Он ехал верхом на высокой лошади - или он сам был лошадью; они вместе плыли по бесконечной травяной равнине - плыли, уносились галопом все дальше и дальше. Были и другие лошади, они следовали за ним, пока очи не оставили травяную равнину и не оказались на равнине из пепла. Тогда лошади заржали и отстали, и он ехал один…
Они были в реке - у брода, полного камней. На противоположном берегу - груда плавника высотой с человека и одинокое сухое дерево, а на земле под копытами лошади - тела мертвецов…
Киний проснулся, протер глаза и задумался, какой из богов послал ему этот сон. Потом встал и пошел в домовую баню. Здесь он отдал рабыне свой хитон, попросил отжать и дал ей несколько оболов за хорошую работу. Она принесла ему несколько кувшинов горячей воды, помыться. Рабыня привлекательная - немолодая, но с хорошей фигурой, широкоскулая, с татуировкой, орлом, на правом плече. Киний подумал о соитии, но рабыня не хотела, и он не стал настаивать. Может быть поэтому он получил прекрасно выстиранный и выглаженный хитон с отутюженными складками, ослепительно белый, так что в нем Киний стал похож на статую сына Лето в Митилене. Рабыня приняла его благодарность сдержанно, кивнув, но стараясь не приближаться к нему. Он подивился обычаям этого дома.
Обнаженный, он прошел туда, где стояли лагерем его люди. В мешке у него лежало несколько хороших вещей под стать хитону. Хорошие сандалии, легкие и прочные, с ремешками из красной кожи, помогавшими скрыть шрам на ноге, но плащ только один - походный, когда-то синий, сейчас он выцвел, стал пыльно-голубым. Зато прекрасная застежка для плаща - две головы Медузы из блестящего серебра, сработанные лучшим афинским ваятелем и литейщиком. Бормоча молитву, он застегнул старый плащ и набросил его на плечи. У костра были только Диодор и Никий. Остальные пошли на рынок выпить. На симпосий их не пригласили, и, поскольку большинство своим происхождением не уступали Кальку, они были обижены. Агий, Лаэрт и Гракх знали Калька с детства. Их рассердило то, что он обращается с ними как с низшими.
У Диодора был сосуд с хорошим вином, и Киний, одеваясь, выпил с Кеном и Никием.
Никий протянул ему красивую застежку для плаща - добычу из Тира.
- Сбереги Медуз для более достойного хозяина, - сказал он.
Что сказал бы Кальк, узнав, что родившийся в Афинах раб считает Киния плохим хозяином? Вероятно, презрительно фыркнул бы. Но тут его размышления о Кальке были прерваны.
- Вы только посмотрите! - воскликнул Никий.
Киний обернулся и взглянул через плечо. В загон въезжал одинокий всадник. Кен рассмеялся.
- Ателий! - взревел Киний.
Скиф приветственно поднял пыльную руку, перебросил ноги через спину лошади и одним гибким движением оказался на земле. Легким хлыстом коснулся бока лошади, и та прошла через ворота в загон.
- Хорошая лошадь, - сказал скиф и протянул руку к сосуду с вином.
Кен без малейшего колебания отдал ему сосуд. Скиф сделал большой глоток и рукой утер рот. Тогда Кен сжал его в медвежьем объятии.
- Пожалуй, ты мне по нраву, варвар! - сказал он.
Скиф либо не понял его, либо решил оставить его слова без внимания.
- Куда ты идти? Идти завтра? Да, да?
С дороги доносились голоса. Прибыл Изокл с семьей. Уже поздно.
- В Ольвию, - сказал Киний.
Скиф посмотрел на него. Потом, словно всегда входил в их круг, вернул сосуд Кену.
- Долго, - сказал он. - Далеко.
Его греческий был совсем не варварским. Те немногие слова, что знал, он произносил верно, но понятия не имел о падежах.
- Десять дней? - спросил Диодор.
Так говорили купцы.
Скиф пожал плечами. Он смотрел на лошадь.
- Поведешь нас? - спросил Киний.
- Мой идти с тобой. Ты идти. Хорошая лошадь. Да?
- Думаю, это договор, иларх, - сказал Никий. - Я только буду присматривать за этим парнем, верно?
Кен покачал головой.
- У нас с Ателием общее увлечение. Пошли выпьем, друг мой.
Ателий улыбнулся.
- Ты мне тоже нравиться, эллин, - сказал он Кену.
И они вдвоем направились к винным лавкам города.
Никий взглянул на Диодора.
- Думаю, нам с тобой стеречь лагерь.
- Пока я буду обедать? Отлично. - Киний улыбнулся. - Если мы сможем его удержать, из него выйдет отличный лазутчик.
Никий подождал, пока Кен со скифом ушли за пределы слышимости.
- Он очень умен.
Киний тоже заметил ум скифа, но удивился тому, что и Никий подтверждает ею оценку.
- В каком смысле?
Никий показал на лошадь.
- Если бы он остался с нами, разве мы доверяли бы ему в степи? И он показал, что умеет ездить верхом. Разумно после этого доверять ему.
Киний согласился и ответил:
- По-своему ты не меньше философ, чем этот спартанец, Никий.
Никий кивнул.
- Я всегда так считал. И если он философ, то я гиппарх.
- Просвети меня.
Кинию не терпелось уйти, чтобы вовремя оказаться в доме Калька, но Никий нечасто заводил разговор, зато когда говорил, стоило послушать.
- Я слышал от Диона о том, как он бросил копье. И плыл целый час. Может, и больше, прежде чем ты его спас. Спартанский ублюдок. Он сейчас не в форме - не знаю почему. Но он из военачальников, спартиат. Они все крепкие. Настоящие машины для убийства.
- Буду иметь это в виду, - сказал Киний.
- Не женись на девушке, пока не выполним наш договор, - сказал Никий.
Отпущенный гиперетом, Киний направился к дому. Он все еще думал о словах Никия, когда обнаружил, что возлежит на одном ложе со спартанцем.
- Надеюсь, ты не возражаешь против того, чтобы разделить со мной ложе, - сказал Филокл. - Я попросил Калька пригласить меня. Думаю, он отпустит Аякса с тобой.
- Спасибо.
От спартанца уже сильно несло вином. Киний слегка отодвинулся.
- Уходите завтра?
- Да.
- В Ольвию?
- Да. С этим городом у нас договор.
Киний обнаружил, что ему трудно разговаривать с Филоклом, который не считался с условностями. Все остальные гости: Изокл, Аякс и закутанная в ткань фигура - должно быть, женщина, - вежливо ждали, пока их познакомят с почетным гостем.
- Возьмешь меня с собой?
Филоклу явно не нравилось просить: где-то близко под поверхностью чувствовалось скрываемое высокомерие.
- Ездить верхом умеешь?
- Не очень хорошо. Но могу.
- А готовить можешь?
Киний хотел побыстрее покончить с этим - Изокл ежится, они ведут себя очень неучтиво по отношению к остальным гостям; почему бы Филоклу не дождаться окончания пира? Но говорить сразу "да" он не хотел.
- Нет, если вы захотите это есть. А так могу.
Киний посмотрел на Изокла и попытался мысленно передать ему: "Я знаю, что невежлив. Но я в долгу перед тем, кому спас жизнь". Изокл мигнул. Одним богам ведомо, что он подумал о происходящем.
- Я беру тебя. Это может быть опасно, - добавил Киний с запозданием, когда это уже было неважно.
- Тем лучше, - ответил спартанец. - Боги, какие мы невежи! Надо поздороваться с остальными гостями.
Изокл и Аякс ответили на приветствие и заняли места на ложах. Девушка исчезла; вероятно, ушла на женскую половину, в другую часть дома.
Обед состоял из рыбы, очень хорошей; затем был подан омар, слегка недоваренный, и снова рыба - как раз такое питание только вареной и жареной пищей, на которое жаловались афинские блюстители нравов. Разбавленное вино ходило по кругу, кувшины с ним приносили рабы, а Кальк сам смешивал его с водой. Он единственный возлежал один и начал разговор, стараясь занять всех гостей: войны царя-мальчика из Македонии, высокомерие царя, назвавшегося богом, отсутствие почтительности в младшем поколении, за исключением Аякса. Несмотря на благие намерения, Кальк в основном произносил монологи, высказывая свое мнение по каждому из предметов обсуждения. Аякс почтительно молчал. Изокл не ввязывался в спор, как ожидал Киний, а Филокла полностью поглотили перемены рыбных блюд, как будто он больше не надеялся когда-нибудь хорошо поесть.
Вслед за последней переменой принесли чаши с водой, и все мужчины омыли руки и лица.
Кальк поднял чашу с вином.
- Это поистине семейный обед, - сказал он. - За Изокла, моего соперника и брата, и за Киния, которому я обязан всем, чего достиг. - Он немного плеснул на пол - возлияние богам, - выпил вино и перевернул чашу, показывая, что она пуста. - Так как мы семья, боги и богини не рассердятся, Изокл, если твоя дочь нам споет.
- Я не мог бы согласиться охотней, - ответил Изокл. Он налил полную чашу вина и поднял ее. - За Калька, пригласившего нас на прекрасный обед, и за Киния, которого мы надеемся многие годы видеть среди нас.
И он тоже произвел возлияние.
Киний понял, что настала его очередь. Он чувствовал себя неловко, чужаком. Взяв полную чашу, он приподнялся на ложе и сел.
- За гостеприимство Калька и за новых друзей, потому что новые друзья - лучший дар бессмертных с высокого Олимпа.
И он осушил чашу.
Тут чашу взял Филокл и встал. По лицам Калька и Изокла Киний понял, что Филокл поступил неверно: ему, как и Аяксу, не полагалось произносить тосты. Тем не менее он сказал: