Гвай сел на своего Дубка, направился следом за Романом. Почти целое поприще ехал в одиночестве, потом гневно остановил коня, свистнул и нетерпеливо крикнул:
- Гнездило!
- Я здесь, боярич, - отозвался из темноты Гнездило.
- Где ты замешкался, чертов холоп?
Гнездило на вороном коне подъехал к господину. Длинные белые волосы вихрил ночной ветер.
- Твое место возле меня, сзади меня, - строго сказал Гвай. - Почему я никогда не могу тебя дозваться?
Гнездило молчал.
Были они одногодками, боярич и холоп. Гнездилу в свое время вывели с пленом из Туровской земли, а был он до своего холопства сыном вольного смерда. Крепкий, сметливый и быстрый, он недолго ходил на боярском поле за сохою, выбился в боярские конюшие, потому что очень любил коней, мог совладать с самым горячим скакуном.
- Кажется, мой Дубок прихрамывает на левую переднюю ногу, - после долгого молчания сказал боярин.
Гнездило натянул поводья, тотчас же соскочил со своего коня, со словами: "Позволь, боярич…" - подняв ногу Дубка, погладил ее, надавливая сильными пальцами, потом неожиданно резко дернул ее.
- Готово, боярич, - скромно выдохнул он.
Гвай недоверчиво шмыгнул носом, но тут же повеселел, увидев, что конь пошел легче, бодрее.
Они держали путь на юго-восток от Полоцка, в то место, где река Сосница впадает в Двину. Там была вотчина отца Гвая боярина Алексея, на крутой горе стояла усадьба, огороженная дубовым тыном.
Молчаливая ночь сеяла над пущами и болотами свою вековую печаль. Страшновато было и неуютно. Грязь чавкала под конскими копытами. Вылетевшие из своих укрытий в толстых дуплистых деревьях летучие мыши, казалось, готовы были сесть на голову. Молодые зайцы и птицы, пугая коней, срывались с теплых лежанок и гнезд. В темной непролазности лесов слышались треск и сопение - где-то неподалеку спешило по своим делам тяжелое зверье. Ночная земля гудела, вздрагивала, дрожала, столько сил бушевало в ней и на ней, столько жизней загоралось и гасло во мраке.
Вдруг слева от Гвая и Гнездилы из молодого березничка послышался тихий протяжный свист. Постороннему уху могло показаться, что это подала голос какая-нибудь ночная птица. Но боярич знал: так может свистеть только Роман. Он радостно встрепенулся, подстегнул Дубка, помчался туда, к тому березничку. Гнездило не отставал от боярина ни на шаг.
- Ты, Роман? - на всякий случай крикнул в темноту Гвай.
- Я… - Роман вышел из березничка. Неподалеку стоял его конь, щипля траву. - Дозволишь, боярич, у тебя переночевать? - спросил Роман, берясь за стремя Гвая.
- О чем речь, Роман? Радость для меня будет великая, если ты поедешь ко мне. Мой дом - твой дом.
- А отец? Боярин Алексей, я слыхал, строгий… - тянул Роман.
- Отец у меня человек набожный, милосердный, - вспыхнул Гвай. - Мало ли кто что болтает! Чтобы мой отец да не пустил на порог гостя, особенно полочанина?..
- Тогда - в седло!
Роман легко вскочил на коня, поехал рядом с Гваем.
Боярич был конечно же доволен, что человек, на которого он чуть не молился, будет ночевать в его доме. Но то, что Роман сказал об отце, неприятно укололо самолюбие, и он, желая как-то загладить, стряхнуть с души неприятное чувство, набросился на своего холопа:
- Гнездило, почему отстаешь, плетешься как мокрая курица? Смотри, дождешься кнута!
Гнездило уже давно привык к неожиданным вспышкам гнева у своего хозяина, поэтому его угрозу выслушал спокойно. "Пусть покричит, - рассуждал конюший. - Крик не кнут, от него кожа не чешется".
Да счастливый Гвай скоро и забыл про холопа. Он ехал стремя в стремя с Романом, и сердце у него радостно екало, как оно екает у зайчонка, впервые выбежавшего из-под отцовского куста в бескрайнее поле. Он так любил сейчас Романа! Старший товарищ-единомышленник представлялся ему Александром Македонским. Бегите в свои пустыни, персы! Дрожи, Индия! Идет на вас могучий, непобедимый Александр, царь царей, и рядом с ним его отважный оруженосец. "Все отдам за Романа, - расчувствовался и вознесся мыслями боярич. - Брашно свое и жизнь свою. Славу вместе с ним великую добуду!"
А Роман тем временем был занят самыми будничными, самыми земными заботами. Ему, бывшему старшему дружиннику князя Всеслава, за последний солнцеворот столько довелось пережить, перетерпеть… На Немиге его ранили копьем в левое плечо. Долго лечился всякими травами, а когда встал на ноги, Всеслава уже здесь не было, его повезли в Киев, в поруб, и дружины княжеской тоже не стало. Рухнул мир, прежде такой привычный, такой устойчивый и понятный. Раньше князь был пчелиной маткой, а они, дружинники, неутомимыми пчелами. По седмице с седел не слезали, Полоцку и князю славу добывали. Куда только не заносили их кони боевые! До Новгорода и Смоленска, до реки Наровы, где в темных пущах живут ятвяги, до Варяжского моря, куда тащит на своих плечах весенние льдины Двина… Разбили, полонили Всеслава, и не к кому теперь голову преклонить. Не сохой, не гончарным кругом, а мечом привык добывать свой хлеб Роман. Меч остался, вот он, тяжело висит на левом бедре. Только нет того, кому этот меч должен верно служить, нет князя Всеслава, а в Полоцке сидит Мстислав. Вотчиной Рогволодовых внуков владеют Ярославичи.
- Скоро приедем, - весело сказал Гвай. - Уже огонь вижу. Катера не спит, меня ждет.
- Кто это? - спросил Роман, услыхав незнакомое имя.
- Катерина, младшая сестра, - объяснил Гвай. - Красивая. Да ты сам увидишь, Роман. Она все знает. Она за нас, - тихо добавил он.
- Что она знает? - Роман резко остановил коня.
Гвай растерялся, молчал.
- Что же знает Катера, боярич? - не отступал Роман. - Неужели ты рассказал ей про ночную дружину, про всех нас?
- Она никому не выдаст! - горячо возразил Гвай, но голос его дрожал. - Это моя родная сестра. Она видела во сне Рогнеду. Катера за Полоцк, за нас!
Боярич чуть не плакал.
Вдруг ощутив огненное бешенство, Роман круто развернул коня.
- Куда же ты? - Гвай соскочил с Дубка. - Прошу тебя, Роман, брат мой названый, останься. Ну, прошу тебя… Возьми нож и отрежь мне язык, если сестра скажет кому хоть слово. Да я и сам ее убью, задушу, хотя и нет для меня на свете человека родней, чем она.
Роман пронзительно глянул на вконец растерявшегося боярича, подумав, сказал сухо, чужим голосом:
- Только одну ночь я побуду у тебя. Завтра с солнцем уеду.
И - ни слова - куда поедет, с кем поедет… Пыткой было такое недоверие для Гвая.
Темной громадиной выплыла, казалось, вымершая боярская усадьба, огороженная плотным дубовым тыном. Пока молчали собаки, не услышали и не почуяли верховых, так как ветер дул в лицо нежданным гостям.
Лишь капелька света теплилась в кромешной темноте - Катера не спала. Она одна ждала брата.
Вдруг, словно ошалелые, повскакали, заметались собаки. Звонкий, далеко слышный лай расколол тишину. Засветились факелы, свечки. Босые ноги зашлепали по боярскому двору.
- Кто вы будете, ночные гости?! - угрожающе крикнул из-за тына, судя по голосу, уже пожилой человек.
- Открывайте! Это я! - ответил Гвай.
- Кто с тобой, боярич? - продолжал выпытывать старческий голос.
- Открывай, Степан! - раздраженно приказал Гвай. - Со мной мой друг, и мы подыхаем с голоду.
Стукнул тяжелый засов. Дубовые, обитые железными полосами ворота неохотно отворились. Маленький светлоголовый дедок с поклоном встретил Гвая, сказал извиняющимся голосом:
- Много злых людей, лютых разбойников расплодилось на земле. Изменнические души у них. Могли, боярич, схватить тебя подманом или силой и привести к дому, чтобы, прячась за твоими широкими плечами, во двор ворваться.
- Стар ты уже. Еле ползаешь, - весело похлопал Степана по худым плечам боярич.
- Стар, - согласился покорно тот, - И глуп. А вон и боярин Алексей идет. Ждал сынка!
Гвай быстро пошел навстречу отцу.
Боярин Алексей был высок, с широкой черной бородой, с большим горбатым носом. Челядь надворная, толпясь вокруг, держала зажженные факелы, и в неровном изменчивом свете лицо боярина то темнело, то становилось золотисто-желтым. На плечи он набросил лисью шубу, обшитую узорным ляшским золотом. На ногах у него были сапоги из твердой звериной шкуры.
- Где гуляешь, сын? - строго спросил боярин.
Гвай снял с головы шапку, низко поклонился отцу.
- В Полоцк ездил. У костореза тоже был, как ты мне, батюшка, приказал. Режет Илья из большого зуба, который нашел в сухом болоте над Полотою, оклад для нашего святого пергамента. До Покрова обещал кончить.
- А сколько же хочет Илья за свою резьбу? - прижмурил темные глаза боярин.
- Шесть гривен.
- Шесть гривен? За это серебро я могу купить двенадцать свиней или две кобылы. Триста овчин могу купить.
- Святой пергамент не согреет в стужу, как овчина, но он дает вечный свет, - вдруг вмешался в их разговор Роман, стоявший рядом с Гваем.
- Кто это? - в упор посмотрев на гостя, спросил у сына боярин.
- Роман. Старший дружинник князя Всеслава, муж верный и храбрый, - поспешно ответил Гвай. Ему так хотелось, чтобы Роман пришелся отцу по нраву.
- Прошу отведать наш хлеб-соль, дорогой гость, - слегка поклонившись, сдержанно проговорил боярин Алексей.
Роман поклонился в ответ.
В это время с верхней затемненной галереи усадьбы донеслась звонкая девичья песня:
Кленовый листочек,
Куда тебя ветер клонит?
На луг ли? В долину?
Иль опять под кленину?
- Катерина! Катера! - закричал Гвай. - Под кленину меня ветер пригнал!
И, задыхаясь от радости, запел в ответ: