербурге-то делается. Забастовка за забастовкой - такого уж давненько не бывало. А у нас, в Гельсингфорсе, выходит, тишь да гладь?
- Господин полковник! - живо отозвался ротмистр. - Я, конечно же, понимаю, что тишь да гладь в нашем деле не бывает. Но то, что у нас куда спокойнее, чем в столице, - это по всему видно. У нас даже кривая арестов книзу пошла. Да и сообщения агентуры успокаивают - на кораблях все в допустимых рамках, матросы ведут себя в целом спокойно, нервозности в нижних чинах не наблюдается.
- Ох, ротмистр, не нравится мне это флотское спокойствие. Этот флот, между нами говоря, пороховая бочка.
- Но ведь, господин полковник, мы за последние годы сколько превентивных арестов сделали. И как агентурную сеть расширили! Вот результаты-то и сказываются. И мне, например, просто приятно, что именно под вашим руководством финляндское управление добилось таких результатов. Пусть начальство и поглядит - пока у него под носом в столице черт-те что делается, у нас все в законных рамках!
- Ну тут вы, Станислав Казимирович, пожалуй, в целом правы, - поддался на лесть Утгоф, - кое-что мы действительно сделали. Может быть, даже в чем-то и больше, чем другие управления. Рапорт я подпишу в таком виде, как есть. Когда думаете его отправить?
- Сегодня суббота. Может быть, с нарочным завтрашним вечерним поездом? Как раз в понедельник утром пакет будет на месте…
- Э, нет, Станислав Казимирович! Зачем откладывать. Я прослышал о том, что фон Коттен и в воскресные дни в присутствии бывает. Отправьте нынче же с вахмистром Ярыгиным. Пусть едет дневным курьерским. Но только напомните, чтобы утра он не ждал, а сразу же по прибытии отвез пакет и сдал ночному дежурному. А вас лично благодарю за похвальную оперативность.
Шабельский легко поднялся, щелкнул каблуками, сказал почти по-солдатски:
- Рад стараться!
Он и действительно был рад в эту минуту.
СВЯЗНОЙ ГЕЛЬСИНГФОРССКОГО КОМИТЕТА
"Наша газета появляется в тот момент, который справедливо может считаться гранью, разделяющей два периода рабочего движения в России… Рабочее движение перешло грань".
("Правда" № 1, 22 апреля 1912 г.)
"22 апреля на газету "Правда" наложен арест". "23 апреля на газету "Правда" наложен арест". "24 апреля на газету "Правда" наложен арест".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Из сообщений петербургских газет в апреле 1912 г.)
Состав медленно катил по дамбе через мелководный залив Тёлё. Колеса погромыхивали на стыках рельсов, маленький вагон ощутимо вздрагивал. Прозрачные струйки змеились снаружи по чистому, недавно вымытому оконному стеклу, причудливо искажая перспективу. Из окна видна была тусклая серая поверхность залива и изломанная линия мокрых камней на берегу.
Миновав дамбу, поезд набрал ход, бойко помчал по узкому, вырубленному в скалах узкому ущелью. Темные от влаги косые срезы гранита мелькали почти у самого окна. Состав вынырнул из гранитного коридора, миновал лесистую равнину и снова покатил сквозь скалы. Здесь - между Гельсингфорсом и полустанком Огельбю - железная дорога прорезала один за другим четыре каменных кряжа.